Интеллигенция и власть

Уншлихт 27 августа  посылает отчет о первых результатах  по изъятию антисоветской интеллигенции  в ЦК партии и СНК. 2 сентября ГПУ  направляет «тов. Яковлевой60» списки арестованных по Москве и Петрограду, высылка которых отложена вплоть до особого распоряжения. В тот  же день заместитель начальника IV отделения  СО ГПУ Н.И.Зарайский61 докладывает  начальнику СО ГПУ о мероприятиях по подготовке к высылке интеллигенции  за границу, проводимых в Петроградском  губотделе ГПУ. В рапорте сообщается об отправке в Москву анкет, фотографий на высылаемых, а также расписания пароходного сообщения с Германией. 7 сентября 1922 г. Зарайский докладывает  зампреду ГПУ Уншхлиту о количестве арестованных в ходе операции, включая  сведения по Украине. Сообщаются сведения отдельно по городам: Москве (подлежало  аресту 100 человек, из них 33 – студенты), Петрограду (подлежало аресту и высылке 51 человек, арестовано – 35 человек), Харькову (подлежало аресту 12 человек, арестовано – 10), Екатеринославу (арестовано 9 человек), Одессе (подлежало аресту 18 человек, арестовано – 17) и Киеву (подлежало  аресту 29 человек, арестовано – 20). Уточняются условия высылки арестованных: под  конвоем или без, каким количеством  партий высылать, предполагаемые маршруты отправки и их обоснование (высказывается  соображение об отправке через Ригу, чтобы в Питере «не блудили» в  ожидании парохода). Пофамильно перечисляются  арестованные врачи, которые направляются в адмссылку в «Восточные губернии»  – Киркрай, Оренбургскую губернию и  Туркестан. Информирует о результатах  работы Комиссии по пересмотру списков  под председательством Ф.Э.Дзержинского от 31 июля 1922 г.: освобождено от высылки  по Москве и Петрограду – 7, задержана  высылка – 7, предано суду «по  обвинению в принадлежности к  антисоветской организации» в Петрограде – 5 человек. На этом, в основном, массовая операция по депортации «антисоветской интеллигенции» была завершена62. Однако «точечные» аресты профессуры в Петрограде продолжались. Так, 4 сентября 1922 г. был  арестован заведующий библиотекой  «Дома Литераторов» В.П.Ирецкий63, 5 сентября 1922 г. – по так называемому «общему  делу Объединенного Совета ВУЗ» –  профессор Географического института В.П.Палетика64.

Параллельно с  арестами и высылкой интеллигенции  власть обратила свой взор на подрастающее поколение – на студентов ВУЗов, посчитав, что «буржуазная зараза»  проникла и в их ряды. Наряду с  организационными мерами (принятие новых  правил приема в высшие учебные заведения, ужесточающих требования к социальному  происхождению учащихся), применялись  и «силовые», в том числе аресты среди студентов. Одна из крупных  акций против «буржуазного» студенчества была проведена в ночь с 31 августа  на 1 сентября 1922 г., в ходе которой  подлежало аресту 32 человека65. Из них 15 студентов были арестованы и направлены в тюрьму, 17 человек на квартирах  не обнаружены (убыли в командировки, выехали на дачи и т.п.). В отношении  отсутствующих действовали уже  по привычной схеме: провели обыски, оставили засады, направили телеграммы в периферийные органы ГПУ с указанием  о проведении розыскных мероприятий  и арестов. Эти репрессии все  же не носили такого массового характера  как в отношении интеллигенции, но завершались они практически  одинаково – высылкой за границу  или административной ссылкой. Но были и некоторые отличия. Во-первых, для  многих арестованных все закончилось  «беседой» в ГПУ, а во-вторых, если решение о «выдворении за пределы  РСФСР» принималось, то оно, как правило, было не бессрочным. Предполагалось, что  высланные студенты, соприкоснувшись  с «разложившейся эмиграцией», осознают «всю мерзость интеллигентской, мелко-буржуазной идеологии» и «революционизируясь», через некоторое время вернутся на родину убежденными сторонниками Советской власти. Большевистское руководство сознавало, что студенты – это будущее советской науки, техники и культуры, а без молодых специалистов восстанавливать страну и строить социализм невозможно. Поэтому руководство ГПУ при арестах студентов действовало более деликатно. В записке Дзержинского и Ягоды руководителю Петроградской губчека С.А.Мессингу от 22 сентября 1922 г. рекомендуется внимательно подходить к рассмотрению дел о высылке студентов, так как это «глупая, зеленая, инертная, по существу своему, молодежь»66. От чекистов требовали с предельным вниманием относиться ко всем молодежным организациям от РКСМ до анархистов. В циркуляре ГПУ ставилась задача местным органам ГПУ не проходить мимо союзов молодежи, «...памятуя, что борьба с юношескими организациями не должна проводиться путем репрессий и разгрома этих организаций, а главным образом путем усиления нашей политической работы и нашего внутреннего осведомления о действиях не только союза, а каждого из членов этого союза1167.

