Роль науки в постиндустриальном обществе

     Успехи  западных стран активизируют новые  капиталовложения в высокотехнологичные  отрасли хозяйства, ставшие мотором  всех постиндустриальных экономик. На протяжении 90-х годов страны-члены  ОЭСР тратили на научные исследования и разработки в среднем около 400 млрд. долларов (в ценах 1995 года), из которых на долю США приходилось 44%²¹. В то же время государства Латинской Америки и Африки, вместе взятые, обеспечивают менее 1% мировых расходов на НИОКР. Только лишь на образование и переподготовку своих сотрудников частные американские компании расходуют около 30 млрд. долларов ежегодно, что эквивалентно суммарным ассигнованиям на научные исследовани в России, Китае, Южной Корее и на Тайване.

     К концу XX века постиндустриальные страны достигли неоспоримого лидерства не только в сфере собственно научно-технических разработок, но также в промышленности и в аграрном секторе. Из 500 крупнейших промышленных и сервисных корпораций 407 сосредоточены в странах "большой семерки"²²; 24 тыс. транснациональных компаний, составляющих основу современного мирового экономического порядка, имеют штаб-квартиры в 14 наиболее богатых странах мира. Объем продаж крупнейших промышленных конгломератов, таких как "Mitsubishi", "Mitsui" и "ltochu", превосходит валовый национальный продукт Индонезии, Турции, Дании, Таиланда, Гонконга, Саудовской Аравии и большинства других менее развитых стран.

     Доходы  таких компаний, как "IBM" и "General Motors", в которых работают соответственно 395 и 748 тыс. человек, соотносимы с национальным доходом Бирмы и Эфиопии, где проживают, соответственно, 35,5 и 40,9 млн. человек ²³.

     На  протяжении последних десятилетий  научно-технический прогресс западного  мира вывел его на ведущие позиции  и в аграрном секторе, где, казалось бы, дешевый труд крестьян в развивающихся  странах давал последним неоспоримые преимущества. В 1969 году экспорт сельскохозяйственных товаров из США оценивался в 6 млрд. долларов; в 1985 году он составлял 29 млрд. долларов, а в 1994 году - более 45 млрд. долларов. Средняя урожайность зерновых в Нидерландах достигла 88 центнеров с гектара, тогда как в Ботсване она не превышает 3,5 центнеров, а себестоимость производстве зерна в Техасе, где аграрный рабочий получает до 8 долларов в час, стала ниже, чем в Нигерии, где крестьянин зарабатывает 40 центов в день.

     Более того, усиливается тенденция разделения современного мира. Научно-техническая  революция не только способствует укреплению ведущего места западных стран в  мировой экономике, но и радикальным  образом снижает роль государств "третьего мира", выступающих, как правило, поставщиками сырья или продукции массового индустриального производства. Сокращение потребности в природных ресурсах (США при выросшем в 2,5 раза валовом национальном продукте используют сегодн меньше черных металлов, чем в 1960 году, а потребление нефти и газа в расчете на доллар произведенного в США валового национального продукта упало на 29% только с 1980 по 1997 год, начавшееся в последние десятилетия, имеет весьма устойчивый характер: правительствами стран-членов ОЭСР одобрена стратегия, согласно которой на протяжении ближайших трех десятилетий потребности их экономик в природных ресурсах из расчета на 100 долларов произведенного национального дохода должны снизиться в 10 раз -до 31 кг по сравнению с 300 кг в 1996 году.

     Как следствие, цены на сырье неуклонно снижались на протяжении 90-х годов, что создавало дополнительные сложности для развивающихся стран и способствовало реальному "замыканию в себе" экономик постиндустриальных держав. Даже впечатляющий промышленный бум в Западной Европе и США в середине 90-х годов оказался не в состоянии переломить эту тенденцию. Так, за период 1990-1997 гг. общий товарный индекс, рассчитываемый журналом "The Economist", снизился в среднем на 6,9%, а к маю 1998 года он был уже на 16,2% ниже, чем в 1990 году.

     В период 1998-начало 1999 гг. ситуация еще  более усугубилась: за один год падение  составило 18,5%, а по некоторым позициям, в частности, по непродовольственным  сельскохозяйственным товарам, - 25%, что  довело суммарное снижение индекса с 1990 года почти до 30%.

