Причины Холодной войны между СССР и США во второй половине XX-го века

«Спасение мира»  британский премьер видел, к сожалению, не в продолжении сотрудничества или хотя бы поиска компромиссов с  «коммунистической Россией», а в  противопоставлении «добра и зла». При этом преднамеренно или нет  им было предано забвению то, что наряду с Англией и Соединенными Штатами во имя «великих дел и принципов» точно также «страдал и побеждал» Советский Союз. Когда перед Великой Британской империей стояласмертельная гитлеровская угроза, оказывается, можно было мириться со «злом» и принимать от народа, якобы олицетворявшего это «зло», жертвы во имя «великих дел и принципов». Когда же эта угроза исчезла, в силу вступили иные принципы и иные подходы к оценке союзников: на первый план выдвинулся политический, классовый эгоизм, идеологическая нетерпимость, что повело бывших союзников по тропе взаимной ненависти, по тропе «холодной войны».

Свою роль в  создании атмосферы конфронтации сыграло  и неоправданное с точки зрения достижения целей войны против Японии применение Соединенными Штатами атомного оружия против населения городов Хиросима и Нагасаки 6 и 9 августа 1945 г. Применение этого варварского оружия не дало и не могло дать необходимый эффект.

Совершенно  очевидно, что, сбрасывая атомные  бомбы на японские города, вашингтонские руководители фактически целились в Советский Союз. К такому выводу пришли японские ученые во главе с лауреатом Нобелевской премии физиком X. Юкава в «Белой книге о последствиях атомной бомбардировки». В разделе «Жертва – Япония, противник – Советский Союз» они отмечают, что применение атомных бомб было не столько последним актом второй мировой войны, сколько первой операцией по устрашению в начинавшейся «холодной войне» против СССР. «Жизни трехсот тысяч невинных людей, погибших в Хиросиме и Нагасаки, – заключают авторы, – были, таким образом, жертвой, принесенной Соединенными Штатами на алтарь «холодной войны»».

Мир в те годы пережил, к сожалению, не ослабление военной опасности, как того можно  было ожидать после кошмаров мировой  войны, а ее эскалацию. Но дело не только в росте количества локальных войн и вооруженных конфликтов по сравнению с предшествующими периодами мировой истории. Появились новые виды и формы силового противоборства, менее очевидные, закамуфлированные и потому создающие дополнительные сложности в борьбе с ними (необъявленные войны, войны «по доверенности», балансирование на грани войны, военное устрашение и т.д.). В 90-е годы, уже за хронологическими рамками окончившейся «холодной войны» в ее заиделогизированном варианте, на Евразийском континенте произошла реанимация, казалось бы, давно списанных здесь в историю гражданских войн (Югославия, Молдавия, Таджикистан, Азербайджан, Грузия...).

На протяжении всех десятилетий «холодной войны» между Западом и Востоком шли  споры относительно того, как и когда она началась, кто развязал ее и, стало быть, несет ответственность за ее последствия. И ныне, когда «холодная война», казалось бы, ушла в прошлое, споры эти не прекращаются. Объясняется это не просто естественным стремлением людей к поискам истины, а тем, что без правильных ответов на вопросы, как и почему возникла «холодная война», кто и в какой мере повинен в этом, невозможно покончить с ней, расчистить путь для новых отношений.

 
Одно дело, если обе стороны, признавая  свою долю ответ¬ственности за «холодную войну», проходят свою часть пути для ее прекращения. И совсем другое, если одна из сторон считает, что вся вина лежит на другой и она должна сделать все для ее прекращения. При таком подходе вряд ли можно всерьез рассчитывать на то, что «холодная война» окончательно и бес¬поворотно уйдет в прошлое. 
Конечно, может показаться соблазнительным поступить так, как предлагал американский историк Дж. Геддис: давайте считать, что ни та ни другая сторона не желала «холодной войны», что на деле и США, и СССР заботились о своей безопасности, а «трагедия заключалась в том, что добивались они своей цели в одностороннем порядке вместо того, чтобы действовать сообща». Другими словами, предлагалось закрыть вопрос о происхождении «холодной войны» совместной констата¬цией, что все мы просто оказались «без вины виноватыми». Предлагавшаяся формула порождала вопросы: почему по окон¬чании второй мировой войны, в которой СССР и США были союзниками, они не смогли действовать сообща в интересах сохранения мира и обеспечения взаимной безопасности? Что помешало им действовать именно таким образом?

Когда и с чего началась «Холодная война»?

