Искусство романтизма

Если  обратиться к истории  оперных постановок 19 в., то следует обратить внимание на существование точных постановочных сценариев, написанных режиссерами (эта должность впервые и появляется в данную эпоху). В них, прежде всего, фиксировались выходы и уходы, схемы сценических положений, световые эффекты, но ничего не говорилось об актере. Все, что касается актерской концепции образа, жестов, звучности, драматической выразительности, то отсутствие этих сведений объясняется не столько беспомощностью режиссера, сколько тем, что актер был предоставлен самому себе. На долю режиссера выпадала исключительно планировка декораций, реквизита и мизансцен, осуществляемая таким образом, чтобы освободить для исполнителей главных партий центр сцены и чтобы при исполнении дуэтов и ансамблей певцы оказывались близко друг к другу, чтобы, наконец, хоры были сгруппированы по голосам, а все вместе оказывались возможно ближе к рампе и дирижеру.

Вне этих исключений торжествует  своеобразный оперный  «реализм», т.е. конвульсивное  метание по сцене  или же, наоборот, статуарная неподвижность с выдвижением вперед одной ноги и пресловутой рукой на сердце.

Поскольку эпоха изобиловала  балетными талантами, то композиторы и  дирижеры искали любую  возможность продемонстрировать искусство танцовщиков  в каждом спектакле.

Т.о., оперный спектакль представлял собой яркое зрелище, с большим количеством архитектурных и пейзажных элементов, служивших фоном для стоявшего на первом плане певца. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

ПОСТАНОВКА  ОПЕРЫ ВАГНЕРА  «КОЛЬЦО НИБЕЛУНГА». 

Вагнер, переросший свою эпоху  и далеко опередивший  ее как создатель и теоретик музыкальной драмы, неразрывно связан с ней как постановщик собственных произведений.

«Кольцо нибелунга» ставит перед  постановщиком многочисленные проблемы, касающиеся машинерии и декораций.

Дно Рейна и беспрестанный  бег вод, плавающие  девы и Альберих, превращающийся в змея; Вотан, проваливающийся под землю, и исчезающий в тумане Миме; огонь, истргнутый камнем после удара копья Вотана, и радуга, по которой боги вступают в Валгаллу; появление Эрды и, наконец, грандиозная картина несущихся в облаках валькирий с мертвыми воинами, привязанными к седлам.

Для воплощения всего  этого Вагнер довольствуется традиционной оперной  сценой с живописным задником, ширмами  кулис, люками для  провалов и примитивными «волшебными фонарями».

В своих теоретических работах Вагнер нигде не бунтует против художественных средств современного ему театра, а напротив, выражает свое восхищение ими: «Современное естествознание и пейзажная живопись являются завоеваниями нашей эпохи, несущими нам, с научной и художественной точки зрения, удовлетворение и спасение от безумства и бездарности… Благодаря пейзажной живописи сцена становится воплощением художественной правды, а рисунок, цвет, живительное использование света заставляют натуру служить высшим художественным устремлениям… Художественное использование всех имеющихся в его (пейзажиста) распоряжении оптических средств и самого света позволяет ему создать законченную иллюзию».

Однако  на практике все «живительные использования света» и «оптические  средства» ни к  чему не привели.

В байрейтских постановках  встречаются те декорационные  шаблоны, которыми изобиловало  большинство постановок той эпохи. Так  дно Рейна в  первой части тетралогии напоминает гигантский аквариум; мистический  лес Зигфрида продолжает оставаться лесом  оперным, с колышущимся полотном и аляповатой бутафорией, изобилующей описательными деталями, натуралистической «кашей» листьев, ветвей и стволов. К той же категории эффектов относится подъем декораций, изображающих скалы, с целью показать спуск Вотана в пещеры Нибельгейма.

Стирание  натуралистических  контуров оформления, слишком назойливо  подчеркивающих близкое  родство прагерманской  растительности с  лужайками и «окрестностями»  опер вроде «Белой дамы», совершается  с помощью водяного пара, который используется не только для создания иллюзии тумана и дымки, но и для того, чтобы скрыть от глаз зрителей технические маневры, вызванные необходимостью произвести перемену декораций при открытом занавесе.

Однако  никакой пар не способны скрыть улыбки, которую вызывает указание Вагнера, касающееся двукратного появления Эрды. Эта древнейшая из богинь, повелительница земли, мать богов, должна была высовываться по пояс из театрального люка.

Это наивно-комическое, можно сказать, гротескное решение сценической ситуации ярко контрастирующее с великолепным призывом Вотана и могучими бурлящими звуками оркестра, не вызвало внимания и язвительных нападок критиков той эпохи, отметивших примитивность эффекта использования «волшебного фонаря» в картине полета валькирий и детскую возню Зикфрида с драконом, говорящим в мегафон, вращающим глазами, шлепающим по земле хвостом и лязгающим зубами в такт музыке.