     С середины 60-х годов, когда в экономике  развитых стран стали зримо проявляться  постиндустриальные тенденции, торговые и инвестиционные потоки начали сосредоточиваться  в границах "первого мира". Если в 1953 году индустриально развитые страны направляли в государства того же уровня развития 38% общего объема своего экспорта, то в 1963 году этот показатель составлял уже 49%, в 1973-м - 54%, в 1987-м, после пятнадцати кризисных лет - 54,6%, а в 1990 - 76%. Наконец, во второй половине 90-х годов только 5% торговых потоков в пределах территории одного из 29-ти государств-членов ОЭСР, оказались вне этой совокупности стран, а объем импорта постиндустриальных держав из развивающихся индустриальных стран не превышает 1,2% их суммарного валового национального продукта.

     Характерно  также, что Запад с каждым годом  производит все больше таких товаров, которые прежде традиционно импортировались  из "третьего мира". Так, если в  середине 60-х годов доля стран  Африки в мировом производстве пальмового масла достигала 80%, то к концу 80-х годов она снизилась до 20%; если эти страны обеспечивали в 60-е годы от 60 до 80% мирового экспорта арахиса и арахисового масла, то к середине 80-х годов - не более 10-16% .

     Таким образом, несмотря на непрерывный рост на протяжении последних десятилетий международной торговли, экономики Европейского Союза и Соединенных Штатов остаются вполне самодостаточными: более 80% экспортно-импортных операций стран-членов ЕС начинаются и заканчиваются внутри границ Европейского Союза, а отношение экспорта к валовому национальному продукту в Соединенных Штатах было в 1996 году втрое меньшим, нежели в Великобритании сто пятьдесят лет тому назад, в середине 40-х годов XIX века!

     Еще более впечатляют тенденции развития инвестиционных потоков в современном мире. Если рассмотреть иностранные капиталовложения американских компаний и инвестиции, поступающие из зарубежных стран в американскую экономику, то оказывается, что инвестиции в США, возросшие с 1970 по 1990 год более чем в 30 раз, весьма явным образом распределяются по странам-донорам. В 1990 году корпорации только семи стран - Великобритании, Японии, Канады, Франции, Германии, Швейцарии и Нидерландов - приобрели более чем по 10 американских компаний, причем доля Великобритании в общем объеме инвестиций составляла около 31%, а Японии - менее 14%. Характерно, что эти же семь стран оставались главными партнерами и в 1996 году: они обеспечивали суммарно 85% всех инвестиций в США и выступали реципиентами для более чем 60% всех американских капиталовложений за рубежом. Хотя США имеют тесные хозяйственные связи со странами Латинской Америки и интенсивный товарооборот с Азией, на долю Японии и новых индустриальных стран Азии приходится не более 8%, а на долю Мексики - менее 3% от общих американских иностранных инвестиций.

     Накануне XXI века диспропорции в распределении  научно-технического потенциала, производственных мощностей и общественного богатства  между различными регионами мира достигли беспрецедентного масштаба. Если исходить из общепринятой оценки мирового валового продукта в 23 трлн. долларов по состоянию на 1993 год, то 18 трлн. из них приходится на развитые государства и только 5 трлн. долларов - на все развивающиеся страны, где живет более 80% населения Земли. Разница в номинальных годовых доходах между гражданами постиндустриального мира и всеми остальными обитателями планеты выросла с 5,7 тыс. долларов в 1960 году до 15,4 тыс. долларов в 1993 году, и, таким образом, 1/5 часть человечества на одном полюсе развития присваивала в 61 раз больше богатств, нежели 1/5 на другом. Характерно, что еще в 1960 году этот разрыв был только 30-кратным. За последние двадцать лет доля создаваемых в мире богатств, оказывающаяся в распоряжении 20% наиболее состоятельных людей, возросла с 70 до 82,7%, тогда как доля материальных ценностей, приходящаяся на беднейших (20%), снизилась с 2,3 до 1,4% .

     Надежды на изменение сложившейся ситуации выглядят иллюзорными: производя 1,4% мирового валового продукта, эта беднейшая  часть человечества обеспечивала в  начале 1993 года лишь 0,98% мировых сбережений и 0,95% мирового торгового оборота. Ее инвестиционная привлекательность для западных предпринимателей иллюстрируется тем фактом, что с 1996 года стоимость гуманитарных поставок в Африку превышает суммарные иностранные инвестиции в страны континента.

     Происходящие  в современном мире процессы существенно  отличаются от тех, что имели место  в прошлом. Меритократия достигла абсолютного  господства как над народами своих  собственных стран, так и над  другими странами и народами. При этом впервые в истории представители высшего класса распоряжаются богатством, которое они не присвоили в ходе эксплуатации угнетенных социальных групп, а в значительной мере создали своим творчеством, не отняли силой, а обрели в результате эквивалентного рыночного обмена.

