Быт и настроения политической каторги и ссылки Сибири в 1900 - 1917 годах в воспоминаниях бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев

     И тем не менее, единственным духовным ресурсом каторги и ссылки вплоть до амнистии 1917 г.  все же “оставалось усиленное чтение и прочая работа над собой”.^[85]

     Особенно  ярко это отразилось в  “превращении”  тюрем в “университеты”  на Нерчинской каторге. 

     b) Роль учебы в  жизни политзаключенных  Нерчинской каторги. 

     Без преувеличения можно сказать,  что главным содержанием жизни  каторги, особенно в 1907 - 1910 гг., были занятия.

     Например, заключенные Мальцевской женской  каторжной тюрьмы занимались самыми разнообразными предметами, от первоначальной грамоты  (24 каторжанки были малограмотны) до сложных философских проблем. 43 человека - 64 % от общего числа - были со средним и незаконченным высшим образованием. Иногда на 1 малограмотную, таким образом, приходилось несколько "учительниц".^[86]

     Проводились кружковые занятия по естествознанию, истории  и литературе. Даже более подготовленные спешили получить новые знания, учили языки и так далее. Очень популярна была философия. По признанию бывших каторжанок, занятия по философии и психологии вызывали как-то особенно много споров и страстности. Целые ряд отдельных философских проблем тщательно прорабатывался в  тюрьме. Так, например, коллективно был проработан вопрос о субъективном начале в древней философии.^[87]

     В помощь к занятиям каторжанки имели  прекрасную библиотеку из, более чем, 800 книг, постепенно сформировавшуюся из присылаемых с воли изданий. Большей частью в библиотеке были книги по философии,  истории, социологии, истории культуры, экономическим наукам и беллетристика. Особенно волновали тюрьму новинки прозы, например, сочинения Л.Андреева, которые обычно зачитывали вслух.^[88]

     Впрочем, не все мальцевитянки были столь  увлечены учебой. Например, М. Окушко занималась тем, что писала остроумные и яркие  письма (которые она называла "письма к тетеньке"). В них высмеивались  увлечение заключенных философией  и их беспочвенность, преследовались идеи аскетизма, восхвалялось вполне законное желание еды, любовь к жизни и так далее. Эти "письма к тетеньке" обычно публично зачитывались после вечерней поверки. В одном из писем была, например, красочно описана смерть С.Ротконф, у которой, от чрезмерных занятий, при вскрытии были обнаружены перья, бумага и непрожеванные учебники.^[89]

     Ф. Радзиловская  и Л. Орестова  подтверждают, что “из всех радостей в тюрьме - возможность углубленно мыслить  и заниматься больше всего захватывала и волновала... Такое углубление в науку, такую радость  занятий, трудно, конечно, представить на воле, где сама жизнь требует огромного напряжения и отнимает и физические, и психологические  силы”.^[90]

     А. Пирогова подытоживает:  “И теперь, когда мы говорим гордые слова, мы сумели превратить наши тюрьмы в  университеты, вышли лучше вооруженными, чем вошли в тюрьмы, - мы не договариваем до конца: эти университеты были спасительными кругами, и не будь их,  нас ждало бы безумие и вымирание. К этим alma mater нет сыновней привязанности у их подневольных студентов, так как знания куплены в них слишком дорогой ценой, - ценой молодости, здоровья, личной жизни.”^[91]

     Не  отставала от мальцевитянок и  мужская каторга, и если в женской  тюрьме обсуждать политические вопросы было не принято, то в мужских тюрьмах революционные идеи постоянно находились в центре внимания.

     Политическое  руководство принадлежало партийным  фракциям, причем иногда наблюдался резкий антагонизм между беспартийной массой и партийцами. В этом были виноваты все фракции.

     Зерентуй  в это время был настоящей  фабрикой учебы, "вольным" университетом, вокруг которого складывалась вся культурно-политическая работа среди почти 500 политических заключенных.^[92]

     В камерах читались публичные лекции (например, Р.И. Малецким), велась политико-просветительская работа (эсерами П. Прошьяном, Столяровым, Е. Созоновым), свою работу вела социал-демократическая фракция (Плесков, Малоземов, доктор Попов (Бритман) и другие). В. Плесков упоминает, что  лекторское поле оставалось почти всегда за социал-демократами, причем тут не было различий  между меньшевиками и большевиками: фронт социал-демократов  был всегда объединенный.^[93]

     В те же годы фракции вели деятельную переписку с партийными центрами на воле. Кое-что делали и сами политкаторжане, например, посылали в столицу корреспонденции и доклады в думскую социал-демократическую фракцию, просили новостей.

