Самоубийство по Бердяеву

I.

Самоубийство  есть психологическое явление и, чтобы понять его, нужно понять душевное состояние человека, который решил  покончить с собой. Самоубийство совершается в особую, исключительную минуту жизни, когда черные волны  заливают душу и теряется всякий луч  надежды. Психология самоубийства есть прежде всего психология безнадежности. Безнадежность же есть страшное сужение  сознания, угасание для него всего  богатства Божьего мира, когда  солнце не светит и звезд не видно, и замыкание жизни в одной  темной точке, невозможность выйти  из нее, выйти из себя в Божий мир. Когда есть надежда, можно перенести  самые страшные испытания и мучения, потеря же надежды склоняет к самоубийству. Безнадежность означает невозможность  представить себе другое состояние, она всегда есть дурная бесконечность  муки и страдания, т.е. предвосхищение вечных адских мук, от которых человек  думает освободиться лишением себя жизни. Душа целиком делается одержимой  одним состоянием, одним помыслом, одним ужасом, которым окутывается  вся жизнь, весь мир. Самоубийца закупорен  в своем "я", в одной темной точке своего "я" и вместе с  тем он творит не свою волю, он не понимает сатанинской метафизики самоубийства. Человек переживает муку несчастной любви. В одной точке сгущается  тьма и вытесняет все многообразие жизни. Человек видит лишь бесконечность, вечность несчастной любви. Он ни в  чем не видит никакого смысла, а  потому и ничего не видит притягательного  в своей жизни. Он перестает видеть смысл в жизни всего мира, все  окрашивается для него в темный цвет безнадежной бессмыслицы, все осмысленное  вытесняется. Вопрос о самоубийстве есть вопрос о том, что человек  попадает в темные точки, из которых  не может вырваться. Человек хочет  лишить себя жизни, но он хочет лишить себя жизни именно потому, что он не может выйти из себя, что он погружен в себя. Выйти из себя он может только через убийство себя. Жизнь же, закупоренная в себе, замкнутая  в самости, есть невыносимая мука. Самоубийца - всегда эгоцентрик, для  него нет больше Бога, ни мира, ни других людей, а только он сам. Для него нет  и тех людей, из-за которых он решает покончить с собой. Преодолеть волю к самоубийству значит забыть о себе, преодолеть эгоцентризм, замкнутость  в себе, подумать о других и другом, взглянуть на Божий мир, на звездное небо, на страдания других людей  и на их радости. Победить волю к  самоубийству значит перестать думать главным образом о себе и о  своем. В жизни людей есть опасные  темные точки, в которых сгущается  бездонная тьма. Если человеку удастся  вырваться из этой точки, вырваться  из себя, то он спасен и воля к самоубийству у него может пройти. Вот почему в иные минуты так важна бывает помощь человеку, может спасти сказанное  слово или даже взгляд, дающий почувствовать, что человек этот не один на белом  свете, который стал для него черным. Психология самоубийства есть психология замыкания человека в самом себе, в своей собственной тьме. Можно  даже сказать, что когда человек  находится в эгоцентрическом  состоянии, сосредоточен исключительно  в себе, на своих страданиях и  мучениях, когда теряется для него реальное отношение к другим и  другому, он всегда во тьме, в темной яме, которая оказывается бездонной. Всякий свет предполагает для меня существование другого и других, прежде всего предполагается существование  Солнца мира. Вот почему так страшно  одиночество и покинутость для  человека, который не видит и не чувствует Бога. Тогда развертывается бездонная черная яма. Внешнее одиночество  и покинутость можно выдержать  только с Богом. Один из путей в  борьбе против упадочных настроений, влекущих к самоубийству, есть духовное единение людей. духовное содружество. Великая задача человеческой жизни  состоит в том, чтобы человек  научился выходить из себя, из поглощенности  собой к другим людям и миру, к ценностям. имеющим сверхличное  значение, а когда человек углубляется  в себя, находит не себя только, но и то, что ближе, чем он, находит  Бога.  
Психология самоубийства не знает выхода из себя к другим, для нее все теряет ценность. В глубине же человека она видит не Бога, а темную пустоту. Вот почему психология самоубийства есть не духовное состояние.

Но было бы большим  упрощением рассматривать самоубийство как явление всегда однородное. Существуют очень разнообразные типы самоубийств  и самоубийцы вызывают разные оценки. Люди убивают себя от несчастной любви, от сильной страсти или от несчастной семейной жизни; убивают себя от потери вкуса к жизни, от бессилия; убивают  от позора и потери чести; от потери состояния и нужды; убивают себя, чтобы избежать измены и предательства; убивают от безнадежной болезни и страха страданий, Покончил с собой человек, которого я очень уважал и любил и считал одним из лучших людей. Причиной его самоубийства была безнадежная болезнь. Я не сужу его. Когда человек убивает себя, потому что его ждет пытка и он боится совершить предательство, то это в сущности не есть даже самоубийство. Самоубийство может быть от совершенного бессилия и от избытка сил. Психология самоубийства так странна, что бывали случаи, когда люди убивали себя от страха заразиться холерой. В этом случае они хотели прекратить невыносимое чувство страха, которое страшнее смерти. Самоубийство может совершиться и по мотивам эстетическим, из желания умереть красиво, умереть молодым, вызвать к себе особую симпатию. Соблазн красоты самоубийства бывает силен в некоторые эпохи и он заразителен. Самоубийство Есенина, самого замечательного русского поэта после Блока, вызвало культ его личности. Он стал центром упадочных настроений, идеализирующих красоту самоубийства. Но как ни разнообразны мотивы самоубийства и душевная их окраска, оно всегда означает переживание отчаяния и потерю надежды. Исключение можно было бы сделать для римлян времен упадка, которые, как Петроний, насильственно прерывали свою жизнь с полным самообладанием, философски, не в состоянии аффекта. И в этом явлении есть подпочва глубокой безнадежности, да оно и совсем не характерно для нашего времени и для русской среды. Сильные страсти, порождающие непреодолимые конфликты жизни, нередко ведут к самоубийству - любовь к женщине, ревность, азартная игра, похоть власти, страсть к наживе, чувство мести и гнева. Этот тип самоубийства может быть выделен в особую категорию и в нем самоубийство не есть явление социальное. Меня сейчас наиболее интересует тот тип самоубийства, который можно назвать явлением социальной слабости и упадка.

Самоубийство  по природе своей есть отрицание  трех высших христианских добродетелей - веры, надежды и любви, Самоубийца есть человек, потерявший веру. Бог  перестал для него быть реальной, благой силой, управляющей жизнью. Он есть также человек, потерявший надежду, впавший в грех уныния и отчаяния и это более всего. Наконец, он есть также человек, не имеющий любви, он думает о себе и не думает о  других, о ближних. Правда, бывают случаи, когда человек решается уйти от жизни, чтобы не быть в тягость своим  ближним. Это - особый случай самоубийства, не типический, не основанный на эгоизме  и на ложном суждении о жизни, он вызывается безнадежной болезнью, совершенной немощью или потерей способности к труду. Некоторые уходили из жизни, чтобы дать место другим, даже своим соперникам. Во всяком случае вера, надежда и любовь побеждают настроения, склоняющие к самоубийству. Даже одна из этих христианских добродетелей может спасти человека от гибели. Самоубийца в преобладающих формах этого явления есть человек уже ни во что не верящий, ни на что не надеющийся и ничего не любящий. Даже самоубийство на эротической почве более свидетельствует о любви к себе, чем к другому человеку. И сама любовь к другому человеку в этом случае бывает грехом идолопоклонства. Человек не верит, не надеется, не любит в то темное мгновение своей жизни, когда он решается покончить с собой. Если ему удастся вырваться из темной точки, миновать ее, то в нем могут пробудиться и вера, и надежда, и любовь. Но он принял это темное мгновение за всю жизнь, за все бытие. В следующее мгновение надежда могла бы пробудиться, но он не дожил до этого следующего мгновения. В этом великая тайна и парадокс времени. В одно мгновение может вобраться целая вечность и пережитое в это мгновение как бы заполняет собой все бытие. До этого страшного мгновения у человека была надежда и она вернулась бы в следующее мгновение, но он принял это мгновение за вечность и решил эту вечность уничтожить, погасить бытие. Человек в сущности никогда не хочет убить себя, да это и невозможно, ибо человек принадлежит вечности, он хочет уничтожить лишь мгновение, принятое им за вечность, в одной точке хочет уничтожить все бытие и за это посягательство на вечность он перед вечностью отвечает. Неудавшееся самоубийство иногда даже приводит к возрождению жизни, как выздоровление после тяжкой болезни. По видимости, самоубийство может производить впечатление силы. Нелегко покончить с собой, нужда безумная решимость. Но в действительности самоубийство не есть проявление силы человеческой личности, оно совершается нечеловеческой силой, которая за человека совершает это страшное и трудное дело. Самоубийца, все-таки, есть человек одержимый. Он одержим объявшей его тьмой и утерял свободу. Это типическое явление. Самоубийство есть также проявление малодушия, отказ проявить духовную силу и выдержать испытание, оно есть измена жизни и ее Творцу. Психология самоубийства есть психология обиды, обиды на жизнь, на других людей, на мир, на Бога. Но психология обиды есть рабья психология. Ей противоположна психология вины, которая есть психология свободного и ответственного существа. В сознании вины обнаруживается большая сила, чем в сознании обиды.

III.

Означает ли самоубийство нелюбовь к жизни и  ее благам? Поверхностно самоубийство может произвести впечатление потери всякого вкуса к земной жизни, окончательной отрешенности от нее. Но в действительности это не так. Самоубийство есть в большинстве  случаев особого рода проявление непросветленной любви к земной жизни и ее благам. Самоубийца есть человек, который потерял всякую надежду, что блага жизни могут  быть ему даны. Он ненавидит свою несчастную, бессмысленную жизнь, а  не вообще земную жизнь, не вообще блага  жизни. Он хотел бы более счастливой и осмысленной земной жизни, но отчаялся в ее возможности. Психология, которая  приводит к самоубийству, есть менее  всем психология отрешенности от благ земной жизни. Люди аскетического типа, напряженной духовной жизни, обращенные к иному миру, к вечности, никогда  не кончают жизнь самоубийством. Нужна, наоборот большая обращенность к временному и земному, забвение о вечности и небе, чтобы образовалась психология самоубийства. Для психологии самоубийства именно временное стало  вечным, вечное же исчезло, именно земная жизнь с ее благами есть единственная существующая жизнь, и никакой другой жизни нет. Психология самоубийства совсем не означает презрения к миру и к хорошей жизни в мире. Наоборот, она означает рабство у  мира. Человек, духовно свободный  от власти мира, никогда не мог бы испытать состояния отчаяния и безнадежности, которое ведет к самоубийству. Он знает, что подлинная радость  дается не благами мира, а возрастанием в духовной жизни и близостью  Бога, что подлинная жизнь есть врастание в вечность. Но человек, врастающий в вечность, никогда не пожелает покончить насильственно  свою жизнь во времени. Свобода от мира дается возрастанием в духовной жизни. Когда человек кончает  жизнь самоубийством, то его убивает  мир, ставший для него слишком  горьким. в то время как сладость мира он считал единственной настоящей  и подлинной жизнью. Яд, который  человек в порыве отчаяния принимает  внутрь, пуля, которую он пускает  себе в лоб, река, в которую он бросается, все это есть уничтожающий его "мир", во власти которого он находится. Когда человек глубоко и жизненно проникается той мыслью, что жизнь  в этом мире, в этом времени не есть единственная и окончательная  жизнь, что есть иная, высшая, вечная жизнь, ему никогда не придет в  голову мысль покончить с собой. Тогда является перед человеком  бесконечная задача врастания в  вечность, духовном восхождения, освобождения от власти дурной, несчастной, бессмысленной  жизни мира. Победить волю к самоубийству значит победить власть "мира" над  своей судьбой. Вот в чем основной парадокс самоубийства. Самоубийца есть менее всем человек, способный к  жертве своей жизнью, он слишком  привязан к ней и погружен в  ее мрак. Самоубийство есть погруженность  человека в себя и рабство человека у мира. Самоубийство эгоистично и  оно противоположно жертве своей  жизнью во имя других, во имя какой-нибудь идеи, во имя своей веры. Если бы человек, решивший покончить с собой, был  еще способен на жертву, то он остался  бы жить, он совершил бы жертву, приняв тяготу жизни. Если бы самоубийца в  роковую минуту способен был думать о других и совершить для других жертву, рука бы его дрогнула и жизнь  его была бы спасена. Власть мира над  самоубийцей выражается не в том, что он способен думать о мире, отрешившись  от себя, забыв о себе, а в том, что он весь поглощен страданиями, которые  ему мир приносит и отчаянием  от того, что мир никогда не принесет желанных благ. Это значит, что в  отношении к миру он ориентирован эгоцентрически. Но эгоцентрическая  ориентировка всегда и есть источник рабства. Потеря вкуса к миру и  к жизни, когда все становится невыносимо скучным, есть самоубийственное настроение, но оно не значит, что  человек свободен от власти мира. Человек  хотел бы, чтобы мир имел для  нем вкус, возбуждал его, привлекал  его, и мучается, что это прошло и уже невозможно. Тут прикованность  к миру, хотя в отрицательной форме, остается полностью. История, правда, знает  самоубийства по обязанности, рабов, когда  умер их господин, жен, когда умер их муж. Эти самоубийства, конечно, не эгоцентричны, но они и совсем не характерны для  современной, наиболее типической психологии самоубийства.

