Образование древнерусского государства

   В 1868 г,  вышла основательная работа К.  Бестужева-Рюмина,  доказывавшего, что  все  русские  летописи,  включая  «Повесть  временных  лет»,   являются сводами,  основанными  на  различных  письменных  и  устных  источниках. В последующей полемике, продолжающейся  и  до  сих  пор,  обозначились  разные взгляды на само понятие «летописный свод», а главное  на  способы  выявления источников  и  причинах  тех  или  иных  вставок  или  изъятий  текстов   из летописей. В  XX  в.  определились  два  основных  подхода:  А.А.  Шахматова (1864—1920) и Н.К.  Никольского (1863—1935).  Шахматов  полагал,  что надо сначала реконструировать текст того или иного свода и лишь  затем  оценивать его  содержание.  В  итоге,  он  много  лет  пытался  восстановить  редакции «Повести временных лет», но под конец пришел к заключению, что  это  сделать невозможно. Неоднократно он менял взгляд и на авторство  основной  редакции, то приписывая ее Нестору — автору житий, то Сильвестру. Древнейший свод,  по Шахматову, был составлен в конце 30-х гг.  XI  в.  в  качестве  своеобразной пояснительной  записки  в   связи   с   учреждением  в   Киеве   митрополии константинопольского подчинения. Многочисленные сказания, являющиеся как  бы параллельными текстами к сообщениям летописей, он признавал извлечениями  из летописей. Н.К. Никольский гораздо большее внимание  уделял  содержательной, идеологической стороне  летописных  текстов,  усматривая  и  в  разночтениях прежде всего ту или иную заинтересованность летописцев  и  стоящих  за  ними идейно-политических  сил.  Соответственно  и  все  внелетописные  повести  и сказания  он  считал  не  извлечениями  из  летописей,  а  их   источниками. Литература в целом в Киевское время ему представлялась  более  богатой,  чем это принято было думать ранее, а начало летописания он готов  был  искать  в конце X в. Эти два подхода живут и поныне в работах по истории летописания.

   Практически  в течение всего XIX  в.  изучение  летописания  и  источников

летописей почти  не соприкасалось со  спорами о варягах и русах.  И это притом,  что  именно  из  летописей  черпали  исходный  материал.   Лишь   в публикациях Д.И. Иловайского (1832—1920), выходивших в 70-е  гг.  XIX  в.  И собранных в сборнике «Разыскания о начале  Руси»  (1876),  была  установлена определенная  связь  между  летописеведением  и   проблемой   начала   Руси. Иловайский был абсолютно прав,  устанавливая,  что «Сказание  о  призвании варягов» является позднейшей вставкой в «Повесть временных лет».  Указал  он и на то, что Игорь никак не мог быть сыном Рюрика: по летописной  хронологии их разделяли два поколения. Но на этом основании он сделал  скоропалительное заключение, что если это вставка,  то  с  ней,  следовательно,  не  стоит  и считаться. В итоге как бы зачеркивались не только концепция  норманизма,  но и основное направление антинорманизма — Венелина  —  Гедеонова  —  о  южном, славянском  береге  Балтики  как  исходной  области  варягов.  Историю  Руси Иловайский  искал  только  на  юге,  причем  «славянизировал»  разные   явно неславянские племена, в частности роксолан, в имени  которых  многие  видели первоначальных русов (хотя очевидно, что это русы-ала-ны, т, е. иранцы).

РОЛЬ  НОРМАНОВ В ОБРАЗОВАНИИ ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА 

     Можно предположить, что роль норманнов на Руси в первый период их экспансии, длившийся примерно до третьей четверти X в., была иной, чем в последующий период.

   Вначале они выступали прежде всего в роли купцов благодаря присущей им ловкости в торговых делах, знанию чужих стран, что облегчало им выполнение и дипломатических функций. Их знания и опыт в военном деле, а особенно в навигации и походах водными путями, использовало Русское государство. На престол была призвана скандинавская династия, ославяненная, как представляется, уже во второй половине IX в. или к моменту прибытия в Киев Олега, которого, очевидно, можно считать связанным с Игорем и Ольгой*. Мнение, что норманны на Руси сыграли ту же роль, что и конкистадоры в Америке, полностью опровергается при осторожном и исчерпывающем анализе источников. Не находит также подтверждения мнение, будто норманны дали толчок экономическим и социальным преобразованиям и организации государства на Руси. Древнерусское государство было следствием внутреннего общественного, экономического и культурного развития, точно так же как оно определяло образование и других славянских государств, в том числе Польского, которое также оказалось затронутым норманнской экспансией, хотя и более слабой, чем восточные славяне, и приходящейся скорее на второй период походов викингов. Польша и в еще меньшей степени Литва не интересовали норманнов, поскольку находились на периферии торговых путей, связывавших Скандинавию с Востоком и Византией.

