В романе «Мастер и Маргарита» Булгаков дает нам свое толкование заповеди Иисуса Христа. Можем ли мы сказать, что слова апостола Павла применимы к Иешуа Га-Ноцри, булгаковскому Христу?

     Уточним: нетерпимость Христа проявляется лишь в вопросах веры. В отношениях же между людьми Он учит: «… не протився злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». Апостол Павел так уточняет эти слова: «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром» Римл., то есть борись со злом, но при этом не приумножай его сам.

  Безусловно, потому что всей своей жизнью он доказывает удивительную привлекательность добра. Оно уязвимо, но не презираемо, возможно, и оттого, что трудно презирать тех, кто, не зная тебя, верить в твою изначальную доброту, расположен к тебе, независимо, ни от чего. Мы не можем упрекнуть его в бездействии: он ищет встреч с людьми, готов говорить с каждым. Но он совершенно беззащитен перед жестокостью, цинизмом, предательством, потому что сам абсолютно добр.

     И, тем не менее, неконфликтного Иешуа Га-Ноцри ожидает та же участь, что и Иисуса Христа. Почему? Не исключено, что здесь М. Булгаков подсказывает нам: распятие Христа – вовсе не следствие Его нетерпимости, как можно предположить, читая Евангелие. Дело в другом, более существенном. Если не касаться религиозной стороны вопроса, причина гибели героя «Мастера и Маргариты», как и его прообраза, заключается в их отношении к власти, а точнее, к тому жизненному укладу, который эта власть олицетворяет и поддерживает.

     Общеизвестно, что Христос решительно разделял «кесарево» и «богово». Тем не менее, именно земная власть, светская и церковная, приговаривают его к смерти за земные преступления: Пилат осуждает Христа как государственного преступника, якобы претендующего на царский престол, хотя сам в этом сомневается; Синедрион – как лжепророка, богохульно называющего себя Сыном Божиим, хотя, как уточняет Евангелие, на самом деле первосвященники желали ему смерти «из зависти». Иешуа Га-Ноцри не претендует на власть. Правда, он оценивает ее прилюдно как «насилие над людьми» и даже уверен. Что когда-нибудь ее, власти, может и не быть вовсе. Но такая оценка (не противоречащая, кстати, ни христианскому, ни марксистскому учению) сама по себе не так уж опасна: когда еще это будет, чтоб люди могли, совсем, обходиться без насилия? Тем не менее, именно слова о «невечности» существующей власти становятся формальным поводом гибели Иешуа (как и в случае с Иисусом Христом).

     Истинная  же причина гибели Иисуса и Иешуа  в том, что они внутренне свободны и живут по законам любви к  людям – законам, не свойственным и невозможным для власти, причем не римской или какой-то другой, а власти вообще. В романе М. А. Булгакова Иешуа Га-Ноцри не просто свободный человек. Он излучает свободу, самостоятелен в своих суждениях, искренен в выражении своих чувств так, как может быть искренен только абсолютно чистый и добрый человек. Даже перед лицом смертельной опасности он замечает Понтию Пилату: «Правду говорить легко и приятно». А, правда Пилату как раз и не нужна.

     Постыдное малодушие умного и почти всесильного  правителя: из-за боязни доноса, который мог погубить карьеру, Пилат идет против своих убеждений, против голоса человечности, против совести. Он делает последние жалкие попытки спасти несчастного, а когда это не удается, пытается хотя бы смягчить укоры совести. Но нет и не может быть морального выкупа за предательство. А в основе предательства, как это почти всегда бывает, лежит трусость. «Трусость – крайнее выражение внутренней подчиненности», «несвободы духа», главная причина социальных подлостей на земле.

     И наказан за нее Пилат страшными  муками совести. «Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то», бессонных ночей терзается Пилат тем, что «он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана», что он не пошел «на все, чтобы спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача».

     Очевидна  связь романа Булгакова  с  библейской  демонологией, основывающейся  как  на  христианской  теологии, так  и  на фольклорных  источниках. Взять  даже  имена  инфернальных  героев  М.Булгакова. Без  сомнения  евангелическое  происхождение  демона-убийцы  Абадонны. Читателям  Библии  известен  и  другой  бесовский  персонаж  романа  «Мастер  и  Маргарита» -  Азазело. Созданный  Булгаковым  образ  козлоногого  и от  этого  прихрамывающего  «демона  безводной  пустыни», Азазело  прямо  сопоставим  с  образом  беса, о  котором  повествуется  в  книге  Левит  и  который  генетически  связан  с  древнейшим, языческим  верованием  евреев-кочевников  в  козлообразного  духа  пустыни  Азазело   «Аза-эл» по-древнееврейскому  означает  «козел-бог». Первоначально, как  об   этом  свидетельствуют  черновые  материалы  к  роману, Булгаков  роль   верховного  дьявола  предназначал  именно  этому  демону, и для  того, чтобы  подчеркнуть  в  самом  его  имени  его  отличие  от  хрестоматийного, бытующего в мировой литературе  образа  сатаны, назвал  его не  Азазелой, а Фьелой. Затем автор постепенно  отходит от прежнего  замысла и в соответствии с европейской традицией избирает  на роль  главы бесовского  царства  Князя Тьмы, обозначающего  инициалом  «В» и носившего  в  Евангелии  имя  Вельзевул, изменив  его  по   тем  же  соображениям, что  и  в  случае  с  Азазелло, на  Воланд.

     Отметим, что к Евангелию  восходит  и  сама, реализованная  у  Булгакова, иерархия  дьявольских  чинов, согласно  которой  Воланду  беспрекословно  подчиняются  и  Абадонна, и  Азазелло, и Фагот. В  обширнейшей  христианской  средневековой  литературе  о  дьяволе  отмечены  и  многие  из  тех  способностей  и  качеств  нечистой  силы,  которые демонстрируют нам инфернальные  персонажи романа  Булгакова: умение  перемещать  людей из  одного  места в другое, предсказывать будущее / как Воланд/,  вызывать  бурю  /как Бегемот и Коровьев/, превращаться  в людей и животных,  в  кота, например, как Бегемот,/ имя которого  также одно  из  известных и восходящих  к древности наименований  дьявола/, заключать договор с человеком и др.

     И в  «евангельских», и  в  «демонологических»  линиях  романа  «Мастер  и  Маргарита» Булгаков  предпочитает  вовсе не  придумывать, а подбирать имена, порою лишь  обновляя  их  звучание  /Иешуа Га-ноцри/. А имя Воланд  оказалось такой удачей,  что изменять  его не  пришлось.  Почти не  связанное в читательском  восприятии  ни  с одним из  образов большой литературы  и вместе с тем традиционное  благодаря Гете, оно чрезвычайно богато  звуковыми ассоциациями. В нем    средневековые имена дьявола - Ваал, Велиал, даже  русское «дьявол».

     В   трактовке  Булгакова  это  имя   становится  единственным  именем  сатаны, как  бы  ни  литературным, а подлинным. Под  этим  именем  его  знает Мастер.  Именно  так  он   называет  сатану  сразу.  «Конечно,  Воланд  может  запорошить  глаза, и  человеку  похитрее» - говорит  он Ивану. Впервые слушая  о загадочном  происшествии  на  Патриарших.  «Как? - вскрикивает Иван  и вдруг догадывается: - Понимаю, понимаю. У него  буква «В» была  на  визитной  карточке…».

     Характерно, как  отмечают исследователи, что  Воланда  не  узнают  сатирические  персонажи. Это  один  из  источников   комедийного  в  романе - то  буфонно-комедийного, то  горько-комедийного, почти  всегда - сатирически-комедийного.

     Воланда  в  романе  узнают  только  двое - Мастер  и  Маргарита. Без  предъявления инфернального треугольника  и других  атрибутов власти, еще до  того, как видят его.  Узнают   независимо  друг  от  друга и так   согласно  друг  с другом - должно  быть  по  тому   отблеску  фантастики  и чуда,  которые реют  вокруг   Воланда и которых так жаждут  они оба. «Лишь только  вы  начали  его описывать я уже стал   догадываться» - говорит Мастер.

  «Но  к  делу,  к  делу, Маргарита  Николаевна, - произносит  Коровьев. - Вы  женщина  весьма  умная  и, конечно, уже  догадались  о  том,  кто  наш  хозяин". Сердце  Маргариты  стукнуло, и  она кивнула головой».

  Эта  их  способность  к  принятию  чуда, так  противопоставляющая  их  Берлиозу, который  «к  необыкновенным  явлениям  не  привык», сродни  их  причастности  к  чуду -  к подвигу самоотречения, чуду  творчества, чуду  любви.

     Отметим, что  Булгаков  убежден, что  общественное  и  душевное  благоустройство  государства  невозможно  без  веры  и  опоры на  «вечные»  ценности. Для инспекции  нравственного  состояния  общества, устроенного  на  новых  началах, и  появляется  в  Москве  по  воле  автора  «Мастер  и  Маргарита»  Князь  Тьмы  со  своей  креатурой, каким  он  предстает   перед  читателем?  Рассмотрим  образ  Воланда  в  следующем  разделе  более  детально.

     Ну  а кто же, по Булгакову, «правит бал» на этой земле? Кто «князь мира сего»? Эпиграф романа адресует нас к Мефистофелю из «Фауста» Гете:  «..так кто ж ты, наконец?

- Я –  часть той силы, что вечно хочет  зла 

И вечно  совершает благо».

     Следовательно, булгаковский Воланд – это Мефистофель. А Мефистофель – это Сатана, не случайно же его диалог с Создателем («Пролог на небесах») почти полностью совпадает с аналогичным местом в ветхозаветной Книге Иова.

     Однако  все здесь не так просто, как  кажется на первый взгляд. Сатана (от греч. «противодействующий», «противник») или дьявол (от греч. «клеветник») предстает как в Ветхом, так и в Новом Завете, во-первых, как «начальник злых духов, враг Божий и искуситель, и губитель душ человеческих», как скептик и циник, подстрекатель и наушник, обвинитель рода человеческого пред Высшим судией. Во-вторых, что для нас особенно важно, и в Библии и в «Фаусте» Гете Сатана (Мефистофель) хотя противостоит Богу, но не на равных основаниях, не как божество или антибожество зла, но как падшее творение Бога и мятежный подданный его державы, который только и может, что обращать против Бога силу, полученную от него же, и против собственной воли, в конечном счете, содействовать выполнению божьего замысла – «творить добро, желая людям зла».

     Воланд – то постоянное зло, которое необходимо для существования добра и вечной справедливости в мире. Такова диалектика исторического развития и человеческого познания – с «древа добра и зла». Воланд олицетворяет вечность, бесконечность времени, которое всех рассудит, все расставит по местам, каждому воздаст по заслугам. То, что «однажды весною, в час небывалого жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах»[8,70] появился Воланд, определивший весь ход действия московских сцен романа, в которых он со своей свитой оказывается в человеческом облике современников Булгакова 1920 – х. годов, раскрывает глубинный смысл происходящего. Появление Воланда в самый разгар «великого перелома», а затем и Большого террора – это попытка спроецировать время, бесконечное, справедливое время, на всех участников событий – в романе Булгакова и за его пределами, в самой жизни; это попытка осуществить справедливость – поверх страшных реальностей эпохи, вне времени и пространства, - реализовать силой великого и вечного искусства воздаяние и возмездие. Фантастические картины романа Булгакова – это, прежде всего суд времени, суд истории.

     Все, на что обращает свой взгляд Воланд, предстает в своем истинном свете. Воланд не сеет и не внушает зла. Он всего лишь вскрывает его, разоблачая, снижая, уничтожая то, что действительно ничтожно. Суд вечности, вершимый Воландом, просвечивает всех персонажей романа, в том числе и Мастера.

     Судьба  его очевидным образом связана  с героем его романа – Иешуа  Га-Ноцри. Мастера и Иешуа связывает  их «бездомность», «бесприютность» (Мастер теряет свою квартиру), и травля, заканчивающаяся в обоих случаях доносом и арестом, и предательство (Алоизий Могарыч – явный аналог Ииуды из Кириафа); и мотив Ученика (Иван Бездомный – смысловая параллель Левия Матвея).

     Мастер  не заслужил света и с христианской точки зрения, поскольку за смертным порогом продолжал оставаться слишком земным. Он не преодолел в себе человеческого, телесного начала. Это выразилось, в частности, в том, что он оглядывается назад, на свою земную любовь – Маргариту, он хотел бы с нею делить свою будущую неземную жизнь. Классический прецедент в мировой литературе известен: Данте в «Божественной комедии» тем, кто был предан земной любви, отказал в свете, поместил или в Ад или в Чистилище. Этот и подобные сюжеты в различных вариациях восходят, в частности, к библейской притче о Лотовой жене, оглянувшийся назад, на город, гибнущий в огне, и превратившейся в соляной столп. По христианским представлениям земные заботы, печали и радости не должны отягощать покидающего грешную землю.

       «Свет» как награда исстрадавшемуся,  уставшему Мастеру не соответствовал  бы и художественно-философской  концепции романа и был бы  односторонним решением проблемы  добра и зла, света и тьмы, был бы упрощением диалектики  их связи в романе.

Заключение

     На  страницах романа обсуждается важные и глубокие религиозно - философские вопросы  - о смысле жизни, об основных ценностях, о человеческой свободе.

     Не  однажды было отмечено, что эти  произведение очень близки и актуальны для современного, понятливого читателя. Проблемы, поднятые в этом произведении не устарели, они актуальны сегодня, они будут актуальны всегда и раскрыты во всем блеске авторского мастерства. Они присутствуют в обрисовке каждого из центральных героев. Это попытка еще раз задуматься над вечными проблемами соотношения в этом мире добра и зла, насилия и милосердия, ненависти и любви, личной свободы и государственной власти.