Самоубийство  есть не только насилие над жизнью, но есть также насилие над смертью. В самоубийстве нет вольного принятия смерти в час, ниспосылаемый свыше. Самоубийца считает себя единственным хозяином своей жизни и своей  смерти, он не хочет знать Того, Кто  создал жизнь и от Кого зависит  смерть. Вольное принятие смерти есть вместе с тем принятие креста жизни. Смерть и есть последний крест  жизни. Самоубийца в большинстве  случаев думает, что его крест  тяжелее, чем крест других. Но никто  не может решить, чей крест тяжелее. Тут нет никакого объективного критерия для сравнения. У каждого человека свой особый крест, иной, чем у другого  человека. Самоубийство есть не только ложное и греховное отношение  к жизни, но также ложное и греховное  отношение к смерти. Смерть есть великая тайна, такая же глубокая тайна, как и рождение. И вот  самоубийство есть неуважение к тайне  смерти, отсутствие религиозного благоговения, которое она должна к себе вызывать. В сущности человек всю жизнь  должен готовиться к смерти и значительность и качественные достижения его жизни  определяются тем, готов ли он к смерти. Готовиться к смерти совсем не значит умирать, ослаблять и уничтожать свою жизнь. наоборот, это значит повышать свою жизнь, внедрять ее в вечность. Но в действительности люди очень  мало бывают готовы к смерти, они  часто недостойны смерти. Христианское отношение к смерти очень сложное  и, но видимости, двойственное. Жизнь  есть величайшее благо, дарованное Творцом, Смерть же есть величайшее и последнее  зло. Но смерть есть не только зло. Вольное  принятие смерти, вольная жертва жизнью есть добро и благо. Христос смертью  смерть попрал. Смерть имеет и искупляющее  значение. Представить себе нашу грешную  и ограниченную жизнь бесконечной  есть кошмар. Через смерть мы идем к  воскресению для новой жизни. Самоубийство прямо противоположно Кресту Христову, Голгофе, но есть отказ  от креста, измена Христу. Поэтому оно  глубоко противоположно христианству. Образ самоубийцы противоположен образу Распятого за правду. И психология самоубийства совсем не есть психология искупительной жертвы. Искупительная  жертва основана на свободе. Самоубийца же не знает свободы, он не победил  мир, а побежден миром. Христос победил  мир и уготовал путь к всеобщей победе над смертью и воскресению. Вольная крестная жертва есть путь к вечной жизни. Самоубийство же есть путь к вечной смерти, оно отказывается от воскресения.