Роль  света сводится, в  первую очередь, к  натуралистическому обозначению дня  и ночи, а также  различных перемен  в атмосфере, хотя Вагнер пользуется им еще и как символом, в отдельных случаях связывая его с появлением определенных персонажей. В ореоле голубого света выступает Эрда; сноп красных лучей освещает в «Валькирии» и «Зигфриде» Вотана. Один из критиков неприязненно высказывается об этой игре света: «неравномерные по яркости и силе электрические лучи «съедают» цвета декорации, и зрители видят полотна вместо деревьев».

Романтический беспорядок и отсутствие выразительности, характеризующие  декорации, столь  же отчетливо выступают  и в костюмах, напоминающих «исторические реконструкции» Лормье в парижской Опере времен «Роберта-Дьявола». Проектировщики костюмов тяготели к описательным подробностям и деталям, поэтому, возможно, ни панцирь Брунгильды, подчеркивающий ее талию в соответствии с отнюдь не мифологической модой, ни ее платье (также в модных складках), ни полосатая рубашка, составляющая вместе со звериной шкурой убранство Зигмунда, ни наполовину греческая, наполовину никакая туника, предназначенная Логе не способны показать мир мифических богов, спускающихся в бездну Нибельгейма, шествующих по радуге и гарцующих в облаках.

«В  театре царит только театральное искусство», - пишет Вагнер, и  потому, в противоположность общему духу, царящему на оперной сцене, актерская сторона представления составляет предмет его особой заботы.

Певец, не способный исполнить  свою партию так, как  если бы она была ролью в разговорной  драме, с глубоким проникновением в  авторский замысел, не способен придать  ей вокальную выразительность, требуемую композитором. Поэтому Вагнер требует проводить специальные читки либретто, дающие возможность не только солистам, но и хору проникнуть в художественный смысл произведения и найти соответствующую выразительность интерпретации, так, чтобы она всегда была продиктована конкретной ситуацией.

Вагнер  четко охарактеризовал  вокальный стиль  своих музыкальных  драм в письме к  Листу: «В моей опере  не существует никакой  разницы между  фразами так называемой «декламации» и «пения». Моя декламация есть одновременно пение, мое пение –  декламация. У меня нет отчетливого завершения «пения» и отчетливого появления «речитатива», обычно знаменующих собой два разных стиля вокального исполнения. Собственно итальянского речитатива, когда композитор почти вовсе не обращает внимания на ритм декламации, предоставляя полную свободу певцу, у меня не встретишь вообще. В тех местах, где поэтический текст после взволнованных лирических взлетов снижается до более простых проявлений эмоциональной речи, я никогда не отказывался от права обозначить характер декламации так же точно, как и в лирических вокальных сценах. Поэтому тот, кто принимает эти места за обычный речитатив и в результате самовольно изменяет обозначенную мной ритмику, уродует мою музыку в такой же степени, как если бы он придумывал иные ноты и гармонии к моим лирическим мелодиям. Стараясь в этих напоминающих речитативы местах точно охарактеризовать ритм декламации, отвечающий преследуемым мной выразительным целям, я прошу дирижеров и певцов, чтобы они исполняли эти места прежде всего в соответствии с нотными обозначениями оригинала, указанным в партитуре тактом и в темпе, соответствующем характеру речи…»

Вагнера волнует вопрос разборчивости  слов. Скрытый оркестр  байрейтского театра – это не только «мистическая пропасть», но и попытка смягчить оркестровый комментарий, так чтобы на первом звуковом плане оказался текст, произносимый актером.

Т.о., Вагнер предъявляет  певцу два основных требования:

- строго следовать  нотным обозначениям

- подавать текст  так, чтобы он  был слышен и  понятен.

Перед вагнеровским актером стояли еще и другие задачи. Главная из них – необходимость координации актерской игры с музыкой. Вагнер требует, чтобы сценическое действие точно соответствовало сопутствующим им оркестровым мотивам.

Вслед за стремлением синхронизировать жесты и мимику с музыкой идет желание композитора сделать их благородными и сдержанными. «Там, где повсеместная оперная манера приучила нас к размахиванию обеими широко разведенными руками, будто обозначающему призывы на помощь, мы отметили, что чуть поднятой руки либо характерного движения плеча или головы вполне достаточно, чтобы выразить даже самое сильное чувство».

Т.о., выдвигая драму в  качестве основы и  цели «произведения  искусства будущего»  и акцентируя роль актера – главного героя этой драмы, - Вагнер обращает внимание на современный ему драматический театр, чтобы почерпнуть там если не образцы и идеи, то, по крайней мере, материал для анализа и теоретических размышлений.