Некоторые спорные вопросы социально-экономического развития средневековой Норвегии

    Различие  между хольдом и бондом не зависело непосредственно от имущественного положения: оно определялось не только наличием или отсутствием земельной  собственности, которой часть бондов была уже лишена, но прежде всего  характером этой собственности. Тем не менее, поскольку приобретение или сохранение права одаля и связанных с ним прав хольда было возможно лишь для людей, семьи которых на протяжении ряда поколений непрерывно владели своим двором, среди хольдов постепенно стали преобладать зажиточные собственники, и, напротив, владельцы, оказавшиеся неспособными долго сохранять дворы из-за своей бедности, не имели возможности перейти в разряд хольдов или остаться в нем. Поэтому хольды в конце концов образовали верхушку крестьянства, отличавшуюся от основной массы не только полноправием и наследственным характером своей земельной собственности, но также и размерами своих владений.

    Норвежские  и немецкие историки, занимавшиеся вопросом о хольдах, обращали главное  внимание на то, обладали ли последние  определенными правовыми преимуществами и привилегиями (повышенные [117] вергельды, штрафы, возмещения и т. п.), и изображали хольдов в виде сложившегося, обособленного юридического сословия.[22] В действительности выделение хольдов из среды бондов было далеко не полным, о чем свидетельствуют как записи обычного права, так и саги, продолжающие терминологически включать хольдов в число бондов. Вместе с тем эти градации были результатом начинавшегося в норвежском обществе процесса классообразования. Закрепление правом юридических привилегий хольдов, которое произошло, по-видимому, в X в., создавало известные предпосылки для превращения их в сословие. Однако этот процесс ни в раннее средневековье, ни в более поздний период так и не завершился. Еще в начале XIII в. исландский историк Снорри Стурлусон давал следующее определение хольдов: «…это такие бонды, которые получают возмещение сообразно происхождению или полное возмещение».[23] Закон Магнуса Лагаботира (70-е годы XIII в.) также не обособлял полностью хольдов от бондов. В XIV в. хольды перестали существовать как определенная социальная группа. Некоторые из них превратились в мелких дворян, большинство же составило верхушку крестьянства, частично утратив былые юридические привилегии.

    Возвращаясь к раннему средневековью, нужно  отметить, что выделение общественной верхушки хольдов, происходившее одновременно с возвышением предводителей  — хавдингов, искавших возможностей обогатиться и укрепить свою власть,- послужило основой для необычайно широкой внешней экспансии Норвегии вместе с другими скандинавскими, странами с конца VIII в., продолжавшейся с неодинаковой силой более двух столетий.

    Большинство историков, писавших о походах викингов, указывало на перенаселенность приморских областей как на основную причину  этих экспедиций. Действительно, численность населения в связи с ростом производительных сил, освоением новых земель и созданием большого количества сельских усадеб значительно возросла; между тем возможности для дальнейших расчисток земель под пашню в западной и южной частях страны были быстро исчерпаны. Поэтому многие обездоленные люди принимали участие в походах за море и переселялись в другие страны. Однако инициаторами экспедиций и их главными участниками явились наиболее богатые и могущественные собственники, которые отнюдь не страдали от недостатка жизненных средств и земли. Захватывая в подчиненных ими странах подчас обширные земельные владения, они стремились еще более обогатиться. Походы викингов ускорили процесс образования классового общества в скандинавских странах.

    Богатства норвежских хавдингов в этот период возросли, вожди еще более возвысились над простыми бондами, социальное расслоение которых, начавшееся задолго до походов викингов, углубилось. Сложились условия для появления государственной власти в Норвегии, и она возникла именно в «эпоху викингов». Как и у других народов Западной Европы, создание государства в Норвегии приняло форму объединения страны под властью одного вождя. Однако если у франков, англо-саксов и других племен государство возникло в ходе завоевания римской территории, на которой они поселялись, то в Норвегии оно появилось в период завоеваний чужих земель, колонизуемых частью населения, покидавшего родину. Возвращаясь в свою страну, разбогатевшие викинги стремились использовать свое могущество для установления господства над крестьянами.