 
На Западе широко распространена версия о том, что начало «холодной войне» положили действия Советского Союза  в 1945 г.; они были направлены на то, чтобы  «социализировать» страны Восточной  Европы, использовав нахождение в них советских 
войск, а с помощью местных коммунистических партий подорвать демократические режимы и в странах Западной Европы. Действия же Соединенных Штатов и других западных держав, имевшие целью воспрепятствовать такому обороту дела и приведшие к конфронтации с СССР, были, согласно этой версии, ответными и вынужденными. 
Факты, однако, говорят о том, что в действительности первые «выстрелы» в «холодной войне» были сделаны все же американ¬ской стороной практически сразу после смерти Франклина Рузвельта, последовавшей 12 апреля 1945 г.

 
Поскольку история не признает сослагательного  наклонения, нельзя с полной уверенностью утверждать, что, не умри Рузвельт в  столь ответственный для послевоенного  развития момент и останься он на посту  президента США до окончания своего четвертого срока в январе 1949 г., «холодная война» не возникла бы вовсе. Попытаемся выяснить, какими_виделись послевоенные отношения между США и СССР Рузвельту и какой линии он намеревался следовать в этом вопросе. Вскоре после состоявшейся в ноябре 1943 г. в Тегеране встречи руководителей СССР, США и Великобритании Рузвельт в послании Сталину от 4 декабря 1943 г. писал: «Я считаю, что конференция была весьма успешной, и я уверен, что она является историческим событием, подтверж¬дающим нашу способность не только совместно вести войну, но также работать для дела грядущего мира в полнейшем согласии».

 
О том, что Рузвельт писал так  Сталину не по тактическим соображениям, а был искренен, свидетельствуют  сохранившиеся, не предназначавшиеся для чужих глаз личные заметки прези¬дента, датированные 8 марта 1944 г.: «Начиная с последней встречи в Тегеране мы работаем в действительно хорошей ко¬операции с русскими. И я считаю, что русские вполне дружествен¬ны; они не пытаются поглотить всю остальную Европу или мир».

 
Имеются и другие авторитетные свидетельства  о намерении Рузвельта поддерживать дружественные отношения между  США и СССР после окончания  войны. Так, его ближайший советник Г. Гопкинс вскоре после Ялтинской  конференции говорил составителю речей президента Р. Шервуду: «Русские доказали, что они могут быть разумными и дальновидными, и ни у президента, ни у кого-либо из нас не было ни малейшего сомнения в том, что мы сможем жить с ними в мире и сотрудничать так долго, как только можно себе представить».

Дипломат Р. Мэрфи, не отличавшийся симпатиями к  СССР, вспоминая о наказах, которые  незадолго до смерти Рузвельт давал  при назначении его политическим советником американской военной администрации  в Германии, писал: «Он требовал от меня помнить, что нашей первостепенной послевоенной целью будет советско-американское сотрудничество, без которого сохранить мир во всем мире было бы невозможно, и что Германия будет подходящей базой для такого сотрудничества».

 
Итак, есть все основания утверждать, что Рузвельт считал необходимым и желательным послевоенное сотрудничество США и СССР в интересах обоих государств и всего мира. Закономерен вопрос: не ошибался ли Рузвельт в своих прогнозах, насколько они соответствовали намерениям советской стороны в лице Сталина? Думается, есть достаточно оснований считать, что в те годы, когда делались эти прогнозы (1943, 1944 и начало 1945 г.), и в течение еще определенного времени после этого они соответствовали намерениям и советского руководства. Это подтверждается не только анализом того, что говорил Сталин публично, а также при личных встречах с американскими и английскими руководителями и в переписке с ними. 
Одним из главных свидетельств линии Сталина на послевоен¬ное сотрудничество с Западом может служить роспуск Коминтер-на не в 1941 или 1942 г., когда это можно было бы объяснить тактическими соображениями, «заигрыванием» с западными союзниками ради скорейшего открытия ими второго фронта, а в 1943 г., уже после того, как в ходе войны обозначился перелом в пользу СССР и в целом антигитлеровской коалиции.

 
Другим доказательством тогдашней  линии Сталина на после¬военное  сотрудничество в первую очередь  с США и вообще с Западом  являлось то, какое значение он, как  и Рузвельт, придавал созданию совместными  усилиями эффективной между¬народной организации с широкими полномочиями в области пресечения агрессии и поддержания мира. Зачем нужно было Сталину столь упорно и небезуспешно отстаивать свои позиции в отношении целей и принципов деятельности Организации Объединенных Наций, если бы он заранее исходил из неизбеж¬ности развала после войны антигитлеровской коалиции, имея намерение идти своей дорогой?

 
Тот факт, что до определенного времени, наступившего уже после смены  президента в США, Сталин исходил  из предпочти¬тельности сохранения по окончании войны отношений сотруд¬ничества с западными державами, подтверждается практичес¬кими действиями СССР в восточноевропейских странах по мере их освобождения советскими войсками. Хотя Москвой предпри¬нимались шаги для установления в них демократических режимов (о чем Сталин заранее предупреждал союзников), но, вопреки сформировавшемуся впоследствии стереотипному представлению, никакой торопливости в «социализации^ этих стран первона¬чально не проявлялось. Так, например, выборы, состоявшиеся в 1945 г. в Болгарии и Венгрии в условиях пребывания советских войск, принесли успех совершенно разным политическим силам.

