Смутное время: XVII век

                           ВВЕДЕНИЕ 

     В истории нашего государства семнадцатое  столетие занимает особое место. XVII век - время примечательное, переломное, наполненное событиями бурными и героическими; время небывалых противоречий и контрастов в политической, экономической, дипломатической и духовной жизни общества. Смута начала века, так поразившая воображение современников и потомков, войны и народные восстания, победы и поражения, внешне незаметный повседневный труд крестьян, ремесленников и громкие подвиги Минина и Пожарского, сочетание старины старозаветной в хозяйстве, культуре и быту с новшествами, приводившими в ужас приверженцев древнего благочестия,- все это не может не придавать истории России особый колорит и притягательность. Именно эта противоречивость, многоплановость и привлекает внимание.  

       Цель контрольной работы - изучить  процессы, происходившие в Московском  государстве в ХVII веке.

       Данная цель предполагает решение  следующих задач: 

1. Охарактеризовать социально-экономическое и политическое развитие России в конце XVI – начале XVII веков;
2. выявить причины начала Смутного времени;
3. изучить важнейшие события периода Смуты;
4. установить причинно – следственные связи между историческими событиями и явлениями;
5. сопоставить различные точки зрения в историографии на период XVII века.

       Объектом исследования  данной  работы является Московское государство  XVII столетия.

     Предмет исследования - процессы, происходившие  в Московском царстве в XVII веке.

     На  теоретическом уровне в данной работе применяются такие методы исследования как метод теоретического анализа, обобщения, синтеза, конкретизации.

     Структура данной контрольной работы представлена введением, шестью главами, заключением, списком литературы. 

                             ГЛАВА I 

   Московское  государство испытало страшное потрясение, поколебавшее самые его глубокие основы. Оно и дало первый и очень болезненный толчок движению новых понятий, недастававших государственному порядку, построенному угасшею династией. Это потрясение свершилось в конце XVI начале XVII века и известно в нашей историографии как Смута.

   Признаки  Смуты стали обнаруживаться тотчас после смерти последнего царя старой династии, Федора Ивановича; Смута прекращается с того времени, когда земские чины, собравшиеся в Москве в начале 1613 года, избрали на престол родоначальника новой династии, царя Михаила. Значит, Смутным временем в нашей истории можно назвать 14-15 лет с 1598 по 1613 года.

   В январе 1598 года умер царь Федор. После него не осталось ни кого из Калитиной династии, кто бы мог занять опустевший престол. Династия вымерла  не чисто, не своей смертью.

    Земский собор под председательством патриарха Иова избрал на царство Бориса Годунова. На престоле он правил умно и осторожно, как прежде, стоя у престола  своему происхождению он принадлежал к большому, хотя и не первостепенному боярству. Борис начал царствование с большим успехом, даже с блеском, и первыми действиями на престоле вызвал всеобщее одобрение. Но, признавая, что он наружностью и умом всех людей превосходил и много похвального учинил в государстве, был светлодушен, милостив и нищелюбив, хотя и не искусен в военном деле, находили в нем и некоторые недостатки: он цвел добродетелями и мог бы древним царям уподобиться, если бы зависть и злоба не омрачали этих добродетелей. Его упрекали в ненасытном властолюбии и в наклонности доверчиво слушать наушников и преследовать без разбора оболганных людей, за что и восприял он возмездие.

