В силу того, что реальность
Ницше трактует в качестве
неупорядоченного потока становления,
оказывается невозможным говорить
о какой-либо соизмеримости категорий
мышления и действительности. "Вещь
в себе", "субъект", "субстанция",
"единство Я", "каузальность"
и т.п. -- все это, по Ницше, не более чем
эвристические, антропоморфизирующие
мир упрощения и предрассудки разума,
от которых надо отказаться, противопоставляя
им энергетику ""воли к власти"".
Мир, как вечное становление, находится
в процессе постоянного изменения количеств
сил, у которых нет ни цели, ни единства,
ни истинного, ни ложного. Ницше провозглашает
тезис о существовании только кажущегося
мира, мира постоянных движений и перемещений
количеств силы; только этот мир, по его
мысли, и является единственно реальным.
"Выражаясь морально, мир лжив. Но, поскольку
сама мораль есть часть этого мира, мораль
также лжива. Воля к истине есть укрепление,
утверждение, упрочение, маскирование
этого лживого характера, перетолкование
его в "сущее". "Истина", таким
образом, не есть нечто, что существует
и что надо найти и открыть, но нечто, что
надо создать и что служит для обозначения
некоторого процесса, еще более некоторой
воли к преодолению, которая сама по себе
не имеет конца; вкладывание истины, как
processus in infinitum, как активное определение,
не осознание чего-либо, что само по себе
твердо и определенно. Это есть слово для
выражения "воли к власти"..."[10,
224 (аф. 552)]
Принципиальной установкой его
гносеологии становится перспективизм,
согласно которому каждое живое существо
наделяется особой точкой видения этого
мира вечно меняющейся перспективы. "Мы
не можем ничего сказать о вещи самой по
себе, так как в этом случае мы лишаемся,
точки зрения познающего"... который
как бы останавливает на мгновенье этот
вечно становящийся мир с тем, чтобы логизировать
и схематизировать его. При этом никто
не в состоянии обосновать истинность
своей перспективы. Процесс познания превращается,
таким образом, в оценку, интерпретацию
и созидание мира, когда все от начала
и до конца обусловлено деятельностью
самого субъекта. "Есть только одно
-- перспективное "познание", и чем
больше позволяем мы аффектам говорить
о вещи, тем больше глаз, различных глаз
имеем мы для созерцания вещи, тем полнее
будет наше "понятие" о вещи, наша
"объективность".
Наряду с такого рода гносеологическим
прагматизмом Ницше, как и все
представители философии жизни
(Шпенглер, Дильтей, Гартман, Бергсон,
Шпрангер, Клагес, Боймлер), является
иррационалистом, отдающим приоритет
инстинктивно-бессознательному, непосредствено-интуитивному
в познании. Это вытекает из противопоставления
им разума жизни, разума как неспособного
понять последнюю, умертвляющего или в
лучшем случае деформирующего ее -- "каким
холодом и отчужденностью веет на нас
до сих пор от тех миров, которые открыла
наука". Разум случаен, "даже в самом
мудром человеке он составляет исключение:
хаос, необходимость, вихрь -- вот правило".
Не лгут, по Ницше, только чувства, "мы
сами вносим ложь в их свидетельства, приписывая
явлениям единство, вещественность, субстанцию,
положительность и т.д.". Только в инстинкте
непосредственно находит свое проявление
принцип всего существующего -- ""воля
к власти""; только инстинкт является
ее аутентичным выражением.
Ницше ставит физическую, инстинктивную
сторону в человеке выше, чем духовную,
которая, по его мнению, является лишь
надстройкой над истинным фундаментом
-- жизнью тела. Поэтому истинное воспитание,
здоровье должны начинаться именно с физической
стороны: "надлежащее место есть тело,
жест, диета, физиология... Греки знали,
они делали, что было нужно, заботились
об улучшении физической природы". Сознание,
духовное, будучи симптомом несовершенства
организма, выступает, по Ницше, вперед
только тогда, когда утерян верный инструмент
-- инстинкт. Этот тезис о доминирующем
значении бессознательно-витальной сферы
в человеке, а также представление о нем,
как о "неопределившемся" животном
вошли в несколько преобразованном виде
в качестве важнейшего элемента в концепции
философской антропологии, особенно в
биологической ее ветви.