     Не  обходилось здесь и без курьезных  случаев. Однажды В. Плескову дали письмо со штемпелем тюремной  конторы: "просмотрено". Письмо просматривал старый помощник начальника тюрьмы Островский,  и он был подслеповат. На листке почтовой бумаги мелким почерком был записан целый реферат о положении рабочего класса в России, о борьбе профсоюзов, о легальных формах движения. Под письмом стояла подпись Ю. Мартова.^[94]

       Дерзость каторжан в то время  доходила даже до того, что  они из тюрьмы снабжали троицкосавскую  партийную организацию полученной  из-за границы литературой и  писали для нее прокламации.^[95]

     Конечно, Зерентуй 1907-09 годов был счастливым исключением среди каторжных централов, это признают и сами заключенные, но даже при самом лучшем режиме можно было получить пулю от часового и быть убитым за безделицу на прогулке или у окна ночью. И то и другое было и в Зерентуе.^[96]

     Как бы то ни было, здесь прослеживается определенное различие между женской и мужской каторгами. Очевидно, что более чем 500 членов политического коллектива Зарантуйской тюрьмы было необходимо контролировать, что называется, “изнутри”. Именно поэтому, как нам кажется, политическая активность мужской каторги находилась на высоте и не допускала того “разброда”, который наблюдался на женской каторге. К тому же, руководителям партийных фракций в среде каторжан удавалось на редкость грамотно проповедовать свои  политические идеи, не допуская серьезных расколов внутри политического коллектива.  

     c) Моральное положение  политической каторги  и ссылки накануне 1917 года. 

     Репрессии начала 1910-х годов существенно  подорвали моральный дух заключенных. По признанию очевидцев, “многие вышедшие с каторги глядели потухшим взглядом и даже жизнь и революция не пахнули на них своим знойным дыханием, а встречены были ими, как чужие.^[97]

     Если  для обывателя свержение царизма  было и завершением революции, то для политических каторжан и ссыльнопоселенцев минутная радость победы сменялась тяжелым раздумьем над завтрашним днем. Не у всех революционный максимализм каторги сохранился надолго, и последующая борьба размежевала бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Для многих  приобщение к политической действительности стало трагедией, так как их максимализм оказался не нужен  партийным организациям. Впрочем,  и сами бывшие ссыльнопоселенцы и политкаторжане в итоге стремились отмежеваться от политической деятельности, в особенности, если она была как-то связана с Сибирью.

     Например, после февральской революции 1917 года,  смену власти в Якутии  сделали главным образом по инициативе социал-демократической группы ссыльных, которая, получив вести о революции, выдвинула идею свержения якутского  губернатора  и сделала это без особого труда. Социал-демократ  Г.П. Петровский стал якутским областным комиссаром, из Якутского гарнизона был образован Якутский Совет Солдатских Депутатов, а также Якутский Комитет общественной безопасности и Совет рабочих депутатов. Якутская городская дума была переизбрана, а ссыльнопоселенцы стали ее гласными, сделавшись таким образом "отцами города". Однако,  с открытием путей сообщения социал-демократы  устремились "на континент", сдав, таким образом, власть в руки эсеров. Например, после отъезда социал-демократа Г.И. Перовского, комиссаром был назначен эсер Соловьев. До отъезда Виленского хозяйственная власть оставалась в руках социал-демократов, но испытывала постоянные "атаки". Позднее власть полностью перешла эсерам, а вся Якутская социал-демократическая организация была арестована и брошена в тюрьму.

     Еще раз отмечу, что социал-демократы сами отдали власть. Измотанные каторгой и последующей ссылкой, они использовали любой повод, чтобы покинуть места своего вынужденного поселения. Так, занимавший ответственный пост в новой структуре власти ссыльнопоселенец Виленский признается, что он выехал из Якутии, под уважительным предлогом, не собираясь возвращаться назад: “Я выехал их Якутии на всероссийское демократическое совещание. Но это был, конечно, предлог, и я и товарищи понимали, что, вряд ли мне захочется вернуться в гибельные места Якутии.”^[98]

     Впоследствии  Виленский отошел от политической деятельности, посвятив себя науке.