    В конце IX в., когда имущественная и  социальная дифференциация в Норвегии пошла ускоренными темпами, окрепла  общественная верхушка [118] начала складываться государственная власть, — завершился дофеодальный период истории Норвегии.[24] Начался новый этап ее развития, который можно назвать раннефеодальным. Острые конфликты, раздиравшие норвежское общество в процессе создания государства, сопровождались перемещением собственности из рук в руки. Определяющей чертой аграрной истории XI–XII вв. были возникновение и укрепление крупной земельной собственности. Однако данный процесс изучен чрезвычайно слабо, гораздо лучше известны его результаты. В начале этого периода основу общества еще составляли бонды. Но термином «бонд» обозначались теперь представители весьма различных слоев населения. Наряду с бондами, владевшими дворами, в которых они вели самостоятельное хозяйство, и богатой, аристократизировавшейся верхушкой складывалась широкая категория людей, лишившихся собственной земли и принужденных брать для обработки чужую землю. Этих бондов стали называть лейлендингами — поселенцами на чужой земле. В современной научной литературе их обычно считают «арендаторами».[25]

    Такая трактовка отношений между «одалживающими»  землю и ее собственниками, на наш  взгляд, не точна терминологически и неправильна по существу. Исходя из нее, буржуазные историки игнорируют подлинную специфику аграрного строя средневековой Норвегии, после чего уже нетрудно говорить о преобладании в ней свободного крестьянства, отсутствии феодализма и т. д. В понятия «аренда», «арендатор» эти историки вкладывают чуждое средневековью содержание и исходят из предположения, что отношения между земельным собственником и крестьянином-лейлендингом строились как свободные, договорные отношения лично независимых друг от друга и юридически равноправных лиц. По нашему убеждению, отношения между лейлендингом и землевладельцем в средневековой Норвегии не имели ничего общего с подобным пониманием.

    В источниках, по которым преимущественно  приходится изучать положение лейлендингов в раннефеодальный период, — «областных законах» Фростатинга и Гулатинга, имеются постановления, относящиеся к разному времени. Наряду с разделами и титулами, содержание которых относится, вероятно, к X — началу XI в., эти правовые сборники отражают изменения, происшедшие в XII–XIII вв. в связи с ростом крупного, в том числе церковного, землевладения. До конца XIII — начала XIV в. держательские отношения не оформлялись письменным договором, и мы ничего не знаем о содержании конкретных сделок между собственниками и лейлендингами.[26] Поэтому полностью выяснить развитие слоя лейлендингов довольно трудно. Тем не менее нам представляется возможным наметить две стадии эволюции этих отношений.

    На  первом, более раннем этапе (примерно до X — первой половины XI в.) особого слоя лейлендингов еще не существовало, он только начинал складываться. Постановления о сдаче земли лейлендингу говорят о годичном (в Вестланне — Юго-Западной Норвегии) и трехлетнем (в Треннелаге — Северо-Западной Норвегии) сроке держания (G. 72; F. XIII, 1).[27] [119] Законы устанавливали день, когда лейлендинг должен был покинуть усадьбу, в которой он жил; в них довольно живо описана смена старого держателя новым. Вряд ли приходится сомневаться, что многие из лейлендингов в действительности получали землю на короткое время. Это объяснялось, по-видимому, тем, что на ранней стадии развития держательских отношений они часто возникали между бондами, причем сдававшие землю крестьяне не отличались по своему имущественному положению от снимавших ее.

    Это видно из предписания «Законов Гулатинга», обязывавшего одальмена, лишенного возможности обрабатывать свою землю, предложить ее в первую очередь сородичам (G. 88). Простые бонды, естественно, не сдавали землю в длительное пользование другим лицам, ибо в противном случае ухудшение и без того непрочного имущественного положения могло бы привести их к разорению. В праве Треннелага, области, в которой социально-экономические изменения происходили особенно медленно, предусматривались случаи, когда собственник лишался своего двора и был вынужден расторгнуть соглашение с лейлендингом с тем, чтобы самому обрабатывать землю (F. XIII, 2). Иными словами, перед нами бонд, владевший, по-видимому, двумя усадьбами, в одной из которых он хозяйствовал сам, а другую уступал лейлендингу. Кроме того, спрос на землю при быстром росте населения, распаде больших семей и ограниченных возможностях подъема новых участков был очень велик. Законы предусматривали возможность споров между людьми, получившими одну и ту же землю от собственника или стремившимися взять ее без законного основания; упоминались случаи, когда земельный собственник отказывался передать владение под обработку человеку, с которым он уже заключил соглашение; наконец, имел место и прямой захват земли (G. 77, 78; F. XIII, 1, 17 и др.). В этих условиях владельцы, сдававшие, землю, не были заинтересованы в соглашениях о передаче усадеб на длительное время. Краткосрочное соглашение давало им возможность изменять условия держания в зависимости от конкретных обстоятельств.

    Недостаток  земли и распространение межкрестьянских поземельных отношений, на наш взгляд, и обусловили краткосрочность держания лейлендинга. Но это вовсе не означало, что в действительности каждый год или каждые три года держатели менялись. Право предусматривало необходимость лишь перезаключения сделки. Если лейлендинг принимал новые условия держания или они сохранялись в прежнем виде, он мог остаться в том же дворе. Фактически лейлендинги сидели в занимаемых ими усадьбах в течение всей своей жизни и даже из поколения в поколение. Особенно характерно это было для тех крестьян, которые сделались лейлендингами в усадьбах, являвшихся первоначально их собственностью, но перешедших затем в руки других владельцев.

    Напомним  известный рассказ в «Саге  об Улаве Святом» о Хареке с острова Тьотто. «На Тьотто жило тогда [в начале XI в.] много мелких бондов. Харек купил сперва одну не очень большую усадьбу и завел в ней свое хозяйство. Но в течение нескольких лет он вытеснил всех других бондов, которые там жили прежде, так что теперь он один владел всем и создал крупное хозяйство» (гл. 104). Приходится предположить, что крестьяне, лишившиеся собственности на свои дворы, остались в них в качестве лейлендингов Харека. Менять хозяев на острове, все земли которого оказались в руках богатого хавдинга, было невозможно. В условиях натурального хозяйства и слабого развития земледельческой техники эти отношения неизбежно принимали характер традиционных. Но так как, по закону, держание было краткосрочным, то землевладелец мог изменять его условия и увеличивать платежи, взимаемые с участка.

    Отношения эксплуатации стали полностью выявляться в тот период, когда лейлендинги оказались на землях крупных собственников — короля, светских хавдингов, церкви. Этот второй этап начался, по-видимому, [120] с конца XI в.; он отражал серьезные сдвиги в норвежском обществе. В постановлениях «областных законов», относящихся уже к XII — началу XIII в., в качестве землевладельцев, сдававших землю держателям, фигурируют представители именно аристократической части общества (см. F. XIII, 3, 14, 15; XIV, 1, 2, 8 и др.). В более позднее время, когда церковные собственники в специальных документах начали фиксировать условия сдачи земли, оговаривалось пожизненное и даже наследственное держание.[28] Однако законы и в XIII в. (в том числе «Ланслов» короля Магнуса Лагаботира) исходили из того, что сделка между лейлендингом и собственником ограничивалась максимально тремя годами.[29] Практика поземельных отношений давно уже далеко разошлась с буквой закона, но последний мог быть использован крупными землевладельцами для усиления эксплуатации держателей.[30]

    Поскольку держатель не был прикреплен к  земле, сохранял личную свободу и  вел обособленное хозяйство, собственник  не был заинтересован в закреплении  этого хозяйства за крестьянином. Краткосрочность соглашения лишала лейлендинга такой возможности и гарантировала землевладельцу его права. Складывавшийся в Норвегии класс крупных земельных собственников упорно держался за правило о краткосрочности держания с тем, чтобы не допустить укрепления владельческих прав крестьян на землю.

    Отсутствие  собственной земли и краткосрочность  держания делали лейлендингов беззащитными перед крупными собственниками. Право держателя на пользование землей не было юридически обеспечено. Сохраняя личную свободу, лейлендинги не обладали главной ее основой — экономической самостоятельностью. В феодализировавшемся обществе отношения между ними и крупными землевладельцами становились по своему содержанию не договорными — арендными, в том смысле, в каком они рисуются буржуазным историкам, а отношениями господства и подчинения, хотя внеэкономический момент и играл здесь гораздо меньшую роль, чем в отношениях между крепостными крестьянами и помещиками в других странах Европы. Некоторые из современных норвежских исследователей аграрной истории начинают в какой-то мере отходить от господствующего мнения о «чисто договорном характере» отношений между земельными собственниками и лейлендингами. Так, А. Хольмсен пишет об «усложнении» этих отношений и приобретении ими «отпечатка личной зависимости».[31]