    Второй период норманнской экспансии начиная с последней четверти X в. характеризовался изменением роли норманнов на Руси. Их место в торговле уменьшается, зато русские князья, в особенности новгородские, охотно прибегают к помощи варяжских отрядов. Тогда-то, вероятно, выражение варяг, первоначально обозначавшее купца норманнского происхождения, получило другое значение – наемный воин. При дворах русских князей бывали ярлы, деяния которых воспевали в своих песнях скальды.

      Русские князья использовали варягов также и в административных целях, как это убедительно подтверждает «Повесть временных лет», говоря о Владимире, и то же приписывает Рюрику. Административная деятельность норманнов па службе у русских князей нашла отражение в скандинавских сагах и, возможно, в скандинавской терминологии, в особенности в выражении polutasvarf . Однако к этому времени Древнерусское государство уже давно возникло и лишь стабилизировалась его территория и усовершенствовались институты власти. Теория норманнского происхождения руси и ее государства в историографии была явлением закономерным до тех пор, пока доминировал интерес к политической истории и пока сам исторический процесс представлялся как результат инициативы отдельных личностей, династий, без учета роли масс.

       Этот методологический изъян стал, однако, препятствием для надлежащего анализа источников, значение которого выяснилось впервые лишь в условиях отношения к прошлому как к единому процессу и тщательного учета в исследованиях всех, а не только некоторых сторон бытия.

     В таком контексте проще решается и вопрос о роли 'варяжского элемента' в ранней истории Древнерусского государства. Даже те специалисты, которых традиционно причисляют к ярым 'норманистам' признают, что 'в процессе создания русского государства скандинавы выполнили функцию не основателей или завоевателей, а роль более скромную: одного из исторических факторов'.

    В то же время В.И Сергеевич высказал и несколько иную точку зрения, согласно которой призвание варяжских конунгов 'имело решительные последствия для всей Руссой земли: оно положило начало особой породе людей, которые в силу своего происхождения от призванного князя считались способными к отправлению высшей судебной и правительственной деятельности'.      

Правда, 'особая порода людей' (надо думать древнерусские  князья) этого, видимо, не знала и  предпочитала до определенного времени  возводить свою родословную к 'автохтонному' Игорю Святославичу.       

Чрезвычайно интересен вывод, к которому еще полвека назад пришел В.В. Мавродин. 'Анализ скандинавских вещественных памятников, обнаруженных в Восточной Европе и датируемых концом IX-X вв., приводит нас к выводу о том, что характер взаимоотношений норманнов со славянским и финским населением Восточной Европы того времени резко меняется по сравнению с началом и серединой IX в. И дело не только в том, что складывается другой великий торговый путь Восточной Европы, связывающий Север и Юг, Запад и Восток, путь 'из варяг в греки', более поздний в сношениях Западной Европы со странами Востока, нежели Волжский, датируемый серединой или началом второй половины IX в.

       Меняется сама роль норманнов на Руси. Это уже не разбойники, ищущие славы и добычи, воины-насильники, купцы-грабители. Норманны на Руси конца IX-X вв. выступают в роли купцов, ...так как теперь в Гардарик ездили не грабить, ...а торговать. Торговать фибулами и мечами, в последнем случае в прямом и переносном смысле, когда варяг предлагал в качестве товара свой боевой 'франкийский' меч, а в придачу к нему свою воинскую доблесть, свой опыт мирового воина-бродяги, свою ярость берсекера, свою преданность тому, кто больше платит.

      В конце IX-X вв. норманны на Руси выступают в качестве 'варягов'-купцов, торгующих с Востоком, Западом и Константинополем (Миклагард) и снабжающих товарами иноземного происхождения все страны Востока, Юга и Запада и прежде всего самую Гардарик. Они выступают в роли воинов-наемников - 'варягов'... Отдельные скандинавские ярлы оказываются более удачливыми и ухитряются захватить в свои руки власть в некоторых городах Руси, как это произошло с варягами Рогволдом..., осевшим в Полоцке.., а быть может, и в Турове (варяг Туры по преданию), и в Пскове (где сидели, видимо, варяги, так как Ольга, родом псковитянка, носит скандинавское имя Helga), и в других местах.