     Немалая часть ссыльных и бывших политкаторжан  шла "по наклонной" к пьянству, разврату, уголовным преступлениям, - “организованная” часть политической ссылки старалась всячески от них отмежеваться. И все же, по поступкам опускавшихся “на дно”  ссыльных во многом судили о  моральных качествах политической ссылки вообще. 

     Как пишет в своих воспоминаниях  М. Константинов,  “эти люди, типичные представители морально разложившейся  части ссылки, ничего общего не имели  ни с “организованной” частью ссыльного  общества, ни с политической ссылкой  вообще.”^[99]

     Один из них,  Калугин, непрерывно кутил, женился на якутке, обзавелся детьми, устраивал скандалы на весь поселок, и "имел клеймо предателя на лбу".  Второй,  ссыльный солдат, - снабжал местных спекулянтов спиртом из якутского казенного военного склада.

     Третий - некто Браиловский, административный политссыльный,  приехав в поселок, совершенно не скрываясь, открыл производство и торговлю самогоном.

     С "истинными" политическими ссыльными  эти трое не контактировали, что  не мешало им перед проезжавшими и  местными активно афишировать себя в качестве политических ссыльных, революционеров, анархистов и так далее. В то же время, Браиловский еще с Ленской ссылки активно служил иркутскому охранному отделению.^[100]

     О “неорганизованной” части политических ссыльных пишет и проходивший по уголовной статье П. Васильев, который после работы на Новотроицких золотых рудниках был отправлен  в вольную команду, где  встретился с политическими ссыльными.

     Один  из них, Андрей Агеев, рабочий-железнодорожник, социал-демократ,  “был страшно озлоблен на всё и на всех: и на то, что вот он на уголовном положении, а другие, по существу, такие же, как и он, "беспечально как баре" (его слова) коротают дни в разных там Зерентуях и Акатуях” ^[101]

       Другой, юный эсер Павел Поляков,  осужденный за убийство провокатора, тоже опускался "на дно". Общего между собою "товарищи" ничего не имели: “Не было и намека на коллектив. Каждый дул в свою дудку”.^[102]

     Между тем, образ жизни и поведение "неорганизованной" части ссылки зачастую расценивалось  как характерное для всей “политики”, что ей не прибавляло авторитета. Между "организованной" и “неорганизованной" частями ссылки постоянно шла борьба.

     На  мой взгляд, правительство добилось своих целей, поскольку упадок морального духа политических ссыльных и политкаторжан, по существу, наблюдался повсеместно. Казалось бы, бывшие заключенные  после освобождения были готовы к активной борьбе. Но на деле, адаптация к реальным условиям  Российской политической борьбы в Европейской части страны была крайне тяжелой. Не случайно, большое количество  ссыльных совершали побеги и уезжали за границу, чтобы заодно порвать и со ссылкой, и с необходимостью продолжать идейную борьбу в России. Профессиональных революционеров, оставшихся на политической арене страны после 1917 года,  по отношению к общему числу политических ссыльных и каторжан Сибири, было крайне мало. Политику к 1917 году делали партийные организации Европейской России, и пришедшим из Сибири товарищам оставалось воспользоваться плодами их трудов, а также получить должный почет и уважение за принесенную во благо высших идеалов жертву.

     ВЫВОД  

     Относительно  рассматриваемого мной  периода, в  научной разработке темы  выделились следующие основные направления:

1. Выяснение причин и предпосылок  распространения в Сибири идей  оппортунизма и примиренчества и их влияние на направление идейно-организационного размежевания среди ссыльных революционеров.

2. Анализ позиций ссыльных социал-демократов  и их идейных противников.

3. Характеристика научно-исследовательской  и публицистической деятельности находившихся в политической ссылке  теоретиков и идеологов российской социал-демократии, неонародников, анархистов и бундовских националистов.

4. Освещение основных форм и направлений идейной борьбы, ссыльных  по ряду программно-тактических и теоретических вопросов революционного движения.

5. Исследование борьбы ссыльных  революционеров с областниками, особенно по вопросу о роли  сибирской политической ссылки  в жизни региона, об исторических  судьбах развития Сибири и  др.