М.М. Сперанский

   «Зависти  и злобе удалось  взять верх…»

   Так уж устроена наша матушка-Россия: издавна  в ней от вершин власти до опалы  всего один небольшой шаг. И нередко, не ведая причин и не зная истоков, этот шаг заставляла власть сделать  чиновника, еще недавно заслуженно обласканного и награжденного, думавшего о деле, строившего планы… Но в нашей матушке-России нередко и от опалы до вершин власти тоже один шаг. Захочет власть и вернет чиновника к прежним высотам, «обласкает и простит», даст хорошее жалованье и наградит… Только прежде целеустремленный и деятельный человек вернется на Олимп уже не таким восторженным романтиком. Власть его вышколит и приспособит к бюрократическим играм. Так в России всегда было и есть …

   Могли ли «дерзкому поповичу» Сперанскому  простить заслуженный умом и трудом карьерный взлет, близость к императору, чины и награды, которые большинством чиновников заслуживались раболепием и личной преданностью очередному тому или иному начальнику? А уж посягательство на святая святых – личную вотчину в виде государственной службы и частные выгоды от нее — и подавно могли ли простить? Столичная придворная камарилья жаждала момента, когда восторжествует их «клановая справедливость», чтобы этот независимый в суждениях человек, знающий толк в государственных делах и законах чиновник, язвительный и саркастичный оценщик приказной глупости и чинопочитания был унижен растоптан и поставлен на «свое место».

   Но  М.М. Сперанский, как прекрасный чиновник, был нужен власти, вроде бы прочно занимал пост государственного секретаря и расправиться с ним было весьма непросто. Да и сам Сперанский опирался на власть, на Александра I, надеясь на продолжение реформ, модернизацию управления и законодательства. Хотя именно эта опора оказалась не очень-то надежной. Императорские благие порывы первых лет царствования быстро натолкнулись на консерватизм большинства сановного дворянства, нежелание каких-либо перемен. Боязнь потерять полноту власти была умело подогрета доносом царю о том, что Сперанский формирует некий «теневой комитет» для управления делами Российской империи.

   И уже говорили в столичных чиновных кругах, что «дрянной попович посмел отказать сестре своего государя» в  каком-то деле, не говоря прямо о  том, что Сперанский не пошел на нарушение  закона и отказал великой княгине  Екатерине Павловне в чине для ее немца-секретаря. Масла в огонь подлил и Н.М. Карамзин, искренне осудивший реформаторские планы М.М Сперанского в «Записке о древней и новой России», также поданной императору через его сестру в 1811 году.

   В ход было пущено буквально все: и непродолжительное масонство Сперанского, и непопулярность предложенных им мер по оздоровлению финансового положения государства и привлечению дополнительных средств для назревавшей войны с Францией, и его ориентированность на французское законодательство, когда в предложенном для рассмотрения в Государственном совете проекте Гражданского уложения усмотрели попытку принять в России «наполеонов кодекс». Сперанский, чувствуя нависшую угрозу, еще в феврале 1811 г. просил императора оставить за ним только руководство Комиссией составления законов и дать возможность сосредоточиться на систематизации законодательства, освободив от других дел.

   Это были слухи и намеки, от которых  Александр I как-то пытался отстраниться, тем не менее поручив в 1811 г. ни кому иному, как Балашову, министру полиции и главному недоброжелателю, установить тайный надзор за Сперанским. Но сплетни и интриги нарастали. Особенно популярен был распускаемый в низших сословиях слух: «Дерет этот попович кожу с народа, сгубит он государство».

   Очевидность войны с наполеоновской Францией также сделала свое дело. Императору один за другим поступали доносы о  связях его одного из ближайших сановников с врагами Отечества. На это наслаивалась также и личная уязвленность императора прямо высказанными рекомендациями Сперанского не брать на себя руководство войсками в предстоящей войне и подчеркивание им несомненных военных талантов Наполеона, Александр I хорошо помнил слова, сказанные ему императором Франции во время встречи в Тильзите: «Военное дело – не ваше ремесло». Подвела угодливо доложенная венценосцу Балашовым вполне справедливая оценка царствующей особы, высказанная Сперанским в декабре 1811г. при обсуждении дел по Министерству полиции: «Вы знаете мнительный характер императора. Все, что он делает, он делает наполовину… Он слишком слаб, чтобы управлять, и слишком тверд, чтобы быть управляемым». Все эти факты не могли пройти бесследно, хотя 1 января 1812 г. Сперанский и был награжден орденом Александра Невского.

   Середина  марта 1812 г. стала временем, названным биографами «падением Сперанского». Поступивший 14 марта 1812 г. донос прямо обвинял Сперанского в измене, предательском расстройстве финансового положения страны и полученных за это от неприятельской стороны «злате и бриллиантах». Александр I должен был принять решение, и первоначально высказанное 16 марта им под влиянием эмоций намерение «завтра же расстрелять» Сперанского уже 17 марта сменилось вполне взвешенным решением о ссылке теперь уже опального сановника без следствия и суда. Вечером того же дня Сперанский, не подозревая о своей судьбе и взяв накопившиеся для доклада документы, отправился к императору. Двухчасовой разговор и выяснение отношений завершились, как рассказывал он сам, не подлежащим обсуждению царским вердиктом: «Обстоятельства требуют, чтобы на время мы расстались. Во всякое другое время я бы употребил год или даже два, чтобы исследовать истину полученных мною против тебя обвинений и нареканий. Теперь же, когда неприятель готов войти в пределы России, я обязан моим подданным удалить тебя от себя. Возвратись домой, там узнаешь остальное. Прощай!»

   Мужественно и открыто в защиту опального  чиновника выскажется военный министр  М.Б. Барклай де Толли: «Итак, зависти  и злобе удалось-таки взять верх над правдой!», подаст в знак протеста в отставку, не принятую императором, член Государственного совета Н.С. Мордвинов, выступит в защиту и весьма близкий к царю русский дипломат граф К.В. Нессельроде… Но Сперанский был уже выслан, и в ночь на 18 марта 1812 г., минуя Москву, по северному тракту доставлен в Нижний Новгород.

   Ссылка  продолжалась долго, почти три с  половиной года. Сначала Сперанский пребывал в Нижнем Новгороде, а с 23 сентября 1812 г. по 19 сентября 1814 г. —  в Перми, до того момента, когда туда пришло решение монарха «о прощении» и разрешении дальнейшего жительства под полицейским надзором в деревне Великополье в Новгородской губернии, принадлежащей опальному чиновнику. Официального указа об отставке и лишении Сперанского прав состояния, чинов и наград не было и ему даже выплачивали часть жалованья.

   И все эти годы Михаил Михайлович Сперанский неустанно пытался оправдать  себя в глазах Александра I, просил официального расследования и суда. Да и сам  царь, впрочем, вполне понимал неосновательность  обвинений. Но нужно было время, чтобы улеглись «бури восторга» среди столичных аристократии и обывателей по поводу краха бывшего всесильного вельможи, а теперь называемого в стройном хоре придворных голосов не иначе, как «дрянной попович» и «изменник государю и России». Угодливая толпа всегда остается неизменной во все времена, века прошедшие и в нынешнем столетии. 

   Полупрощенный пензенский губернатор

   Шло время. Триумфально завершилась  война с Наполеоном и потеряли остроту муссируемые в обществе обвинения Сперанского в измене. Ситуация позволяла вернуть опального сановника на государственную службу. К тому же, за него похлопотал «всесильный временщик» А.А.Аракчеев. Но император Александр I не был бы самим собою, если бы не «простил наполовину», да и четыре с половиной года ссылки «дерзкого поповича» не утихомирили полностью недоброжелателей Сперанского. Надо сказать, что и новые обласканные сановники отнюдь не горели желанием вернуть конкурента к прежним высотам власти.

   16 августа 1816 г. Сперанского императорским  указом назначили губернатором Пензенской губернии, в то время глухой отдаленной провинции. И хотя в указе император подчеркивал, что «не нашел убедительных причин к подозрению», он мотивировал решение монаршим желанием «преподать сим способ усердною службою очистить себя в полной мере…». И еще один унизительный момент указывал на «полупрощение»: к губернаторству Сперанский должен был приступить без представления царю, полагающемуся при назначении на должность «начальствующего губернией».

   1 октября 1816 г. пензенский губернатор  Сперанский приступил к обязанностям. Новый начальник действительно занялся конкретными местными делами, которые до этого видел лишь через призму узаконений. Демократичность губернатора, открывшего «свободный к себе доступ», постоянно принимавшего посетителей и быстро решавшего все дела, сочеталась с «настройкой губернского управления». Он обновил губернскую администрацию, назначив на должности способных и достаточно образованных молодых воспитанников местной духовной семинарии, нещадно изгонял погрязших в пьянстве и взяточничестве уездных чиновников, наладил работу местного аппарата управления и суда. Сперанский требовал исполнения закона от всех – и от крестьян, и от помещиков. В декабре 1816г. по его указанию воинской командой был подавлен бунт крестьян одного из уездов и зачинщики преданы суду. Он же довел до приговора рассматривавшееся в местном суде более десятка лет дело одной из помещиц об истязании до смерти крепостного мальчика, дело завершилось ссылкой преступницы в Сибирь. Умелая реорганизация губернского управления, наведение порядка в делах, такт и уважение к людям «разных состояний» быстро обеспечили опальному губернатору уважение различных слоев населения.

   Эта своеобразная «производственная практика»  бывшего столичного сановника немало дала Сперанскому, Это был не только конкретный административный опыт, но и пища для будущих предложений по законопроектам. Он также восстанавливал прежние связи, вел активную переписку с высшей столичной бюрократией, почувствовавшей перемену в настроениях монарха и поспешившей возобновить контакты со Сперанским. Пензенский губернатор даже «рецензировал» проекты некоторых министров, давая полезные рекомендации с учетом своего должностного «места сидения». Одновременно он продолжал и завершил начатый в Перми перевод многотомного труда Фомы Кемпийского «О подражании Христу», переводил другие богословские работы, интересовался догматикой дозволенных и запрещенных (и даже защищал их) конфессий, интересовался политикой и историей.

   Пензенская  губерния, естественно, была мала по масштабам для обширнейших познаний и государственного опыта «отставного реформатора». Он писал и напоминал о себе поздравлениями по торжественным случаям императору, который признавал «губернские заслуги» Сперанского и даже указом в награду «отличных трудов» по получению доходов по винному откупу пожаловал 5 тыс. десятин из государственных земель в частное владение пензенского губернатора. Но Александр I держал паузу, не дозволяя вопреки многочисленным просьбам Сперанского даже его временный приезд в Петербург по служебным или личным делам.

   31 марта 1819 г. Сперанский с некоторым  опасением встретил прибывшего  со словами «я от государя»  столичного фельдъегеря – можно  было опасаться всего, но случилось  то, что он предполагал менее  всего: император решил вернуть его в столицу, но… через Сибирь. 22 марта Александр I подписал указ о назначении Сперанского своим наместником в обширнейшем крае Российской империи — сибирским генерал-губернатором, опять-таки не разрешив даже на короткое время посетить Петербург. 7 мая 1819 г. Сперанский выехал к месту новой службы, в шутку рассматривая новое назначение теперь уже как «почетную ссылку в Сибирь».

   «Каждый министр, считая вверенное  ему министерство за пожалованную деревню, старался наполнить  ее людьми и деньгами. Тот, кто прикасался к сей собственности, был явный иллюминат и предатель государства — и это был я. Мне одному против осьми сильных надлежало вести сию тяжбу. <...> В самих правилах наказа надлежало сделать важныя перемены, отсечь притязания власти, привести ее в пределы, преградить насильныя завладения одной части над другою, и, словом, все сии наказы вовсе переделать. Можно ли было сего достигнуть, не прослыв рушителем всякого добра, человеком опасным и злонамеренным? Другие, может быть, меня счастливее, совершат сию работу; но совершить ее необходимо».  

   Реформатор  сибирских окраин империи

   Момент  для назначения был выбран удачный. Обширнейшие сибирские тер-ритории, богатые ценнейшими ресурсами и  дававшие еще совсем недавно достаточно большие поступления в казну  ясаком (ценнейшими мехами) и деньгами, стали отличаться другими «подвигами» — необузданным произволом и мздоимством местных чиновников. Генерал-губернатор Сибири П.И. Пестель управлял краем, как ни парадоксально, из Петербурга. 

   Бесконтрольная  местная чиновная братия лишь усугубляла и без того сложные условия управления и освоения восточных территорий империи, связанные с неразвитостью инфраструктуры края, ее многонациональным составом и достаточно непростыми внешнеполитическими условиями закрепления земель за Россией. Все звенья губернского управления в Сибири пронизывали крайний деспотизм, коррупция, изощренные пытки при расследовании дел, беззастенчивый грабеж коренного населения. Этим отличались и губернаторы (особенно иркутский Трескин и томский Илличевский), и местные исправники и городничие. Дело даже дошло до того, что местный полицейский начальник г. Енисейска Куколевский запряг свой экипаж подчиненными ему чиновниками, осмелившимися подать на него жалобу, и ездил на нем по улицам города. Жалобы на сибирскую администрацию всякими окольными путями все же достигали столицы, назначались ревизии, рассматривались материалы… И все оставалось по-прежнему.