      Большая же часть норманнских викингов выступала в роли наемных воинов-дружинников русских племенных князьков или русского кагана, вместе с другими княжескими дружинниками или вместе же с другими княжескими 'мужами', выполняя различные поручения в качестве 'гостей'-купцов и 'слов' (послов) князя, как это отметили Бертинские анналы.

      От былого грабительства варягов на Руси не осталось и следа, хотя они и не раз пытались захватить власть, и, пользуясь силой, утвердить на Руси свою династию, вернее, сделать своих конунгов правителями на Руси.

     Но в данном случае речь шла уже не о 'насилиях' находников-варягов 'из-за моря', совершающих грабительские налет..., а о попытках их использовать в своих целях нарождающуюся русскую государственность, одним из винтиков которой были они сами, норманнские наемные дружины. Речь шла уже об удачных или неудачных авантюрах инкорпорированных русской государственностью дружинных организаций варягов, находящихся на службе у русских князей и каганов, а не об установлении власти 'заморских' варягов, пытающихся стать повелителями славянских и финских земель и превратить их в объект грабежа и эксплуатации.

     Варяги еще играли некую, и подчас очень большую, иногда решающую роль, но уже в качестве одного из элементов древнерусского общества. Они были составным, и далеко не главным элементом тех классово-господствующих сил древнерусского общества, которые складывали и создавали русское государство. Они были, так сказать, 'одними из', а не единственными... В этой привычной им, социально родственной, среде норманны охотно и быстро растворялись. Женясь на русских, эти скандинавские воины бесповоротно садились на русскую почву и русифицировались часто уже во втором поколении.

    Но пока древнерусская государственность была слаба, пока существовало собственно несколько крупных государственных политических образований, множество слабых племенных княжений и море родов и общин во главе со 'старейшинами', пока не было единой русской державы, до тех пор норманнские искатели славы и наживы на отдельных этапах становились силой, способной навязать древнерусскому обществу свою власть'.       

Эти достаточно корректные выводы вызвали в свое время жесткую критику. По словам С.А. Покровского, В.В. Мавродин 'после долгих исканий очутился у разбитого корыта норманистской теории'. Этот упрек справедлив постольку, поскольку справедливо 'норманизмом' называть любое признание присутствия скандинавских князей, воинов и купцов в Восточной Европе. Однако, как уже указывалось, вопрос о роли 'варяжского элемента' в ранней истории Древнерусского государства решался чаще всего в рамках собственно исторической науки. Между тем, практически к такому же, как и В.В. Мавродин, выводу за несколько лет до него пришел фактический глава официальной советской историографии Б.Д. Греков: 'Если быть очень осторожным и не доверять деталям, сообщаемым летописью, то все же можно сделать из известных нам фактов вывод о том, что варяжские викинги, - допустим, даже и призванные на помощь одной из борющихся сторон, - из приглашенных превратились в хозяев и частью истребили местных князей и местную знать, частью слились с местной знатью в один господствующий класс. Но сколачивание аляповатого по форме и огромного по территории Киевского государства началось с момента объединения земель вокруг Киева и, в частности, с включения Новгорода под власть князя, сделавшего Киев центром своих владений. Если верить летописной традиции, то именно северные князья заняли Киев, который с этого времени и делается 'матерью городов русских', центром Киевского государства'.      

Эта же мысль  была дословно повторена в четвертом  издании 'Киевской Руси' (М.-Л., 1944. С. 258-259). Однако уже в публикации 1979 г. то же место звучит совсем по-другому.

     В истории Руси Рюрик не делает никакой грани. Гранью, и весьма существенной, является объединение Новгорода и Киева, т.е. Славии и Кявии в одно большое государство'.       

Как видим, за пять лет в научных представлениях могут произойти очень большие сдвиги, особенно, если для этого появилась подходящая политико-идеологическая основа... Нельзя забывать, что последнее прижизненное издание 'Киевской Руси' вышло в самый разгар борьбы с безродным космополитизмом и низкопоклонством перед Западом. Кстати в первом посмертном издании классического труда Б.Д. Грекова (М., 1953 г. С. 445) 'призвание варяжских викингов' уже названо 'случайным явлением', а последняя из процитированных выше фраз завершается словами: 'без всякого участия варягов'. Естественно, подобные 'уточнения' были вызваны вовсе не изменением объема или содержания 'известных нам фактов'. Напротив, они им противоречили. Тем не менее именно последние формулировки на несколько десятилетий вперед определили 'магистральные пути' изучения 'варяжского вопроса' в советской историографии. Завершенную форму 'антинорманистские' построения получили в работах Б.А. Рыбакова, который писал: