Теории происхождения государства

     Но  это не снижает достоинств работы Л. Е. Гринина, которая, как и текстуально предшествующая и логически дополняющая ее статья Х. Й. М. Классена, что называется, «пробуждает мысль» и стимулирует дальнейшие конкретные исследования в этом, как представляется, правильно выбранном направлении. Отметим, что дальнейшее развитие изложенные в этой статье идеи получили в монографии Государство и исторический процесс: Эпоха формирования государства [4].

     Х. Й. М. Классен также подчеркивает неединственность государства как формы политической организации общества, указывая на него как на преобладающее, но все же частное проявление более широкой категории – политии [14, 72].

     Критикуя, на его взгляд, излишне универсалистские и детерминизированные стадиально-этапные классификации социо-[30] и политогенеза [34], Х. Й. М. Классен предлагает свою (бинарную в основе) типологию. При этом он уместно ссылается на Ф. Энгельса [14, 72], но односторонне, с «классовых позиций» (хотя у последнего классовый подход к образованию государства был отнюдь не единственно возможным). Новым у Х. Й. М. Классена по сравнению с его же предшествующими работами является вычленение пяти групп причин, приводящих к появлению все же раннего государства как такового. Они звучат убедительно, хотя и не исчерпывающе, а вот примеры «поводов» – не самые лучшие и удачные. Защита племени бецилео на Мадагаскаре от работорговцев [14, 74–75] привела к образованию скорее не раннегосударственного, а, по классификации того же Х. Й. М. Классена, «вождеского» уровня политии путем легитимизации лидерства [14, 75, 78]. Налицо уклон в процессуализм в ущерб «стадиальности».

     Дуальной (гомоархии и гетерархии) типологии  иерархии, т. е. социальной, а не политической и тем более не государственной организации, специально посвящена статья известного африканиста Д. М. Бондаренко [14, 164–183]. Введенный Д. М. Бондаренко и А. В. Коротаевым термин «гомоархия» дополняет ранее известное понятие «гетерархия» в аспекте дихотомизации социальных процессов. Кроме того, если гетерархия противостоит государственности в целом, то гомоархия может быть базой как вождества [14, 167] и раннего государства [14, 171], так и негосударственных, но уже иерархически организованных и самоуправляемых обществ. В качестве таковых (альтернативных, но синхростадиальных раннему государству) Д. М. Бондаренко называет кастовые системы, мегаобщины (типа Бенина), суперсложные вождества кочевников (по Н. Н. Крадину) [14, 171–172], рэмиджи Полинезии [14, 167].

     Статья  владивостокского археолога Н. Н. Крадина [14, 184–210], завершающая Часть II, имеет практически-исследовательское (методическое) значение при своем основном методологическом звучании. Кроме поисков археологических, материальных критериев уровня цивилизации, проводимых не впервые, Н. Н. Крадин пытается сопоставить этапы развития общества в целом, его «культурной сложности» с этапами становления государственной организации.

     В целом, поскольку сам Н. Н. Крадин своего набора критериев достигнутого цивилизационного уровня не предлагает, главное значение его работы – в математической апробации критериев Дж. П. Мёрдока и К. Провост [31]. И это направление исследований чрезвычайно важно и актуально, ибо для изучения доцивилизационного уровня археологические (наряду с этнологическими) источники являются главными, и выяснение степени и характера отражения в них социальных и политических дефиниций и скрытых за ними явлений и процессов – одна из насущных задач на стыке археологии и социокультурной (политической) антропологии. Об этом говорит и тот факт, что автор этих строк в свое время также предложил набор признаков этапов древнерусского политогенеза – от вождества до раннего государства, взятых из неписьменных источников [17, 176–181; 20, 100–105, 412–423). То, что Н. Н. Крадин не знал о них, лишний раз свидетельствует о недостатках нашей научно-информационной и коммуникативной системы.

     Часть III («Вождества и ранние государства»). Статья А. В. Коротаева [14, 267–279] излагает ход и результаты математического анализа динамики демографического роста и технологического развития Мир-Системы. Выясняется, что с десятого тысячелетия до н. э. до 70-х гг. прошлого века мировая демографическая динамика имела гиперболический характер с пиками взлета примерно в 500 г. до н. э. и 1650 г. Автор связывает эти изменения с появлением, дальнейшим ростом и качественными трансформациями Мир-Системы [14, 272].

     Рассмотрев  историю зарождения и развития мир-системного подхода (начиная с И. Валлерстайна и А. Г. Франка), А. В. Коротаев предлагает свою интерпретацию его содержания и методов. Основой, «механизмом интеграции» Мир-Системы исследователь предлагает считать «механизм генерирования и диффузии инноваций», а не распространения массовых товаров, как предлагалось изначально, при создании понятия. При этом он делит Мир-Систему на 2 зоны: ядро – генератора и донора инноваций, и периферию – их получателя; эксплуатация («нередко – мнимая») периферии ядром при этом является возможной, но не она является здесь структурообразующей [14, 274].

     С точки зрения методики изучения развития Мир-Системы автор считает возможным его описание при помощи разработанных им двух математических макромоделей, которые, на его взгляд, способны описать «почти всю» технологическую, демографическую и экономическую макродинамику Мир-Системы до 70-х годов прошлого века с помощью двух-трех дифференциальных уравнений [14, 274]. Подобный подход в плане целей антропологии и истории перспективен тем, что нивелирует случайные показатели, «хаотическую динамику» на микроуровне, путем концентрации основного внимания на изучении «генерации высокодетерменированного системного поведения на макроуровне» (следуя синергетическому принципу Д. С. Чернавского) [14, 275]. Отметим, что более подробно и аргументировано данные идеи были изложены А. В. Коротаевым и его коллегами после выхода в свет рассматриваемого сборника в монографии Законы истории: Математическое моделирование развития Мир-Системы [9].

     Две работы польского исследователя  К. Петкевича носят конкретно-исторический, описательный с элементами структурно-системного анализа характер. В статье «Казацкое государство» [14, 280–303] преобладает структурно-типологический анализ, в статье о Великом княжестве Литовском (ВКЛ) [14, 304–336] – процессуально-стадиальный.

     Ни  понятия, ни термины антропологии в  статьях не используются. Некоторое  исключение составляют названия разделов «Племенные государства» и «Языческая империя» в статье о ВКЛ, термины «легитимизация монархии Хмельницкого» [14, 290]⁵, «военно-территориальная основа гетманской администрации» [14, 287].

     В большей степени обе статьи К. Петкевича интересны историку как изложение польской точки зрения на историю промежуточных между Польшей и Россией государственных образований Восточной Европы.

     Часть IV («Античный полис: дискуссия о природе политии») имеет по форме конкретно-исторические цели, по сути же – продолжает дискуссию о том, что есть государство – и могут ли существовать сложные безгосударственные общества. В данной части сборника дискутируется следующий аспект этой проблемы – к каким из подобных образований относятся полисы и близкие к ним по типу римские муниципии и средневековые коммуны. Взгляды обоих авторов, представленные в данном разделе сборника (Л. Е. Гринина и Э. Ч. Л. Ван дер Влита [Гронинген, Нидерланды]), солидарны – все вышеописанные организмы являются государствами, причем преимущественно «демократическими». Это важно с той точки зрения, что у антропологов ранее неоднократно высказывалась мысль о почти исключительно чиновничье-бюрократической природе раннего государства.

     Л. Е. Гринин в данном сборнике не в первый раз высказывает эти мысли. В своей предыдущей статье, в части II, он уже относил все полисы, кроме, пожалуй, Дельфийского, и еще некоторых, не имевших городских центров, к государственным образованиям [14, 92]. Статья ван дер Влита [14, 387–414] построена на базе полемики с работой М. Берента (Тель-Авив), опубликованной в английском [29] варианте сборника и обосновывавшей безгосударственный характер всех полисов [24]. Английский вариант исследования Л. Е. Гринина впервые был опубликован в том же сборнике, в одном разделе со статьей М. Берента и поэтому содержит полемику с более ранними работами как этого автора, так и других сторонников безгосударственной природы полиса и Римской республики (Е. М. Штаерман в частности)⁶. В статье 2006 г. «Раннее государство и демократия» [14, 337–386] Л. Е. Гринин отреагировал и на последнюю работу М. Берента [24].

     При всей многоплановости и фундаментальности  работы Л. Е. Гринина, главными с методологической точки зрения в ней представляются два аспекта: (1) определение граней между вождеством, ранним и «зрелым» государством; (2) отличие раннего государства от его аналогов (как и в предыдущей статье этого же автора). Что же касается полемики со сторонниками безгосударственной природы полиса, занимающей значительную часть объема статьи Л. Е. Гринина, то она имеет более частное, подчиненное значение.

     Главный же лейтмотив данной статьи – раннее государство может иметь не только бюрократически-монархический, но и другой, в том числе «демократический» характер.

