Михаил Федорович Романов

Михаил Федорович Романов не только родоначальник династии, он провел в жизнь множество преобразований, изменив ситуацию, сложившуюся на Руси в конце 16 и начале 17 веков. При  нем произошел расцвет промышленности, появились мануфактуры, началось формирование всероссийского рынка, наладились дипломатические  и торговые связи, поднялось сельское хозяйство. Благодаря его разумной политике намного улучшилась жизнь  простого народа, украшенная Москва стала  действительно центром России. Михаил Федорович ознаменовал собой  начало новой эпохи в русской  истории – эпохи Российской империи.

Впервые род Романовых заявил о  себе когда царь Иоанн Васильевич, прозванный потом Грозным женился  на Анастасии Романовне, дочери его  ближнего боярина Романа Юрьевича Захарьина, внука Кошкина, предок которого «знатный человек» при великом князе Иване  Даниловиче Калите въехал в Москву из «Прусская земли», как гласит родословная, и его прозвали в  Москве Андреем Ивановичем Кобылой. От пятого сына его Феодора Кошки  пошел «Кошкин род», представители  которого блистали при московском дворе  в XIV и XV веках. Это была единственная нетитулованная боярская фамилия, не потонувшая в потоке новых титулованных слуг, нахлынувших в Москву с половины XV в.. Среди князей Шуйских, Воротынских, Мстиславских - Кошкины умели удержаться в первом ряду боярства.

Существует предание, что еще  святой Геннадий Костромской, часто  посещавший дом Романа Юрьевича и его супруги Ульяны Федоровны, однажды, благословляя детей Романа Юрьевича - сыновей Даниила, Никиту и дочь Анастасию - предсказал ей царственное супружество, а всему роду Романовых славное будущее. Иоанн Грозный, любивший свою супругу Анастасию, приписывал смерть ее тем огорчениям, которые терпела она от дворцовых дрязг и , спустя 18 лет после ее кончины, спрашивал в письмах князя Курбского: «Зачем вы разлучили меня с моей женой? Если бы у меня не отняли юницы моей, кроновых жертв (т. е. казней боярских) не было бы». Другой же современник ,говоря о славных деяниях Грозного до смерти царицы Анастасии, замечает: «а потом словно страшная буря, налетевшая со стороны, смутила покой его доброго сердца».

Сын Романа Юрьевича Захарьина - Никита, родной брат царицы Анастасии - единственный московский боярин, который оставил о себе добрую память в народе: его имя запомнила народная былина, представляя Никиту в своих песнях о Иоанне Грозном благодушным посредником между народом и крутым по нраву царем. Из шести сыновей Никиты особенно выдавался старший Федор своею добротою и любознательностью. Англичанин Горсей, живший тогда в Москве, в своих «записках» говорит, что Федор непременно хотел выучиться по латыни, и по его просьбе Горсей составил для него латинскую грамматику, написав в ней латинские слова русскими буквами. Есть сказание, что Федору Никитичу Романову царь Федор Иоаннович готов был передать свой престол, который занял Борис Годунов. Последний же, ограждая себя от козней бояр, заключил в темницу Александра Никитича Романова-Юрьева-Захарьина, на которого, казначей его, «холоп землевладелец» по прозвищу Бартенев, соблазненный подарками Семена Годунова, родственника царя, сделал донос, обвиняя Александра Никитича в намерении отравить царя разными зельями, припасенными им для этой цели. В дом Александра Никитича был послан Михаил Салтыков, для того, чтобы произвести обыск. В кладовой, в сундуках с деньгами, ключи от которых хранились у Бартенева, найдены были мешки с разными травами и кореньями. Эти вещественные доказательства отправили в Патриарший Двор, где собрались бояре с патриархом Иовом, ставленником Бориса, решившие, что все травы и коренья «волшебные», приготовлены для того, чтобы отравить царя, и поэтому Романовых-Юрьевых-Захарьиных схватили и привели на суд к патриapxy и обвинили не только Романовых, но и их родственников в покушении на жизнь Бориса.

Дело тянулось почти целый год  и в начале июля 1601 г., Боярская Дума приговорила изменников к лишению  имущества и ссылке в заточение, в разные отдаленные места.