   Считая  себя малоспособным к ратному  делу и не доверяя своим воеводам, царь Борис вел нерешительную, двусмысленную внешнюю политику, не воспользовался ожесточенной враждой Польши со Швецией, что давало ему возможность союзом с королем шведским приобрести от Польши Ливонию. Главное его внимание было обращено на устройство внутреннего порядка в государстве, на «исправление всех нужных царству вещей», по выражению келаря А.Палицына, и в первые два года царствования, замечает келарь, Россия цвела всеми благами. Однако, несмотря на многолетнюю правительственную опытность, популярность его была непрочна. Бояре, много натерпевшиеся при Грозном, теперь при выбранном царе из своей братии не хотели довольствоваться простым обычаем, на котором держалось их политическое значение при прежней династии. Они ждали от Бориса более прочного обеспечения этого значения, то есть ограничения его власти формальным актом. Борис поступил с обычным своим двоедушием: он хорошо понимал молчаливое ожидание бояр, но хотел не уступить, ни отказать прямо, и вся затеянная им комедия упрямого отказа от предлагаемой власти была только уловкой с целью уклониться от условий, на которых эта власть предлагалась. Бояре молчали, ожидая, что Годунов сам с ними заговорит об этих условиях, о крестоцеловании, а Борис молчал и отказывался от власти, надеясь, что Земский собор выберет его без всяких условий. Борис перемолчал бояр и был выбран без всяких условий. Это была ошибка Годунова, за которую он со своей семьей жестоко расплатился. Большие бояре с князьями Шуйскими во главе были против избрания Годунова, опасаясь, по словам летописца, что «бытии от него людям и себе гонению». Борису следовало превратить Земский  собор из случайного должностного собрания в постоянное народное представительство, идея которого уже бродила в московских умах при Иване Грозном и созыва которого требовал сам Годунов, чтобы быть всенародно избранным. Это примирило бы с ним оппозиционное боярство и – кто знает? – отвратило бы беды, постигшие его с семьей и Россию, сделав его родоначальником новой династии. Но «проныр лукавый» при недостатке политического сознания перехитрил самого себя. Когда бояре увидали, что их надежды обмануты, что новый царь расположен править так же самовластно, как и Иван Грозный, они решили тайно действовать против него.

   Чуя глухой ропот бояр, Годунов принял меры, чтобы оградить себя от их козней: была сплетена сложная сеть тайного полицейского надзора, в котором главную роль играли боярские холопы, доносившие на своих господ, и выпущенные из тюрем воры, которые, шныряя по московским улицам, подслушивали, что говорили о царе, и хватали каждого, сказавшего неосторожное слово. Донос и клевета быстро стали страшными общественными язвами: доносили друг на друга люди всех классов, даже духовные; члены семейств боялись говорить друг с другом; страшно было произносить имя царя – сыщик хватал и доставлял в застенок. Доносы сопровождались опалами, пытками, казнями и разорением домов. С особенным озлоблением Борис накинулся на значительный боярский кружок с Романовыми во главе, в которых, как в двоюродных братьях царя Федора, видел своих недоброжелателей и соперников. Годунов создал себе ненавистное положение. Боярская знать с вековыми преданиями скрылась по подворьям, усадьбам и дальним тюрьмам. На ее место повылезли из щелей неведомые Годуновы сотоварищи и завистливой шайкой окружили престол, наполнили двор. На место династии стала родня, главой которой явился земский избранник, превратившийся в мелкодушного полицейского труса. Он спрятался во дворце, редко выходил к народу и не принимал челобитных, как это делали прежние цари. 

                             ГЛАВА II 

   В гнезде наиболее гонимого Борисом боярства с Романовыми во главе, по всей вероятности, и была высижена мысль о самозванце. Винили поляков, что они его подстроили; но он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве. Недаром  Годунов, как только услыхал о появлении Лжедмитрия, прямо сказал боярам, что это их дело, что они подставили самозванца. Это неведомый кто-то воссевший на московский престол после Бориса Годунова до сих пор остается весьма загадочной личностью. Долго господствовало мнение, идущее от самого Годунова, что это был сын Галицкого мелкого дворянина Юрий Отрепьев, в иночестве Григорий: в Москве он служил холопом у бояр Романовых и у князя Черкасского, потом принял монашество, за книжность и составление похвалы московским чудотворцам  взят был к патриарху в книгописцы и здесь вдруг с чего-то начал говорить, что он, пожалуй, будет и царем на Москве. Ему предстояло заглохнуть за это в самом дальнем монастыре; но какие-то сильные люди прикрыли его, и он бежал в Литву в то самое время, когда обрушились опалы на романовский кружок. Тот, кто в Польше назвал себя царевичем Дмитрием, признавался, что ему покровительствовал В. Щекалов, большой дьяк, тоже подвергавшийся гонению Годунова. Трудно сказать, был ли первым самозванцем этот Григорий или кто другой, что, впрочем, менее вероятно. Но для нас важна не личность самозванца, а его личина, роль, им сыгранная. На престоле московских государей он был небывалым явлением. Он совершенно изменил чопорный порядок жизни старых московских государей и их тяжелое, угнетательное отношение к людям, нарушал заветные обычаи священной московской старины, не спал после обеда, не ходил в баню, со всеми обращался просто, обходительно, не по-царски. Он тотчас показал себя деятельным управителем, чуждался жестокости, сам вникал во все, каждый день бывал в Боярской думе, сам обучал ратных людей. Своим образом действий он приобрел широкую и сильную привязанность в народе, хотя в Москве кое-кто подозревал и открыто обличал его в самозванстве. Лучший и преданнейший его слуга П. Ф. Басманов под рукой признавался иностранцам, что царь – не сын Ивана Грозного, но его признают царем потому, что присягали ему, и потому еще, что лучшего царя теперь и не найти. Но сам Лжедмитрий смотрел на себя совсем иначе: он держался как законный, природный царь, вполне уверенный в своем царственном происхождении. Он был убежден, что и вся земля смотрит на него точно так же.  Но Лжедмитрий не усидел на престоле, потому что не оправдал боярских ожиданий. Он не хотел быть орудием в руках бояр, действовал слишком самостоятельно, развивал свои особые политические планы, во внешней политике даже очень смелые и широкие, хлопотал поднять против турок и татар все католические державы с православной Россией во главе. По временам он ставил на вид своим советникам в думе, что они ничего не видали, ничему не учились, что им надо ездить за границу для образования, но это он делал вежливо, безобидно.