В осуществлении "воли к
власти" и воли к свободе
смыкаются все этические задачи,
которые Ницше ставит человеку,
переступившему "по ту сторону
добра и зла" (jenseits vЖn Gut und BЖse),
своею властью творящему себе
закон и в железной дисциплине подчиняющему
себя этому самосозданному закону.
Интерпретации учения
Ницше.
Понятие
"воли к власти" оказывается
в философии Ницше непосредственным
образом связано с другими основополагающими
ее концептами -- "вечным возвращением"
и "сверхчеловеком". В конечном счете,
и то, и другое являют собой образы этого
главного его постулата; причем если первое
становится у него своего рода способом
бытия ""воля к власти"", то второе
-- "сверхчеловек", демонстрирующее
стремление к созданию высшего типа человека,
являет собой, по Ницше, "наивысочайшее"
самоосуществление этой воли.
"Моя формула для величия
человека есть amor fati: не хотеть
ничего другого ни впереди, ни
позади, ни во веки вечные. Не только переносить
необходимость, но и не скрывать ее - всякий
идеализм есть ложь перед необходимостью,
- любить ее..."[1, 721].
В качестве прототипа сверхчеловека
рассматривались Чезаре Борджа,
Цезарь (Caesar, 100-44 до Р.Х.) и Наполеон. Когда
Ницше предпочитает Чезаре Борджа евнуху,
это не обязательно означает, что первый
является его идеалом. Не отвечает ницшеанским
требованиям и сам Цезарь. Он устраивает
Ницше как "римский цезарь", но требуется,
чтобы у него была "христианская душа".
Наполеон - это "синтез нечеловека и
сверхчеловека"[1, 437]. Не отдает Ницше
какого-либо особого предпочтения "арийцам",
антисемитам или немцам.
Кажется, именно Гете, в глазах
Ницше, наиболее близок к идеалу
"сверхчеловека". Гете обладал
от природы сильными страстями, но сумел
преодолеть себя. "Чего он хотел, так
это цельности; он боролся с рознью разума,
чувственности, чувства, воли (которую
в ужасающей схоластике проповедовал
Кант, антипод Гете)"[1, 623]. Гете был толерантен
по причине силы, а не слабости. Он был
не немцем, а европейцем. Гете был человеком,
который сказал жизни "да". Такой
свободный дух "пребывает с радостным
и доверчивым фатализмом среди Вселенной,
веруя, что лишь единичное является негодным,
что в целом все искупается и утверждается;
он не отрицает более... Но такая вера -
наивысшая из всех возможных: я окрестил
ее по имени Диониса"[1, 623].
Понятие ""воля к власти"",
как и другие понятия философии
Ницше, неоднократно подвергалось
всевозможным фальсификациям: вырванные
из контекста, те или иные афоризмы и извлечения
в их "свободной" подборке или же
искусной компоновке интерпретировались
часто совсем не в том смысле, который
им придавал сам автор, отождествляясь
с "культом силы", разнузданностью
инстинктов, внешним господством, стремлением
к захватам и т.п. Однако ницшевская ""воля
к власти"" не может быть адекватно
понята в таком контексте грубого насилия,
так как последнее, согласно Ницше, всегда
растрачивается в том, на что оно было
направлено, если только оно не возвращается
к себе самому с последующим "сохранением"
и "возрастанием". "Прежде, чем
господствовать над другими, -- писал Ницше,
-- научись властвовать над собой", само-властвовать.