Результаты проведенной  операции против духовной элиты страны в наиболее полном и обобщенном виде представлены в «Обзоре деятельности антисоветской интеллигенции за 1921–1922 гг.»68, подготовленном СО ГПУ  в конце 1922 г. 

* СО ГПУ –  Секретный отдел Главного политического  управления. 

ИЗ  «РАЗУМНОЙ ЕВРОПЫ»  О «БЕЗУМНОЙ РОССИИ»

В числе высланных  в 1922 г. был замечательный публицист  и философ Ф.А.Степун. Почти 80 лет  к документам архивного следственного  дела, начатого в августе 1922 г., зарегистрированного  под номером № 15996, не прикасалась  рука исследователя. Между тем человек, ордер на арест и обыск которого были подписаны лично Уншлихтом, занимает особое место в истории  русской эмиграции и России. Это  небольшое, всего в 20 страниц, дело было заведено в отношении замечательного русского публициста и философа Федора Августовича Степуна (1884–1965).

Специалисты, занимавшиеся изучением вопроса о высылке  «антисоветской» интеллигенции  в 1922 г. из Советской России, отмечали, что сами насильно депортированные  весьма скупо рассказывали об этом эпизоде. Не был исключением в  этом отношении и Ф.А.Степун. В  воспоминаниях, опубликованных в 1956 г., Степун подробно изложил свои показания  на допросе в сентябре 1922 г.:

«1) Как гражданин  Советской Федеративной республики я отношусь к правительству и  всем партиям безоговорочно лояльно; как философ и писатель считаю, однако, большевизм тяжелым заболеванием народной души и не могу не желать ей скорого выздоровления;

2) Протестовать  против применения смертной казни  в переходные революционные времена  не могу, так как сам защищал  ее в военной комиссии Совета  рабочих и солдатских депутатов,  но уверенность в том, что  большевистская власть должна  будет превратить высшую меру  наказания в нормальный прием  управления страной, делает для  меня всякое участие в этой  власти и внутреннее приятие ее невозможным;

3) Что касается  эмиграции, то я против нее:  не надо быть врачом, чтобы  не покидать постели своей  больной матери. Оставаться у  этой постели естественный долг  всякого сына. Если бы я был  за эмиграцию, то меня уже  давно не было бы в России»69. 

В отличие от многих других, высланных в 1922 г., Степуна  не арестовали в ночь с 16 на 17 августа, хотя ордер на его арест был  уже выписан. Очевидно, спасло счастливое стечение обстоятельств, в тот день его не застали на московской квартире. По словам соседей, Федор Августович заболел и остался в бывшем подмосковном имении своей жены. Сотрудники ГПУ провели в его комнате  обыск, опросили соседей и строго, под подписку, предупредили дворника, чтобы он немедленно сообщил гражданину Степуну, как он только появится, о  необходимости прибыть в Секретный  отдел ГПУ. Никаких сведений, компрометирующих Степуна, соседи следователю не сообщили. Из показаний соседей по квартире о Ф.А.Степуне:

Фаррегер Н.М.: «... Гр[ажданина] Степуна Федора Августовича  знаю мало. В вопросе искусства  нашего он человек со старыми взглядами, которые хочет комбинировать  с нынешним положением вопросов культуры, в частности искусства у нас в России».