Гениальная диалектика о самоубийстве раскрыта Достоевским  в "Бесах" в образе Кириллова. Кириллов одержим идеей человекобожества. Человек должен стать Богом. Но, чтобы  стать Богом, человек должен победить страх смерти, должен сознательно  и свободно убить себя. Кириллов решает убить себя совсем не потому, что он субъективно переживает состояние  безнадежности и отчаяния, его  самоубийство должно быть метафизическим экспериментом, в котором человек  убедится а своей силе, в том, что  он один хозяин жизни и смерти. Он не знает иного хозяина, Бога, и  потому он сам становится богом. Бог  существовал для человека только потому, что у него был страх. Идея самоубийства у Кириллова носит  апокалипсический характер, через него побеждается время. Время остановится  и будет вечность. Кириллов - человек "идеи", он не руководствуется  никакими низменными побуждениями, он не знает страха. И вот образ  Кириллова, по- своему аскета, человека чистого, во всем противоположен образу Христа. Человекобог и должен во всем быть противоположен Богочеловеку. Последнее слово метафизического  самоубийства Кириллова есть смерть. Последнее слово крестной жертвы Христа есть жизнь, воскресение. Кириллов делает бессильный метафизический жест, он бессилен своей смертью смерть попрать, он бессилен победить время  и перейти в вечность. Самоубийство Кириллова уродливо, как и всякое самоубийство, в нем нет луча света. А он - самый благородный и возвышенный  из самоубийц. Распятие же Христа, которое  было величайшим злодеянием тех, которые  Его распяли, излучает свет, несет  миру спасение и воскресение. Достоевский  обнаруживает через метафизический эксперимент Кириллова, что самоубийство, по природе своей, атеистично, есть отрицание Бога, есть постановка себя на место Бога. Конечно, большинство  людей, кончающих жизнь самоубийством, не имеет метафизических мыслей Кириллова, они находятся в состоянии  аффекта и не размышляют. Но они, не сознавая этого, ставят себя на место  Бога, ибо считают лишь себя единственным хозяином жизни и смерти, т.е. на практике утверждают атеизм. Обожествление человека, человекобожество может предельно  проявить себя лишь в насильствениой смерти. Тут мы подходим к вопросу  об отношении между насильственной смертью и убийством. Есть ли самоубийство убийство?

Если смерть может быть не только злом, но и путем  к воскресению, то убийство есть чистое зло и самое страшное зло. Самоубийство есть убийство живого существа, Божьего  творения. Те, которые не видят в  этом убийства, основываются на том, что  убийство есть уничтожение чужой, не принадлежащей мне жизни. Моя  жизнь принадлежит мне и потому я могу уничтожить ее, не совершая убийства. Так же как я не могу совершить  кражи относительно принадлежащей  мне вещи. Но это ложное и поверхностное  рассуждение. Моя жизнь есть не только моя, на которую я имею абсолютное право собственности, но и чужая  жизнь, она есть прежде всего жизнь, принадлежащая Богу, который единственный имеет на нее абсолютное право  собственности, она также есть жизнь  моих близких, других людей, моего народа, общества, наконец, всего мира, который  нуждается во мне. Принцип абсолютного  права частной собственности  сеть вообще ложный принцип. Римское  понимание права собственности  есть не христианское понимание. Классическая формула римского понимания права  частной собственности гласит: dominium est jus utendi, fruendi, abutendi re sua quatenus juris ratio patitur, т.е. значит собственность есть право  не только пользоваться вещью во благо, но и злоупотреблять ею, делать с  ней что хочешь. Но права абсолютной собственности не существует на вещи, на неодушевленные предметы, принадлежащие  человеку. От рабства и крепостного  права должны быть освобождены не только люди, но и вещи. Пусть с  точки зрения действующего права  я имею право ломать и уничтожать принадлежащие мне вещи и меня не привлекут за это к ответственности, не посадят в тюрьму. Духовно, морально, религиозно я не имею никакого права  делать, что мне заблагорассудится  с принадлежащими мне вещами, обращаться с ними дурно, уничтожать их и истреблять. Я не имею абсолютного права на вещи, я должен употреблять их на благо, но не злоупотреблять ими, должен обращаться с ними по-божески. Да и  если я в слишком резкой форме  начну уничтожать принадлежащие  мне вещи, ломать мою мебель, бить посуду, стекла моего дома, рвать  на части собственную одежду, то меня, вероятно, подвергнут медицинскому осмотру и посадят в лечебницу. Мое право собственности на вещи относительное, а не абсолютное, вещи также принадлежат Богу и моим ближним и всему миру, неотрывную часть которого они составляют. Если даже с собственным карандашом, книгой, одеждой я не могу поступать как  мне заблагорассудится, то тем более  не могу этого делать с собственным  телом, с собственной жизнью, более  драгоценной, чем вещи. Утверждение  абсолютного права частной собственности  есть ложный и не христианский индивидуализм.