Александра Никитича, с приставом  Леонтием Ладыженским, сослали в  Усолье Луду, на Белое море, где потом  его удушили; а Михаила Никитича, с приставом Михаилом Тушинским, «заточили» в Великую Пермь, в Ныробскую волость. Его привезли зимою 1601 г., и так как Тушин, согласно данному наказу, не нашел близ Ныроба удобного помещения для узника, то приказал выкопать для него землянку. Мало того, он заковал Михаила Никитича в цепи и велел давать ему только хлеб и воду. Землянка была тесная и сырая, в ней устроили печь и пробили отверстие для света.

Добрые жители Ныроба, жалея узника, научили своих детей носить ему  молоко, квас, масло и прочее, и  мальчики, играя около землянки, спускали через отверстие свои припасы; но хитрость эта скоро была раскрыта и шесть Ныробцев сильно пострадали. Отосланных приставом в Москву, как  злоумышленников, их пытали, и только двое из них, в царствование В. И. Шуйского, возвратились на родину, другие же окончили жизнь на пытках.

Михаил Никитич жил в землянке довольно долго и предание говорит, будто он был уморен голодом сторожами, соскучившимися смотреть за узником.

В царствование Михаила Федоровича, 17 ноября 1627 г., крестьяне села Ныроб  были награждены обильною грамотою.

Боярина Ивана Никитича, с приставом  Иваном Смирным-Мамонтовым, сослали, 30 июля 1601 г., в Пелым. Василия Никитича со стрелецким сотником Иваном Некрасовым, отправили 1 июля 1601 г., в Яренск, откуда, в ноябре 1602 г., перевели к брату, в Пелым. Здесь они сидели в  одной избе, прикованные цепями к разным углам. В 1602 г., 15-го января, по царскому указу, с них были сняты цепи; но Василий месяц спустя, 15-го февраля, скончался на руках своего брата Ивана, который также был болен черною немочью (параличом) и не владел рукою и ногою.

Федор Никитич был сослан, с ратманом Дуровым, в Холмогорский уезд, в Антониево-Сийский  монастырь, основанный во время царствования Иоанна Грозного преподобным Антонием. Монастырь этот находится в 165 верстах  от Архангельска, вверх по реке Двине. Располагался он в пустынном месте, вся окрестность была покрыта  лесами, озерами и болотами.

Монастырь был построен на небольшом  низменном острове озера Большое  Михайлово, был обнесен оградою  и только с одной стороны имел сообщение с берегом, так что  издали казался плавающим; свое название Сийского он получил от реки Сии, протекающей  близ него. По указу царя Бориса, в  монастырь запрещено было пускать  богомольцев, во избежание сношений с ссыльным изменником. Там Федора Никитича неволею постригли в  монахи и назвали Филаретом. Ему  отвели для жилья отдельную от других небольшую келью, под церковью Благовещения Богородицы , рядом с погребами, а для надзора поместили в той же келье, 6ельца, которому внушено было доносить не только о поступках, но даже о словах узника.

Тяжела была жизнь Филарета в  Сийском монастыре, тем более, что  Дуров, считая его изменником, обходился с ним грубо. Сменивший Дурова, пристав Богдан Воейков, поступал еще хуже. Желая показать свое усердие, он пытался даже очернить перед царем Филарета. С христианским смирением переносил инок Филарет свою участь, он трудился как простой монах и вскоре, заслужил любовь и уважение всего монастыря. Лишь душевные страдания заставляли его вспоминать о супруге и детях, о которых он, в первое время своего заключения, не имел никаких известий. «Жена моя 6едная, наудачу уже жива ли ?- говорил несчастный . - Где она? Чаю где-нибудь туда ее замчали, что и слух не зайдет. То мне и лихо, что жена и дети, как помянешь их, так словно кто рогатиною в сердце кольнет».

Вскоре, однако, не взирая на строгий  надзор, нашлись добрые люди, которые, жалея безвинного страдальца, приняли  в нем живое участие, и утешали  его не только известиями о его  семействе, но иногда передавали взаимную переписку.

В 1602 г., Борис Годунов решил смягчить участь оставшихся в живых Романовых. В это время было облегчено положение и Филарета. Приставу Воейкову велено было: «покой всякой к нему держать, чтоб ему ни в чем нужды не было. Дозволено также, буде захочет, стоять на крылосе, но чтобы никто с ним ни о чем не разговаривал».

В келье Филарета Никитича, согласно его желанию, было дозволено жить вместо бельца, старцу, «в котором бы воровства какого не чаять». Монастырь  вновь был открыт для богомольцев, со строгим наблюдением, чтобы посетители не имели сношений с Филаретом, который  в 1605 г. был посвящен в иеромонахи, а потом в архимандриты той  же Ойской пустыни.

Тещу Феодора Никитича, дворянку Шестову, отправили 1 июля 1601 г., с приставом Яковом Вельяминовым, в Чебоксары, в Никольский девичий монастырь, где ее постригли в монахини. Жена Феодора Никитича - Ксения Ивановна, обвиненная в соучастии посягательства на жизнь Бориса, была разлучена с мужем и сослана в Новгородский уезд, в Обонежскую пятину, в Тол-Егорьевский погост, принадлежавший Важицкому монастырю. Здесь ее неволею постригли в монахини и нарекли Марфою. Когда привезли Ксению Ивановну в Тол-Егорьевский погост с приставом, имя которого не сохранилось, там не оказалось удобного помещения для узницы, поэтому для нее было выстроено особое небольшое здание, обнесенное кругом высокою изгородью. Место для постройки было выбрано возвышенное, вдали от жилых строений, близ церкви погоста и обращено на север.

Окрестности Толвуя были самые печальные: кругом болото, поросшее густым разноцветным мхом и покрытое кое-где железистою ржавчиною. Онежское озеро почти  постоянно бурое, с своим однообразным шумным прибоем волн, подходит к  самому погосту; вдали, на горизонте, синеют берега Чел-мужской волости, а слева виден остров, принадлежащей Палеостровскому монастырю.

В лице священника Егорьевского монастыря, отца Ермолая, с непоколебимым умом и твердым разумом, инокиня Марфа  нашла заступника, который решился, не страшась опасностей, сопутствовать ей. Он вместе с сыном своим Исааком помогал и радел во всем Марфе Ивановне.

В царствование Михаила Федоровича (18 марта 1614 г.) священнику Ермолаю Герасимову и сыну его была пожалована волость  в Обонежской пятине, Вышегорского стана, а крестьянам Петру Тарутину, из погоста Тол-Егорьевскаго, Глезуновым, того же погоста и Андреевым, Сно-Губской  волости, погоста Кижскаго, за их заслуги  были даны земли и грамоты.

Эти крестьяне, по внушению священника Ермолая, узнав, что Марфа Ивановна тоскует неведением о судьбе своего супруга, изъявили готовность пробраться к нему. Им потребовалось много смышлености и отваги, чтобы открыть прежде всего место заключения Филарета Никитича, а потом пуститься в дальний путь за 500 верст, чтобы увидеть заключенного и поговорить с ним. Сколько времени Марфа Ивановна пробыла в Тол-Егорьевском погосте - точно неизвестно.

Сына их Михаила, будущего царя, которому шел шестой год, отправили на Белоозеро  с опальными тетками: княгинею Марфою Никитичною Черкасскою, Анастасией Никитичной (тогда еще девицею), с женой  Александра Никитича— Ульяною Семеновой (рожденной Погожевой). Среди этого  родственного кружка, маленький Михаил и его сестра Татьяна Федоровна (8-ми лет) терпели на Белоозере «тяжкую  нужду» и росли при очень суровых  условиях. Достоверно известно, что  пристава, наблюдавшие за содержанием  опальных, часто отказывали им даже в молоке и яйцах для их стола, а заботливые тетки не могли допроситься и куска холста, необходимого для белья детям.