 
Решающее значение, очевидно, имел подход обеих сторон — СССР и Запада — к способам разрешения возникавших  между чими разногласий, а именно: готовность строить отношения на 
равных, учитывать интересы друг друга, искать взаимопонимание и взаимоприемлемые компромиссы.

 
Судя по всему, Рузвельту были присущи  реалистичность и понимание ситуации, он верил в возможность хороших  отноше¬ний с СССР после войны. «Курс Франклина Рузвельта,— писал Ф. Шуман,— состоял в том, чтобы относиться к Советскому Союзу как к равному, сводить до минимума трения и регулировать расхождения путем обсуждения и компромисса». Ключевым, принципиально важным элементом представляется констатация готовности Рузвельта при всех мировоззренческих, социально-экономических и политических различиях между США и СССР строить отношения с ним на равных. Из этой посылки вытекает остальное — не заострять, а, наоборот, сглаживать возникающие трения и устранять расхождения путем поиска приемлемых для обеих сторон решений. Характерна в этом отношении телеграмма Рузвельта Черчиллю от 28 сентября 1944 г., в которой прямо говорилось о «необходимости относиться к СССР как полноправ¬ному и равному члену любой организации великих держав, создаваемой с целью предотвращения международной войны».

 
Таков был подход Рузвельта к  отношениям с Советским Союзом, как  он сам сформулировал его, причем не для публики, а, так сказать, в  семейном кругу. На этих позициях Рузвельт оставался до последних дней своей жизни. Известно, в частности, что в телеграмме Черчиллю, написанной им буквально за час до кончины, Рузвельт в связи с предстоявшим выступлением британского премьера, касающимся позиции Советского Союза в польском вопросе, недвусмысленно высказался за сохранение «твердых, но дружественных отношений с русскими». «Я бы, писал он,— насколько возможно свел до минимума советскую проблему, потому что отдельные вопросы, связанные с ней, возникают в той или иной форме ежедневно и, по-видимому, большинство из них разрешается».

НАЧАЛО  ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ

 
Точная датировка начала Холодной войны зависит от точки зрения историка.

 
Гэддис связывает его с несколькими  знаковыми событиями, имевшими место  в 1946—1947 годах. 9 февраля 1946 года Сталин произнес речь, в которой решительно осудил капитализм (чего не делал уже давно) и заявил, что мир наступит только после глобальной победы коммунизма. Менее, чем через две недели, 22 февраля, американский дипломат Джордж Кеннан, который в ранге поверенного в делах заменял Гарримана в американском посольстве в Москве, отправил на имя Государственного Секретаря США телеграмму на 8 тыс. слов, в которой подчеркнул, что любые уступки Сталину со стороны Запада будут восприняты им как проявление слабости. Советские вожди, писал Кеннан, не умеют управлять иначе, чем диктаторскими методами. Поэтому они просто вынуждены считать внешний мир враждебным, чтобы тем самым оправдать свою диктатуру и те жертвы, которые они требуют от собственного населения. Поэтому, заключил Кеннан, проблема выработки правильной стратегии взаимоотношений с СССР является самой сложной из всех задач, с которыми когда-либо сталкивалась американская дипломатия.

 
В этом документе, который вошел  в историю дипломатии и политологии как «длинная телеграмма» (long telegram), Кеннан не предложил никаких конкретных способов решения этой задачи, только отметил, что это можно сделать мирными средствами. Однако в июле 1947 года он опубликовал под псевдонимом «Х» расширенную версию «длинной телеграммы» в качестве статьи в журнале Foreign Affairs. В этой работе он провозгласил, что основным принципом американской политики в отношении СССР должно стать «длительное, спокойное, но твердое и неуклонное сдерживание российских экспансионистских тенденций». Эта «стратегия сдерживания» СССР стала фундаментом американской внешней политики на все годы Холодной войны.

  
Следующим событием стала прогремевшая на весь мир речь, с которой 5 марта Уинстон Черчилль в присутствии президента Трумэна выступил в Вестминстерском колледже, расположенном в городе Фултоне, штат Миссури. Черчилль выразил восхищение героизмом советского народа в годы войны (даже отдал дань уважения лично Сталину, назвав его своим «товарищем военного времени») и признал, что СССР вправе занимать свое законное место среди ведущих мировых держав. В то же время он предупредил об опасности тоталитарного контроля, который стремятся установить в разных странах коммунистические партии, и недвусмысленно связал ее со все возрастающим влиянием Москвы. В этой речи впервые прозвучало мгновенно облетевшее весь мир выражение «железный занавес», который, по словам Черчилля, опустился поперек Европы «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике».