Язычество Древних славян

   «Да начнеши мощи кощюнником въспрещати - видиши многы събирающеся к кощюньникомь».

   какой то мере кощуны связаны с погребальным обрядом:

   «Мнозии убо тщеславия ради плачют (о покойнике) а отшедше кощюняють и упиваются».

   Из  этой фразы видно, что кощуны исполнялись  во время поминок по умершему. Причем исполнялись они «тщеславия ради», т.е. особо торжественным поминательным  пирогом считался тот, на котором пелись какие-то мифологические сказания.

   При определении первоначальной этимологии слова «кощуна», очевидно, следует  принять допущение двойственной основы его; первая половина (кош-) прямо  сказана с понятием судьбы, жребия, а вторая - более многообразным набором значений.

   Русские переводчики XI - XII вв. устойчиво переводили греческое слово «кощюны», объединяя  в нем понятия судьбы и доброго  начала. Исполнялись мифы-кощуны старцами: «старьчьскыи баси», «старьча кощуны». «Кощюнословие» иногда объединяется в одной фразе с «кобением», очевидно, исполнение сказаний могло сопровождаться теми или иными ритуальными жестами и телодвижениями.

   В «Материалах» Срезневского (включающих и переводные произведения, по которым  мы можем точнее представить себе значение русских слов) с фольклором связаны следующие термины:

   Баян, обаятель (incantator) - «производящий или  поющий заклинания».

   Съказ, съказание.

   Кощюна - миф.

   Кощюнословие - рассказывание мифов.

   Кощюнить - колдовать, рассказывать.

   Кощюньник - волшебник, сказатель кощун.

   Кощунство (позднее) - надругательство над христианской святыней.

   этому материалу следует добавить:

   Кощьное - «сиречь тьма кромешная», «преисподняя» 

   Кощей, Кощуй Бессмертный, Корчун - сказочный  персонаж.

   Ключом  для проникновения в полузабытый мир древнеславянской мифологии может послужить широко распространенный и устойчивый образ Кощея Бессмертного, в самом имени которого содержится указание на мифологическую архаику «кощун» и на связь с инфернальной сущностью «кощьного», потустороннего царства. Восточнославянская волшебно-фантастическая сказка долгое время именовалась исследователями мифологической, пока известной украинский этнограф Н. Ф. Сумцов не высказал серьезных сомнений в возможности научного познания славянской мифологии: «Границы мифологии висят в воздухе; ничего прочного и устойчивого здесь никогда не было и ныне, при современном состоянии фольклора мифология не имеет определенного содержания».

   Однако, по мере дальнейшего изучения фольклора, выясняется, что измельчавшими потомками древних мифов действительно являются сказки и именно волшебные (мифологические) сказки: «Происхождение сказки из мифа не вызывает сомнения». А в дальнейшем в связи с ростом племенных дружин и военных столкновений в мифологические повествования вплетается все в большей степени героический эпос.

   Таким образом, восточнославянская волшебно-богатырская  сказка является хранительницей перемешанных между собой отголосков архаических  мифов и фрагментов богатырского эпоса, рождавшегося ещё в I тысячелетие до н.э.

   «Начало волшебное заключает так называемые пережиточные моменты и прежде всего  религиозно-мифологические воззрения  первобытного человека... Сказка полна  мотивов, содержащих в себе веру в  существование «потустороннего  мира» и возможность возвращения оттуда...».

   «Враждебное человеку пространство - «иное» царство, морское царство, царство Змея, Кощея, Яги... Проникая в этот мир, разрушая его, герой утверждает единый мир  человеческой справедливости и гуманизма».

   Борьба  христианства с язычеством

   Приспособление язычества к нуждам рождающегося государства происходило в условиях соперничества с такими мировыми религиями, как христианство и мусульманство, что нашло свое отражение в легенде «о выборе веры».

   В христианизации молодой, но могучей державы Руси была прямо заинтересована Византийская империя, считавшая, что каждый народ, принявший христианскую веру из рук императора и константинопольского патриарха, уже тем самым становился вассалом православной империи.

   Естественно, что при таком устойчивом контакте с христианскими землями христианство могло проникать в русскую среду, что мы и видим по ряду документов IX в., особенно с 860-х годов.

   Возникает миссионерская деятельность греческой  православной церкви: на Русь был послан митрополит Михаил (болгарин), крестивший киевского князя Осколда.

   Одним из путей проникновения христиан в Киев известный историк русской  церкви Е. Е. Голубинский справедливо  считает приход на службу к киевскому  князю варягов из состава константинопольской  норманнской общины, крещеных скандинавов. У варягов-скандинавов был свой, хорошо наезжаный этими мореходами, морской путь в Константинополь, который почему-то уже два столетия в нашей научной и популярной литературе смешивается с путем через Восточную Европу. Нестор в своем тексте ведет читателя от Черного моря вверх по Днепру и далее в Балтийское море, указывая, что из варяжской Балтики можно морем, без всяких волоков доплыть до Рима и Царьграда. Историков до сих пор путает общий заголовок этого параграфа; так как вопрос о варягах имеет прямое отношение к нашей теме, приведу текст Нестора:

   «Бе путь из Варяг в Грькы и из Грьк По Дънепру и вьер Дънепра волок  до Ловоти и по Ловоти вънити в Ильмерь  езеро великое, из него же езера потечеть Вълхов и вътечеть в езеро великое  Нево (Ладожское) и того езера вънидеть устие в море Варяжьское (Балтийское и Северное)».

   Путь  из Варяг в Греки обозначен  как хорошо известный нам путь скандинавских флотилий по единому  водному пространству (по тому же морю) от Балтики и Северного моря через  Ламанш, мимо Нормандии, через Гибралтар в Средиземноморье к норманским владениям в Италии и в Константинополь, где норманны служили в императорской дворцовой гвардии. Эти варяги византийской службы естественным путем принимали христианство, знали в какой-то мере греческий язык. Можно вполне согласиться с Е. Е. Голубинским, что именно из этих константинопольских варягов вербовались наемные дружины киевских князей: «Варяги в весьма большом числе переходили из Константинополя в киев».

   Первым  языческим действием, описанным летописью, было принесение в жертву Перуну христианского юноши-варяга. «Бе же варяг тъ (отец юноши) пришьл из Грьк и дьржаше вътайне веру хрьстияньскую». Варяг был, как видим, из тех константинопольских норманнов, о которых писал Голубинский.

   Религиозный вопрос был поднят на уровень международной политики. Особенно четко это проявилось после похода Игоря на Византию в 943 году и заключения договора 944 году, уже в правлении вдовы Игоря Ольги (с 945 г.). В летописных текстах ни слова не говорится о жреческом сословии, о языческих волхвах на Руси и об их действиях в это время, нобез учета этого общественного элемента, столь хорошо описанного у западных славян, нам будет трудно осмыслить многие события.

   Конфликт  Святослава и его языческой дружины  с Ольгой начался в тот момент, когда регентство княгини кончалось. Очевидно, Святослав запретил публичное проведение христианского культа (молебны, крестных походов, водосвятия и пр.), отдав главное место «норовам поганьским».

   Ольга стала, очевидно, на половину христианкой, исповедуя. Но не демонстрируя свое православие. При таком понимании событий мы не должны будем упрекать Иакова Мниха в использовании неточной даты крещения Ольги (955) - он добросовестно сказал о том, что княгиня 15 лет после крещения угождала богу добрыми делами. Об отречении от христианства или о запрете обрядов оратор XI в., естественно, умолчал.

   Завершая  рассмотрение последнего периода расцвета язычества Киевской Руси, когда древней  религии приходилось совершенствоваться не только в государственных интересах, но и в противоборстве с проникновением на Русь христианством, нам следует остановиться на интереснейшем произведении, отразившем в своеобразной эпической форме это противоборство, - на былине о Михайле Потоке.

   Былина  о Михайле Потоке - широко распространенное и самое значительное по своему объему произведение русского богатырского эпоса: оно насчитывает свыше 1100 строк, состоит она из двух частей, и каждая часть равновелика среднему размеру песен Илиады. Литература, посвященная этой былине, очень обширна; ею занимались В. И. Стасов, А. Н. Веселовский, О. Миллер, В. Ф. Миллер, Г. Н. Потанин, Б. И. Ярхо, Б. М. Соколов, В. Я. Пропп и др. И все же в исторической интерпретации былины многое осталось незавершенным и должно быть изучено в комплексе с русскими и византийскими историческими свидетельствами и археологическими данными, которые дают убедительную датировку основному сюжету былины.