   Всего досаднее было для великородных бояр приближение к престолу мнимой незнатной  родни царя и его слабость к иноземцам, особенно к католикам. В Боярской думе рядом с одним князем Мстиславским, двумя князьями Шуйскими и одним князем Голицыным в звании бояр сидело целых пятеро каких-нибудь Нагих, а среди окольничих значились три бывших дьяка. Еще более возмущали не одних бояр, но и всех москвичей своевольные и разгульные поляки, которыми новый царь наводнил Москву. Большая знать в Москве что-то затевала против Лжедмитрия.

   Своими  привычками и выходками, особенно легким отношением ко всяким обрядам, отдельными поступками и распоряжениями, заграничными отношениями Лжедмитрий возбуждал против себя в различных слоях московского общества множество нареканий и неудовольствий, хотя вне столицы, в народных массах популярность его не ослабевала заметно. Однако главная причина его падения была другая. Ее высказал коновод боярского заговора, составившегося против самозванца, князь Василий Шуйский. На собрании заговорщиков накануне восстания он откровенно заявил, что признал Лжедмитрия только для того, чтобы избавиться от Годунова. Большим боярам нужно было создать самозванца, чтобы открыть дорогу к престолу одному из своей среды: они видели в самозванце свою ряженую куклу, которую, подержав до времени на престоле, потом выбросили на задворки. Однако заговорщики не надеялись на успех восстания без обмана. Всего больше роптали на самозванца из-за поляков; но бояре не решались поднять народ на Лжедмитрия и на поляков вместе, а разделили обе стороны и ввели народ в Кремль с криком: «поляки бьют бояр и государя». Их цель была окружить Лжедмитрия якобы для защиты и убить его. 

                           ГЛАВА III 

   После царя-самозванца на престол вступил  князь Василий Шуйский, царь-заговорщик. Это был пожилой боярин небольшого роста, невзрачный, подслеповатый, человек неглупый, но более хитрый, чем умный, донельзя изолгавшийся и изынтриганившийся, прошедший огонь и воду, видавший и плаху и не попробовавший ее только по милости самозванца, против которого он исподтишка действовал, большой охотник до наушников и побаивавшийся колдунов. Свое царствование он открыл рядом грамот, распубликованных по всему государству. И в каждом из этих манифестов заключалось, по меньшей мере, по одной лжи. Так, в записи, на которой он крест целовал, он писал: «Поволил он крест целовать на том, что ему никого смерти не предавать, не осудя истинным судом с боярами своими». На самом деле, целуя крест, он говорил совсем не то. В другой грамоте, писанной от имени бояр и разных чинов людей, читаем, что по низложении Гришки Отрепьева Освященный собор, бояре и всякие люди избрали государя «всем Московским государством»  и избрали  князя Василия Ивановича, всея Руси самодержца. Акт говорит ясно о соборном избрании царя, но такого избрания не было. Его признали царем келейно немногие сторонники из большого титулованного боярства, а на Красной площади имя его прокричала преданная ему толпа москвичей, которых он поднял против самозванца и поляков. В третьей грамоте от своего имени новый царь не побрезговал лживым или поддельным польским показанием о намерении самозванца перебить всех бояр, а всех православных крестьян обратить в лютеранскую и латынскую веру. Тем не менее, воцарение князя Василия Шуйского составило эпоху в нашей политической истории. Вступая на престол, он ограничил свою власть и условия этого ограничения официально изложил в разосланной по областям записи, на которой он целовал крест при воцарении. Запись слишком сжата, неотчетлива, производит впечатление спешного чернового наброска. В конце ее царь дает всем православным христианам одно общее клятвенное обязательство судить их «истинным, праведным судом», по закону, а не по усмотрению. Царь Василий дал смелый обет, которого потом, конечно, не исполнил, опаляться только за дело, за вину, а для разыскания вины необходимо было установить особое дисциплинарное производство. Царь призывал к участию в своей царской судной расправе не Боярскую думу, исконную сотрудницу государей в делах суда и управления, а Земский собор, недавнее учреждение, изредка созываемое для обсуждения чрезвычайных вопросов государственной жизни. В этой выходке увидели небывалую новизну, попытку поставить собор на место думы, переместить центр тяжести государственной жизни из боярской среды в народное представительство. Править с Земским собором решался царь, побоявшийся воцариться с его помощью. Но и царь Василий знал, что делал. Обязавшись перед товарищами накануне восстания против самозванца править «по общему совету» с ними, подкинутый земле кружком знатных бояр, он являлся царем боярским, партийным, вынужденным смотреть из чужих рук. Он, естественно, искал земской опоры для своей некорректной власти и в Земском соборе надеялся найти противовес Боярской думе. Клятвенно обязуясь перед всей землей не карать без собора, он рассчитывал избавиться от боярской опеки, стать земским царем и ограничить свою власть учреждением, к тому непривычным, то есть освободить ее от всякого ограничения.

   Подкрестная запись в том виде, как она была обнародована, является плодом сделки царя с боярами. По предварительному негласному уговору царь делил свою власть с боярами и во всех делах законодательства, управления и суда. Отстояв свою думу против Земского собора, бояре не настаивали на обнародовании всех вынужденных ими у царя уступок: с их было даже неблагоразумно являть всему обществу, как чисто им удалось ощипать своего старого петуха. При всей неполноте своей подкрестная запись царя Василия Шуйского есть новый, дотоле небывалый акт в московском государственном праве: это – первый опыт построения государственного порядка на основе формально ограниченной власти. В состав этой власти вводился элемент, или, точнее, акт, совершенно изменявший ее характер и постановку. Мало того, что царь Василий ограничивал свою власть: крестной клятвой он еще скреплял ее ограничение и являлся не только выборным, но и присяжным царем. Присяга отрицала в самом существе личную власть царя прежней династии, сложившуюся из удаленных отношений государя-хозяина. Вместе с тем царь Василий отказывался от трех прерогатив, в которых явственно выражалась эта личная власть царя. То были: 1) «опала без вины», царская немилость без достаточного повода, по личному усмотрению; 2) конфискация имущества у непричастной к преступлению семьи и родни преступника – отказом от этого права упразднялся старинный институт политической ответственности рода за родичей; наконец, 3) чрезвычайный следственно-полицейский суд по доносам с пытками и оговорами, но без очных ставок, свидетельских показаний и других средств нормального процесса. Эти прерогативы составляли существенное содержание власти московского государя, выраженное изречениями деда и внука, словами Ивана III: кому хочу, тому и дам княжение, и словами Ивана IV: жаловать своих холопей вольны мы и казнить их вольны же. Клятвенно стряхивая с себя эти прерогативы, Василий Шуйский превращался из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам. 

                            ГЛАВА IV 

   Но  боярство, как правительственный  класс, в продолжение Смуты не действовало единодушно, раскололось  на два слоя: от первостепенной знати  заметно отделяется среднее боярство, к которому примыкают столичное  дворянство и приказные дельцы, дьяки. Этот второй слой правящего класса деятельно вмешивается в Смуту с воцарением Шуйского. Среди него и выработался другой план государственного устройства, тоже основанный на ограничении верховной власти, но гораздо шире захватывавший политические отношения сравнительно с подкрестной записью царя Василия. Царем мало кто был доволен. Главными причинами недовольства были некорректный путь В. Шуйского к престолу и его зависимость от кружка бояр, его избравших и игравших им как ребенком.