Одновременно с Романовыми были сосланы все боярские фамилии, связанные  с их родом брачными узами: князья Черкасские, Шестуновы, Репнины, Сийские, Карповы и другие. Это гонение  на Романовых ранее известный  Авраам Палицын ставит в число  грехов, за которые Бог покарал  землю Русскую смутою. Полтора  года спустя Борис Годунов дозволил матери Михаила Федоровича инокине  Марфе вернуться к детям на Белоозеро, а немного спустя и всем белоозерским ссыльным переселиться в Юрьев-Польский уезд, в родную вотчину Романовых, село Клин.

В 1605 г. Лжедмитрий, пытаясь утвердиться на престоле, оказал особое внимание своим мнимым родственникам, возвратив из ссылки Нагих и Романовых. Феодору Никитичу он предоставил Ростовскую митрополию, а Ивана Никитича возвел в сан боярина и останки умерших в ссылке братьев его разрешил с почетом перевезти в Москву и похоронить в родовой их усыпальнице - Ново-Спасском монастыре.

После низведения с престола Шуйского, Москва избрала в цари Владислава, сына польского короля Сигизмунда, хотя патриарх Гермоген тогда уже  указывал на юного Михаила Федоровича Романова, но другие духовные люди хотели видеть на престоле князя В. В. Голицына. После заключения договора с гетманом Жолковским было составлено «великое посольство», во главе которого стояли: митрополит Филарет (Романов) и князь В. В. Голицын. Посольство это повезло на утверждение договор об избрании Владислава в Московские цари. Уму и ловкости Жолковского приписывают удаление лиц, бывших представителями знатных родов, которые могли быть опасными соперниками Владислава.

Вскоре из Москвы уехал Жолковский, увезя с собою Василия Шуйскаго с братьями. Отъезд гетмана был  вызван тем, что он получил приказание короля заменить Владислава им самим, то есть, чтобы Москва присягнула Сигизмунду, о чем скоро узнали в Москве от посольства, отправленного к королю, которое сообщало с дороги, что  многие русские люди под Смоленском целуют крест Сигизмунду.

Салтыков и другие бояре, получавшие подачки от Сигизмунда, желали присягнуть прямо ему, но патриарх Гермоген восстал против влияния поляков, явясь патриотом и хранителем православия. В своих грамотах патриарх призывал «всех не мешкая, по зимнему пути, собраться со всех городов, идти вооруженными ополчениями к Москве на польских и литовских людей».

Прежде чем собравшееся ополчение  подошло к Москве, поляки 19 марта  передрались с москвичами. Подоспевшие  передовые отряды ополчения с  князем Дмитрием Михайловичем Пожарским, раненым в этом бою, дали возможность  отбросить поляков, которые заперлись в Кремле и Китай-городе, при чем для удобства обороны сожгли всю Москву и Замоскворчье.

В апреле месяце московские послы  были ограблены и отправлены пленниками в Польшу, а 9 июня 1611 г., Сигизмунд  взял приступом Смоленск. Затем шведы, 16 июля, взяли обманом Новгород, который  избрал себе в цари Филиппа, одного из сыновей шведского короля. Тогда  же в Пскове явился самозванец Сидорка, которого иногда называют третьим Лжедмитрием. Сигизмунд, по взятии Смоленска, поехал в Польшу на сейм, праздновать свою победу, а в Москву послал отряд  конницы под начальством гетмана  Хоткевича.

После взятия Смоленска и Новгорода  Московское государство было близко к падению. Страна осталась без правительства, так как боярская дума была упразднена в Москве, когда поляки захватили Кремль. Но когда ослабли политические силы, у власти встали люди, которые помогли объединению народных масс, пошедших на выручку гибнувшей земли. Во главе этих лиц находился патриарх Гермоген, который, по свидетельству летописца:«яко столб неколебимо стоял среди Русской земли, стоял один противу их всех, аки исполин муж без оружия и без ополчения воинского». Громко раздавался голос святителя из Кремля, который в своих грамотах разным городам освобождал от присяги Владиславу и призывал к свержению иноземцев. «И Русь ополчилась за веру, за свои святыни, за мощи, находившиися в престольном Кремле». Поляки принуждали Гермогена подписать грамоту к московским послам, чтобы они уступили воле Сигизмунда, но патриарх отказался. После этого Гермогена заключили под стражу в подземелье Чудова монастыря, куда спускали ему через окно хлеб и воду.