   Летописцы и церковные писатели со временем стали называть князя киевского  Владимира Святославовича (980 - 1015 гг.) Святым и равноапостольным, ставя ему в заслугу крещение Руси, но в народном былинном эпосе он остался архаичным мифологическим эпитетом, как «Володимер-Солнце». Этот солнечный признак роднил его с далеким мифическим соколотским (православным) царем Кола-ксаем, «Царем-Солнцем». Владимир был последним языческим князем Руси и только за ним удержалось это поэтическое, идущее из больших хронологических глубин прозвище.

   Почти два столетия Киевская Русь была языческой  державой, которой требовалось религиозно-идеологическое подкрепление государственности и власти киевских князей.

   Христианство, ставшее государственной религией в Византии уже шесть веков  тому назад и в родственной  Болгарии уже более столетия, стало  к этому времени уже не упованием  гонимого плебса, а хорошо разработанной религией классового общества с главным тезисом: «рабы да повинуются господам своим». Принятие христианства должно было содействовать укреплению государственности, но в таком акте таилась большая опасность: византийцы считали, что каждый народ, получивший новую веру из рук греческого духовенства, тем самым становился вассалом византийского цесаря, возглавлявшего и светскую и высшую духовную власть.

   В конце 980-х годов Русь приняла  христианство, как общественную государственную религию. После осады и взятия столицы византийских владений - Херсонеса-Корсуни - киевское боярство и князь Владимир могли уже не опасаться того, что империя будет расценивать принятие веры из рук цесаря и патриарха как знак признания вассальной зависимости Руси от греков. Условия диктовал победитель, который хотел закрепить мир женитьбой на византийской царевне; «еже и сбыстася».

   Принятие  христианства сразу поставило Русь в один уровень с передовыми государствами  того времени, облегчило дипломатические связи, так как люди средневековья придавали очень большое значение религии, а христианство охватило к этому времени примерно три четверти Европы, Закавказья и значительную часть Ближнего Востока. Одним из политических результатов крещения было то, что сын Владимира по договоренности с цесарем Византийской империи получил высочайший в Европе титул «цесаря», т.е. императора. А сын, внуки и внучки Владимира породнились с крупнейшими королевскими домами континента. Дело было, разумеется, не в одной религии, а и в объективном политическом могуществе Руси, но христианство оформило эту новую силу, и в Европе стало три монарха самого высшего ранга: цесарь Византии, император «Священной Римской империи» (Германия) и цесарь (царь) Руси, великий князь Киевский.

   На  Руси христианство появилось не в  том первородном виде, в коком  оно было в первые века своего существования; оно давно уже перестало быть религией бесправных и угнетенных, ожидавших компенсации лишь в  потустороннем мире.

   Со  времен Константина Великого (306 - 337), крестившего Византию, христианство стало государственной религией и все дальше и дальше отходило от принципов «нового завета», опираясь все в большей степени на полный коварства, жестокости и автократизма «ветхий завет» (Библию).

   Силу  такого государственного христианства составило сочетание принципа незыблемости и безграничности власти, взятого из библии, с принципом покорности и смирения, взятым из евангельского учения. Вся последующая христианская литература шла по этому пути; христианское духовенство принимало активное участие в разработке государственного законодательства.

   Тысячелетие язычество очень медленно отступало  под настойчивым натиском православного  духовенства. Деревня по существу стала  христианской едва ли ранее XIII в., а  пережитки языческих трупосожжений в виде огромных костров над могилой («дымы» по житию Константина Муромского) дожили кое-где до конца XIX в. В городах Киевской Руси строились церкви; они снабжались богослужебными книгами, утварью, обслуживались причтом; вокруг городов, сразу за крепостными стенами, возникали монастыри, являвшиеся «узлами прочности» церковной организации; духовенство устраивало в городах торжественные молебны, крестные походы, читало проповеди; но язычество продолжало быть сильным не только «по украином», но и в больших городах. Для характеристики соотношения в русских городах христианского начала и языческого достаточно привести известное «Слово о твари...», составленное русским книжником XII в. Автор укрепляет предшествующие поколения русских людей в том, что они создали языческую религию: «во лжю створиша отци наши, идолом кланяхуться во образ человечь и послужиша твари». Автор «Слова...» бичует и своих современников за поклонение изображениям языческих богов («написавше свет болваном кланяються ему»); эти изображения света (Святовича?) являются «тварью», т.е. творением человеческих рук «написаней во образ человечь на прелесть малоразумным».