Миклашевская  А.Л.: «Знаю его как человека науки; он часто читает лекции о театре и по другим вопросам науки и искусства. Степуны сейчас находятся в д. Поповке верст 40–45 за Москвой, где  он пишет какие-то статьи и др.» Степун о соседях по квартире:

«Московская квартира – когда-то исполненная молодой, талантливой, разнообразной жизни, – холодная, сырая, вонючая, полна  каких-то непонятных и чуждых друг другу  людей. В бывшей столовой проживает  хромая армянка – ведьма, систематически крадущая у всех провиант и все  время кричащая, что ее обкрадывают. В задней комнате, в одно упирающееся  в стенку соседнего дома окно, грязное, забрызганное, словно заплеванное, туберкулезной  мокротой, – прозябает какая-то одинокая старуха-немка. В комнате моей жены веселится восемнадцатилетняя дочь нашей бывшей горничной, узкомордая, крепкокостная, напудренная «совбарка», – и среди всего этого мира, в единственной все еще четко  прибранной комнате, ютится запуганная, но не сдающаяся представительница  прежней жизни, красивая, строгая, педантичная  тетушка, которая «ничего не понимает и ничего не принимает»70.

На Лубянку  Степун прибыл 22 сентября и сразу  же «согласился» написать заявление  с просьбой разрешить ему с  женой выезд за границу. Оказавшись не по своей воле за пределами Родины, он в 1923 г. писал о причинах столь  неординарного шага большевистского  руководства: «В наши дни, когда в  умах и сердцах большого количества русских людей происходит в общем  здоровый процесс замены игнорирования  России ради большевиков игнорированием большевиков ради России, в связи  с чем растут как смысл, так  и соблазн призыва к лояльности, – уяснение разницы между активною политическою лояльностью и хотя бы только пассивным внутренним признанием представляет собою величайшую важность. Разницу эту прекрасно понимает и сама большевисткая власть. Только очень глубоким пониманием этой разницы  объясняется такое мероприятие, как высылка из России большого количества безусловно лояльных граждан лишь за их внутреннее неприятие, непризнание  советской власти. Большевикам, очевидно, мало одной только лояльности, т.е. мало признания советской власти как  факта и силы; они требуют еще  и внутреннего приятия себя, т.е. признания себя и своей власти за истину и добро. Как это ни странно, но в преследовании за внутреннее состояние души есть нота какого-то извращенного идеализма. Очень часто  чувствовал я в разговорах с большевиками, и с совсем маленькими сошками, и  с довольно высокопоставленными  людьми, их глубокую уязвленность тем, что фактические победители над  Россией, они все же ее духовные отщепенцы, что, несмотря на то что они одержали полную победу над русской жизнью умелой эксплуатацией народной стихии, – они с этой стихией все-таки не слились, что она осталась под  ними краденым боевым конем, на котором  им из боя выехать некуда»71. 

В своих воспоминаниях  Степун ярко описал время, проведенное  в России после Октябрьского переворота 1917 г., духовную атмосферу тех лет: «Все годы, прожитые в большевистской России, я чувствовал себя очень  сложно. Всем существом отрицая большевиков  и их кровавое дело, не будучи в силах  указать, где же и в чем их достижения, я все же непосредственно чувствовал небывалый размах большевизма. Постоянно  возражая себе самому, что небывалое  – еще не есть бытие, невероятное  – еще не есть достойное веры, разрушение – еще не есть творчество и количество – не качество, я  все же продолжал ощущать октябрьскую  революцию как характернейшую национальную тему»72.

Несмотря ни на что Россия жила, во всем чувствовался пульс новой жизни, разбуженной  революцией. Даже те, кто не поддерживал  новую власть, констатировал глубокие, позитивные перемены, произошедшие в  народе: «Вспоминается группа деревенской  молодежи, с которой наше «трудовое  хозяйство» все самые голодные годы занималось предметами, философией и  театром, готовя их к поступлению  на «рабфак», читая лекции о Толстом  и Соловьеве и ставя с ними Островского и Чехова. Вспоминается их изумительная энергия, непонятная работоспособность, совершенно чудовищная память, для  которой пустяк в 3–4 дня среди  тяжелой крестьянской работы выучить  громадную роль и прочесть толстую, трудную книгу; их горячий энтузиазм  знания, их быстрый духовный рост, их страстная жажда понять окружающую жизнь – и все это в каком-то новом гордом чувстве призванных и законных хозяев жизни. При этом, однако, ни тени заносчивости, наоборот – величайшая скромность и трогательная благодарность. В самую горячую  пору приходили они по праздникам «откосить» нам за преподанные им геометрию, алгебру, немецкий язык. Назвать  эту молодежь большевистскою было бы, конечно, совершенно неверно, но все  же: появилась ли бы она в деревне  и без большевистской бучи – еще  очень и очень большой вопрос»73. И еще одна, весьма красноречивая  зарисовка Степуна о духовной жизни того времени: «Небольшая писательская квартира, чадит железная печка. Холодно. Кто в драповом пальто, кто в  фуфайке, многие в валенках. На чайном столе ржавый символ прежних пирогов  и печений и изобретение революции, керосиновая свеча. В комнате  вся философствующая и пишущая  Москва. Иногда 30–40 человек. Жизнь у  всех ужасная, а настроение бодрое и  в корне, по крайней мере, – творческое, во многих отношениях, быть может, более  существенное и подлинное, чем было раньше, в мирные, рыхлые, довоенные годы»74.

Скупые строки протокола допроса в ГПУ, заполненные  им собственноручно, более подробно расшифровываются Федором Августовичем в очерках, написанных уже в эмиграции.

Из анкеты арестованного  Ф.А.Степуна от 22 сентября 1922 г.:

«12. Чем занимался и где служил:...

г) с октябрьской  революции до ареста жил у себя в деревне, т.е. в б[ывшем] имении родителей  моей жены, где велось трудовое хозяйство»75.

Из очерка «Мысли о России»: «Все годы большевистского  господства я прожил в деревне. Зима 19–20 года была совершенно фантастична. Мы голодали в самом недвусмысленном  смысле этого слова. К обеду каждому  из нашей «трудовой» семьи полагалось по тарелке «брандахлысту» (суп из свекольной ботвы), по пяти картошек без  соли и по три овсяных лепешечки  пополам с крапивой. Улучшалась питание  только тогда, когда в хозяйстве  случалось несчастье. Так однажды  мы съели сдохнувшую свинью, оптимистически предположив, что она сдохла с  голода, и нашу удавившуюся на аркане лошадь. О настоящем черном хлебе  не было, конечно, и речи»76. 

Из анкеты арестованного: Работал в Государственном] показ [ательном] театре. (По словам самого Степуна (так как был военспецом), он оказался в театре из-за своего ранения, был  «переуступлен» Троцким Луначарскому).

Фантасмагорическая  зарисовка из его очерка – разруха, голод, смерть и театр! Причем это  не «пир во время чумы», а сознательная политика по созданию нового «пролетарского»  искусства: «Производить эту пролетарскую культуру, т.е. участвовать в Государственном  показательном театре, в постановках  Шекспира, Метерлинка, Гольдони, Андреева и во всех своих выступлениях в  театре и студиях открыто и  успешно отстаивать идею национальной революции в противовес идее пролетарского  интернационала, я и ездил время  от времени из своей глуши в  Москву, таща с собой картошку, овсянку, капусту, дрова и, наконец, салазки, чтобы доставить все это с вокзала домой»77.

Оказавшись в  эмиграции, Федор Августович не встал  на путь вооруженной борьбы с Советской  властью, но и не примкнул к «сменовеховцам». Он стал или станет большим –  провозвестником Единой Европы.

Ниже публикуются  некоторые документальные материалы 1922 г., посвященные жестокому и  неоднозначному эпизоду отечественной  Истории, в том числе и собственноручные показания самих высланных. Приложение открывается печально знаменитым ленинским  письмом «Выслать их всех вон...», без  которого рассказ о событиях 80-летней давности выглядел бы неполным.

Основная группа публикуемых материалов – это  документы из архивных следственных дел в отношении так называемой «антисоветской интеллигенции»: философов, писателей, математиков, инженеров  и т.п. В качестве примера, дающего  читателю возможность получить представление  о видах документов, содержащихся в аналогичных делах 1922 г., представлено «дело» о высылке известного философа и публициста Ф.А.Степуна. Отметим, что  в архивных документальных материалах по депортации интеллигенции не сохранилось  ни одного документа, который бы мог  рассказать о причинах, послуживших  непосредственным поводом для репрессий  в отношении того или иного  лица. Этот факт лишний раз свидетельствует  о том, что высылка инакомыслящих  была политической акцией, направленной на «расчистку» интеллектуального  пространства для грядущего «строительства коммунизма».