Неприятие чрезмерного
богатства связывает средневековых
схоластов не только с Аристотелем,
но и с Платоном. У последнего
целью идеального государства является
“изгнание неблагородной страсти
к наживе”, поскольку именно излишек
порождает такие отвратительные
качества, как лень и жадность. И
именно от древнегреческих мыслителей
в средневековую схоластику вошло
убеждение, что стать очень богатым,
оставаясь добродетельным — невозможно.
По мнению Платона, всякий прибавочный
продукт следует рассматривать
как подрыв общественного порядка,
как кражу *1*. При этом в первую
очередь уменьшается не сумма
общественного благосостояния, а
сумма общественной добродетели. Фраза
покажется странной, если не принять
во внимание, что мыслителей Древней
Греции волновали в первую очередь
вопросы этики, а не экономической
эффективности. Как утверждал К.
Маркс, у “древних” вы не найдете
рассуждений о том какая форма
собственности наиболее эффективна.
Их интересует вопрос, какая форма
собственности дает обществу наилучших
граждан.
Однако, несмотря на
негативное отношение в целом
к частной собственности, торговле,
и тем более к проценту, они
в реальной экономической жизни
существовали и не считаться с этим было
невозможно. И возникает вопрос — а каковы
в этих условиях критерии справедливости,
в том числе справедливого обмена и справедливой
цены?
Еще Аристотель, в
противоположность тем, кто требовал
установления имущественного равенства
общины свободных, выдвигал тезис, что
распределение благ должно строиться
на принципах справедливости, то есть
“по достоинству”. Это означало,
в свою очередь, справедливость существования
имущественного неравенства. Идею Аристотеля
воспринял и развил Ф.Аквинский.
В его представлении общество
мыслилось как иерархическое
и сословное, где подняться выше
своего сословия грешно, ибо деление
на сословия установлено Богом. В
свою очередь, принадлежность к сословию
определяет уровень богатства, к
которому должен стремиться человек. Другими
словами, человеку дозволено стремиться
к такому богатству, которое необходимо
для жизни на уровне, подобающем
его социальному положению. Но стремление
к большему — это уже не предприимчивость,
а жадность, которая есть смертный
грех.
*1* Как тут не вспомнить
известную фразу французского экономиста
и социалиста П.Прудона (1809—1865) “Собственность
есть кража”, которая воспроизводит древнейшую
дуалистическую картину мира — деление
на тех, кто крадет и тех. у кого крадут.
Эти положения легли
в основу рассуждений Ф.Аквинского
о справедливой цене. В период средневековья
дискуссия о справедливой цене включала
две точки зрения:
первая — справедлива
та цена, которая обеспечивает эквивалентность
обмена
вторая — справедлива
та цена, которая обеспечивает людям
приличествующее их сословию благосостояние
*1*. Ф.Аквинский в своей теории
справедливой цены вобрал оба эти
положения, различая два вида справедливости
в обмене. Один вид справедливости
гарантирует цену “сообразно вещи”,
то есть сообразно затрат труда и
расходов (здесь эквивалентность
трактуется в терминах издержек). Второй
вид справедливости обеспечивал
больше благ тому, кто “больше значит
для общественной жизни”. Здесь
эквивалентность трактуется как
присвоение в обмене той доли благ,
которая соответствует достоинству
обменивающегося. Это означало, что процесс
ценообразования ставился в зависимость
от социального статуса участников обмена.
Защита привилегий правящих классов обнаруживается
в трудах Ф.Аквинского и в оправдании правомерности
получения земельной ренты, которую он
рассматривает как продукт, созданный
силами природы и потому присваиваемого
земельным собственником. Именно получение
ренты, по мнению Ф.Аквинского, дает возможность
избранным заниматься духовным трудом
“во имя спасения остальных”.
В заключении представляется
интересным проследить эволюцию взглядов
на процент средневековых мыслителей
— от полного неприятия до частичного
оправдания. Известно из истории ростовщичества,
что первоначально денежные или
материальные ссуды брались для
непроизводительного использования,
часто от “безысходности”. Эта практика
господствовала вплоть до позднего средневековья.
Например, горожанин занимал деньги,
чтобы не умереть с голоду; рыцарь,
чтобы отправиться в крестовый
поход; община, чтобы построить храм.
И считалось несправедливым, если
кто-то делал прибыль на бедствии
или благочестии других. В то время
каноническим правом признавались два
довода в пользу взимания процента:
возмещение расходов на организацию
и содержание кредитных учреждений
и возмещение ущерба вследствие невозможности
распоряжаться отданными в заем
деньгами. Но этот ущерб еще надо
было доказать. Когда же к шестнадцатому
веку производительное и прибыльное
вложение капитала стало широко распространенным
явлением, тогда ростовщику или банкиру
достаточно было доказать торговое или
промышленное его назначение, чтобы
иметь основания требовать вознаграждения
за занятый капитал. Основанием служила
потеря кредитором возможности извлечь
выгоду из тех операций, которые
могли представиться ему за время
отсутствия денег. Лишение вероятной
прибыли требовало вознаграждения,
так .как нарушался основной для канонического
права принцип — эквивалентности обмена.
В самом деле, должник, благодаря чужому
капиталу обогащался, а кредитор, вследствие
его отсутствия, терпел убыток. В силу
происшедших изменений в экономической
жизни, в каноническом праве в шестнадцатом
веке закрепилось оправданное взимание
процента. Запрещалось лишь взимание “лихвы”
или сверхприбыли ростовщика, для чего
устанавливался официальный максимум
ссудного процента. Тем не менее, в целом
отношение к ростовщичеству по-прежнему
оставалось отрицательным, что не удивительно,
учитывая исходные постулаты христианства.
*1* Кстати, в значительной
мере именно этим обосновывалось право
светских властей устанавливать и регулировать
цены.
Этическая направленность
экономической мысли пронизывает
труды всех мыслителей средневековья,
а окончательный разрыв экономических
и этических проблем связан с
появлением первых экономических школ.