     Таким образом, оказывается, что общество, обеспечившее максимальную свободу  научного поиска и эффективное использование  результатов технологического прогресса  преодолевающее материалистический характер целей и утилитаризм мотивов  деятельности своих граждан, порождает нарастание имущественного неравенства в масштабах, каких не знала история.

     Доминирование "класса интеллектуалов" в современных  условиях всецело оправдано с  точки зрения логики развития социальных систем и легко может быть обосновано с позиций этики. Более того, реально созданы условия, когда успехи и достижения каждого конкретного человека всецело зависят от его усилий и талантов. Однако при этом оказывается, что торжество принципов свободы и справедливости, которым следует постиндустриальное общество, не может обеспечить равенства, на протяжении столетий считавшегося их следствием. Это весьма неожиданный, но закономерный результат неудержимого прогресса науки и технологий, которому нет и не может быть сегодня разумной альтернативы.

     XX век радикально изменил облик  цивилизованного мира, и важнейшим  фактором такого изменения оказался  научный прогресс. Эта констатация  позволяет по-новому взглянуть  на многие постулаты о месте  науки и роли ученых в современном  обществе.

     Во-первых, поскольку наука и теоретические знания стали в постиндустриальном обществе непосредственной производительной силой, этические и мотивационные принципы, принятые в научной среде, оказались так или иначе усвоены широкими социальными слоями. На глазах происходит некий противоречивый синтез научной, предпринимательской и политической элит, формирующий ту общность, которая названа нами "классом интеллектуалов". Деятельность его представителей движима мотивами, как свойственными научному сообществу, так и присущими предпринимательской и политической элитам.

     В прошлое уходят, с одной стороны, восхищение обогатившимся за счет спекулятивных  махинаций воротилой, с другой - пиетет перед бессребренником, прославившимся открытиями в области Чистой науки. Образы Билла Гейтса и Стива Джобса оказываются для современников гораздо более привлекательными, нежели личности Джона Рокфеллера и Альберта Эйнштейна. Формируется новый "центр устойчивости" постиндустриального общества, представленный высокообразованными людьми, вовлеченными в разнообразные сферы деятельности, воспринимающими ценности научного менталитета, но ориентированными на результаты, полезность которых непосредственно ощущает общество в целом.

     Во-вторых, разрушается "центр устойчивости" индустриального общества - традиционный "средний класс", состоящий из квалифицированных рабочих, служащих и мелких буржуа, в большинстве своем устремленных к сугубо экономическим целям. Возникают условия для нового социального противостояния, более жесткого и непримиримого, чем прежнее, поскольку его стороны оказываются привержены различающимся ценностям и руководствуются сугубо разными мотивами. "Класс интеллектуалов", контролирующий основные ресурсы современного общества, противостоит значительной части населения, для которой технологический прогресс нередко оборачивается подрывом привычных устоев, а иногда и снижением уровня материального благосостояния. Разрешение этого противоречия требует вмешательства со стороны государства, вмешательства не только расчетливого, но и деликатного. Современное государство не должно, на наш взгляд, определять приоритеты научных исследований.

     Следует иметь в виду, что постиндустриальному  обществу чужд нигилизм в отношении  науки, столь широко распространившийся в нашей стране за последние годы (так, если в 1960 году в США 58% затрат на фундаментальные научно-технические исследования финансировалось из средств федерального бюджета, то в 1990 году 71% таковых оплачивался уже частными фирмами и корпорациями). Поэтому важнейшим инструментом смягчения нарастающего противостояния может служить, на наш взгляд, не столько активизация научных исследований (или их сдерживание), сколько обеспечение максимально свободного доступа к образованию.

     В последнее время это обстоятельство все более ясно осознается в западных странах на уровне как правительства (с 1997 года в США федеральный и местные бюджеты выделяют на нужды обеспечения равного доступа к образованию более 50 млрд. долларов в год), так и корпораций (сегодня в США функционирует более 30 вузов, полностью финансируемых частными компаниями, а около трети всех студенческих расходов, связанных с получением образования, оплачивается общественными и благотворительными фондами). В современных условиях государственные инвестиции в образование гораздо более целесообразны, чем вложения в научные разработки, так как последние зачастую оказываются неэффективными и направляются на осуществление амбициозных и подчас сомнительных проектов (что прекрасно видно на советском и российском опыте).

     В-третьих, опыт последних десятилетий свидетельствует о том, что научный прогресс становится фактором опасного имущественного и социального расслоения как в рамках отдельных постиндустриальных наций, так и в мировом масштабе. С этической точки зрения такое расслоение, имеющее в своей основе реализацию творческого потенциала людей, может показаться более оправданным, нежели прежние формы материального неравенства, основанные на праве рождения или факторе наследования собственности.