Могущество власти заключается
не в ее произволе, а в
желании мочь, желании силы. В этом стремлении
исполнить элементарный долг жизни Ницше
и увидел синоним ""воля к власти"",
отсюда постоянное использование им в
качестве тождественного ей понятия "воли
к жизни". Причем сама жизнь, по Ницше,
это и есть "инстинкт роста, устойчивости,
накопления сил, власти: где недостает
воли к власти, там упадок."
Адептом такого рода истолкования
""воля к власти"" является
Мартин Хайдеггер (1889-1976), который
в своей работе "Европейский
нигилизм" говорит о недопустимости
отождествлять последнюю с "романтическим"
желанием и стремлением просто к захвату
власти: ее смысл он видит в "самоуполномочении
власти на превосхождение себя самой",
т.е. всегда возрастании власти, не довольствующейся
достигнутой ступенью, т.е. самою же собой.
Подобная остановка расценивается им
как немощь и упадок. Анализируя смысл
данного понятия, Хайдеггер описывает
его в контексте собственной концепции
Бытия, считая, что Ницше использует понятие
""воля к власти"" для обозначения
основной черты сущего и существа власти
и дает тем самым ответ на вопрос о том,
что есть сущее в истории своего бытия.
Все сущее, насколько оно есть и есть так,
как оно есть -- это ""воля к власти""
Но для Хайдеггера последняя означает
еще и новый принцип полагания ценностей,
-- то, откуда, собственно говоря, и исходит
и куда возвращается это полагание. "Если
все сущее есть ""воля к власти"",
-- пишет Хайдеггер, -- то "имеет" ценность
и "есть" как ценность только то, что
исполняется властью в ее существе."
Она, власть, не терпит никакой другой
цели за пределами сущего, а так как последнее
в качестве ""воля к власти""
как никогда не иссякающего превозмогания
должно быть постоянным "становлением",
вновь и вновь возвращаться только к ней
и приводить к тому же самому, то и сущее
в целом должно быть только вечным возвращением.
В интепретации ""воля к власти""
Жиль Делезом (1925-1995) акцент сделан
на абсолютном характере ее
утверждения и невозможности
ее истолкования сквозь призму
уже устоявшихся ценностей -- т.е.
через отрицание (насилие, захват
и т.п.). Поэтому Делез призывает отличать
""воля к власти"" от так называемых
"вожделения господства" и "воли
властвовать", которые пишутся по-немецки
не так, как у Ницше, т.е. "Will zur Macht",
а так -- "Will der Macht", хотя могут переводиться
таким же образом -- ""воля к власти"",
означая, однако, при этом не утверждение,
не творчество новых ценностей, а стремление
добиваться уже установленного и созданного.
Что же касается Ницше, то у него, согласно
Делезу, природа ""воля к власти""
состоит именно в том, чтобы творить и
отдавать, утверждая; а не забирать, отрицая.
"Природа воли к власти, по Ницше, - не
в том, чтобы вожделеть, не в том даже, чтобы
брать, но в том, чтобы творить и отдавать.
Власть - как воля к власти - это не то, чего
волит воля, это то, что волит в воле (в
лице Диониса). Воля к власти - это элемент
различения, из которого проистекают настоящие
силы и соответствующие их качества в
некоей целостности. Вот почему воля эта
всегда представляется стихией подвижной,
воздушной, многообразной. Благодаря воли
к власти сила управляет, но благодаря
воли к власти и подчиняется. Стало быть,
двум типам или качествам сил соответствуют
два лика, qualia воли к власти - два крайних,
текучих характера, более сокровенных,
нежели характеры сил, которые из них проистекают.
Ибо воля к власти содействует тому, что
активные силы утверждают, и утверждают
собственное отличие: утверждение в таких
силах всегда стоит на первом месте, отрицание
же всегда оказывается следствием, как
переизбыток радости. Силы реактивные,
напротив, сопротивляются всему отличному
от них, ограничивают другое - отрицание
в таких силах первично, именно через отрицание
подходят они к некоему подобию утверждения.
Стало быть, отрицание и утверждение являются
двумя qualia воли к власти, как активность
и реактивность - качествами сил. Как толкование
находит в силах принципы смысла, так и
ценностное суждение обретает принципы
ценностей в воле к власти" [12]. Учитывая
неоднозначность самого немецкого слова
Macht, русские дореволюционные философы,
как бы предвосхищая Делеза, переводили
это ницшевское понятие как "воля к
мощи", но не как "волю к власти",
акцентируя здесь момент творчески-активного,
положительного.
Кроме Хайдеггера и Делеза, ницшевская
""воля к власти"" оказала
определенное влияние также и на
творчество Мишеля Фуко (1926-1984) с его "метафизикой
власти". "Ницше -- это философ власти,
которому удалось помыслить власть, не
замыкаясь для этого в рамках политической
теории". [13, 74]. Ницше укореняет мораль
и социальные институты в тактиках, осуществляемых
отдельными выдающимися личностями, Фуко
полностью депсихологизирует этот подход,
чтобы сослать психологические мотивации
не источником, а продуктом стратегии
без стратегов. Там, где ставился вопрос
происхождения, скрытого смысла или эксплицитной
интенциональности, Мишель Фуко обнаруживает
отношения силы, манифестирующиеся на
поверхности событий, исторических движении
и самой истории.
Власть и знание образуют единый
сплав, дополняя и усиливая
друг друга: "Необходимо согласиться,
что власть и знание непосредственно
пронизывают друг друга, что нет отношений
власти без установления соответствующего
поля знания, нет и знания, которое не предполагало
бы и не конституировало бы в то же время
отношений власти "[13, 75]
Хорошо знаком с этим понятием
был еще один французский философ, занимавшийся
проблемой создания безвластных структур
в языковом пространстве текста, -- Ролан
Барт, интепретировавший ""волю к
власти"" как аффект, удовольствие
и указание на перспективу гедонизма как
пессимизма у Ницше. "Стоит вам где бы
то ни было лишь заикнуться об удовольствии
от текста -- и у вас за спиной немедленно
вырастут два жандарма -- жандарм политический
и жандарм психоаналитический: вас обвинят
в легкомыслии и/или преступлении; удовольствие
объявляется порождением праздности либо
суетности, классовой идеей или просто
иллюзией. Это древняя, весьма древняя
традиция: едва ли не все философские школы
отвергали гедонизм; его права отстаивали
лишь маргинальные авторы -- Сад, Фурье;
даже для Ницше гедонизм -- это пессимизм".[15,
509]
Однако, используя некоторые идеи
Ницше, Барт в то же время
достаточно редко вспоминал или
тем более цитировал своего "философствующего
молотом" немецкого предшественника.
Среди англоязычных, в частности
американских авторов можно отметить
профессора Колумбийского университета
Артура Данто. Этот мыслитель ставит учение
о ""воля к власти"" в тесную
связь с нигилизмом Ницше, полагая, что
в зрелый период его творчества учение
о ""воля к власти"" находится
в таком же отношении к учению о нигилизме,
в каком находилось аполлоновское начало
к дионисийскому в ранний период творчества
Ницше. Так же, как и в его концепции искусства,
обе эти силы, или понятия, считает Данто,
дополняют друг друга. Нигилизм необходим,
чтобы расчистить почву для подлинного
творчества, представив мир во всей его
наготе, лишенным значения или формы. В
свою очередь, ""воля к власти""
"навяжет неоформленной субстанции
форму и придаст значение, без чего мы
не могли бы жить. Как мы будем жить и о
чем мы будем думать -- об этом только мы
сами можем сказать" [16]. Иначе говоря,
мир всегда есть только то, что мы сами
сделали и должны воспроизводить, что
у него нет никакой другой структуры, а
также значения, помимо тех, которые мы
ему приписываем. ""Воля к власти""
означает, таким образом, волю к творчеству,
к созиданию новых ценностей, определение
"куда?" и "зачем?" человека, простирая
творческую руку в будущее.