     Грань между ранним и зрелым государством – в обязательном наличии «триады» (бюрократический аппарат, налоги, территориальное устройство) у последнего. У раннего государства «некоторые из этих признаков отсутствуют, либо недостаточно ясно выражены» [14, 344]. В целом, эти тезисы, особенно последние, возражений не вызывают. Однако представляется более четко, и в то же время в самой «формуле», учитывающей регионально-типологическую специфику, грань, выделенная Л. Е. Куббелем на основе обобщения материалов Европы и Тропической Африки.

     У ранних государств из этих трех признаков обязательно должны присутствовать два, в разных сочетаниях, либо все три, но в стадиально-специфическом виде (например, вместо налогов – «полюдье» [по Ю. М. Кобищанову]) [13, 132–133]. Мы бы (вслед за Х. Й. М. Классеном [26] и Л. Е. Куббелем [13, 161–162]) добавили еще один, сущностный признак – переход права в руки государственного аппарата, либо (при иных традициях, уже сложившемся «сильном обществе») – кодификация им обычного права (мононорматики) [23].

     Кроме того, продолжив социально-этапную  классификацию М. Фрида, можно отметить, что если с этапом сложных вождеств коррелирует стратифицированное общество, с этапом зрелых государств – раннеклассовое, то для раннего государства характерно переходное общество – «позднестратифицированное» или «предклассовое», в котором господствует гетерархия «фракций» всех будущих классов в зачаточном виде. Но нет одного – экономически и политически доминирующего.

     Что касается синхростадиальных аналогов раннего государства, то Л. Е. Гринин давал их классифицированный список в своей предыдущей статье в Части II данного сборника. Здесь же он еще раз приводит 4 отличия раннего государства от его аналогов. Признаки эти – «особые свойства верховной власти; новые принципы управления; новые формы регулирования жизни общества; редистрибуция власти» [14, 342] – на наш взгляд, слишком абстрактны и «линейны», не дискретны. Важнее в данном случае то, что эти признаки в дальнейшем, в полемике с М. Берентом и Е. М. Штаерман, рассматриваются для доказательства государственной, и в некоторых аспектах даже в большей степени государственной, чем, например, «восточная деспотия», природе полиса и «цивитас».

     Одно  из главных доказательств, базирующихся именно на демократических принципах – то, что «здесь власть отделяется как бы в чистом виде, а не в связи с определенными лицами, семьями или кланами» [14, 354]. У нас это сомнения не вызывает, наоборот, в данном вопросе мы готовы идти дальше автора. На наш взгляд, Афины (классический полис в целом), и зрелая Римская республика, наряду с политическими (но не социальными) однотипными средневековыми коммунами (автор правильно ставит между ними знак равенства по некоторым аспектам), были даже не ранними (как считает Л. Е. Гринин), но сложившимися, зрелыми (в его терминологии – «развитыми») государствами. Их форма – или полис-коммуна, или расширившийся, сложный город-государство. Кстати, представляется, что Л. Е. Гринин вполне обоснованно не отказывается от последнего термина [14, 338–339]. Однако в качестве причины этого можно назвать не только разнообразие самих городов как типов поселений и разные этапы их социально-политического развития, но и то, что они являлись центрами разных форм государственности: собственно полис-коммуна; восточно-деспотический (земледельческий) город-государство; торговый город-государство; расширившийся город-государство (см. подробнее: [18; 19; 21]).

     Но, как нам представляется, в определенных разделах статьи (например, на с. 361–362) происходит некоторое смешение понятий. Полис не тождественен «демократии», ибо были полисы аристократические, олигархические и даже «тиранические». На с. 361 в проведенном здесь контексте, с конкретно-исторической точки зрения, кажется более важным не то, была ли Римская республика государством, а была ли она «демократической»? По-видимому, нет. И то, что здесь дела могли решать самые богатые и знатные граждане, минуя госаппарат – доказательство именно этого. Действительно, решение споров путем «уличных потасовок» – не доказательство безгосударственности общества (в данном случае приводится пример Новгорода [14, 361]). Но это и не доказательство его «демократизма». Представляется, что в реальности у Л. Е. Гринина противопоставляется не «демократия» и бюрократия, а республика и монархия. Тем более и сам автор [14, 362] ранее описанной демократии противопоставляет преобладающие на раннегосударственном этапе организмы, где «государство являлось вотчиной определенных семей монархов». Спорным моментом является и бóльшая, по мнению автора статьи, «эволюционная устойчивость и потому – прогрессивность» именно последней системы по сравнению с «демократией» (т. е. республикой). Однако в истории можно найти много примеров недолговечности монархий, причем не только кочевнических, и чрезвычайной устойчивости республик, в том числе городов-государств (одна только Венеция чего стоит, а есть еще Дубровник, Генуя, Псков и др.).