Критика разума и рациональность в философии иррационализма

      Консенсуально-коммуникативная  рациональность, ориентированная на использование языка, обладает целым рядом свойств, чуждых инструментально-стратегической рациональности. Выдвигая универсальные претензии на значимость, она ориентирует не на условные эмпирические цели, а на инстанцию абсолютного нормативного значения. Посредством коммуникации до партнеров доводится информация не только о случайных эмпирических мотивах и субъективных интересах, но и об универсальных общезначимых нормах. Заложенный в ней априори интерес имеет в виду не только собственный и взаимный, но и общий интерес и цель всего коммуникативного сообщества. В коммуникативном действии партнер по коммуникации может рассматриваться не как средство для достижения собственных целей, а лишь как равноправная личность, интересы которой учитываются в равной степени с собственными. Наконец, именно в рамках коммуникативной рациональности востребуется во всей полноте коммуникативная компетентность человека, заключающаяся в умении найти средства выражения для достижения согласия без артикуляции собственных стратегических интересов.

      В рамках консенсуально-коммуникативной  рациональности Апель призывает  различать особую дискурсивную рациональность, посредством которой могут быть разрешимы ситуации в случае проблематизации выдвигаемых претензий на значимость. Аргументативный дискурс — это коммуникация об истинности выдвигаемых суждений.  В случае нарушения коммуникации вследствие постановки под вопрос выдвигаемых участниками интеракций притязаний на значимость у участников коммуникации существует лишь одна возможность — попытаться разрешить возникшую проблему в ходе рационального дискурса и продолжить коммуникацию . В этом случае обычная функция языковой коммуникации — координация действий — отодвигается на второй план, а на первый выдвигается задача образования консенсуса относительно значимости речевых актов, имплицитно «встроенных» в координацию действий как «озвученной» цели коммуникации. При этом именно заинтересованность в рациональном, не стратегическом разрешении конфликтов интересов и различий в мнениях побуждает абстрагироваться от каких-либо интересов самоутверждения, т.е. от практических ситуаций жизненного мира:

      «Абстрагирование  от действия в дискурсе является условием и средством освобождения дискурсивной рациональности ради возможного решения конфликтов в жизненной практике исключительно посредством консенсуального разрешения или оправдания претензий на значимость человеческой речи... Дискурс является в первую очередь не эмпирической целью целерациональных действий из субъективных интересов, а условием возможности реализации интерсубъективно значимого мышления».

      Другой  специфической особенностью дискурса является то, что его нельзя обойти. Принципов дискурсивной рациональности нельзя «не хотеть», коль скоро приходится вступать в дискурс. Само желание вступления в дискурс не может быть сведено к правилу «если... то», присущему инструментально-стратегической рациональности. Апель замечает:

      «Невозможно, чтобы кто-то хотел дискутировать  и одновременно желал бы занять по отношению к своим партнерам стратегическую установку; он всегда уже знает, что не может разрешить проблемы интерсубъективного значения выдвигаемых им истинностных или моральных суждений посредством договоров (например, путем выгодных предложений или угроз) или суггестивно-манипулятивным использованием языка (например, уговариванием или убеждением)».

      Исходя  из сказанного, делаем вывод, что необходимой  частью аргументативного дискурса является философски-рефлексивный дискурс. Если посредством консенсуально-коммуникативной рациональности устанавливаются «правила игры», благодаря которым координируется стратегическая деятельность актеров, то посредством философского дискурса выясняются правила, по которым функционирует сама коммуникативная рациональность. Философский дискурс уже никак не связан с разрешением конфликтов интересов или с осуществлением интеракций. Однако это не дает права представлять его в виде отстраненной от жизненного пространства кооперативной игры (подобно практическим «играм коммуникативной рациональности»), в которой можно участвовать или нет, подчиняясь или нарушая инструментально-стратегически обоснованные правила. Вступающий в философский  дискурс   принимает  участие   в  трансцендентальной языковой игре человеческой коммуникации, посредством которой открывается путь к любым тем или иным частным языковым играм.

      Из  доказательства нестратегического  характера дискурсивной рациональности Апель выводит существование  этической рациональности, т.е. рациональности, в рамках которой происходит обоснование этических норм. Этическая рациональность подразумевает существование автономного этического разума, задающего себе законы в смысле Канта. Апель подчеркивает: ни допущение свободы интеллигибельного Я у кантианцев, ни допущение высшей моральной цели аристотеликами еще не может служить обоснованию такого разума . «Свобода Я», которая не предусматривает взаимности притязаний и обязательств, предполагает лишь отношение «Я-всё» естественных наук и инструментально-стратегических действий. Вопрос об особенной этической рациональности здесь не имеет смысла и даже не может быть поставлен. Точно так же этическую рациональность не удается найти на основании телеологической рациональности, которая желала бы преодолеть стратегическую рациональность путем полагания высшего блага, summum bonum. Определение высшей цели должно быть в этом случае уже обосновано посредством рационального принципа обобщенной взаимности. Этическое значение высшая цель может обрести только в том случае, если она является способной к достижению всеобщего консенсуса (konsensfahig). Если «высшая цель» не принимается всеми как нравственный закон, значимый для всех, то ссылка на нее в случае конфликта обычно разоблачается контрагентами как проявление догматизма или субъективного интереса.

      Исходя  из этого цели этического разума могут быть реализованы только в рамках рациональной взаимности действующих субъектов, в основе которой лежит дискурсивная рациональность. Доказывая это, Апель приводит в пример модель достижения согласия в случае конфликта согласно принципам стратегической рациональности. В этом случае стороны стремятся, игнорируя идеологические расхождения, сойтись на объединяющей высшей цели, которая соответствует общим интересам. По этой модели договоров, как правило, успешно решаются многие политические и экономические проблемы. Однако результаты таких договоров могут быть этически релевантными лишь тогда, когда они принимают в учет не только участников конфликта, но все возможные заинтересованные стороны и исключают соглашение за счет третьих лиц. Очевидно, что такая постановка вопроса не может возникнуть в рамках стратегической рациональности; это требует выхода за пределы последней в пространство коммуникативно-консенсуальной рациональности.

      Другой  пример Апеля касается принципа «pacta sunt servanda» («договоры надо соблюдать»). Это общее правило в любом договорном процессе, которое только и делает его возможным, и имеет для стратегической рациональности первостепенное значение. Вместе с тем очевидно, что оно не может быть обосновано в рамках стратегической рациональности. Согласно логике последней договоры могут поддерживаться лишь то время, пока они сохраняют свое значение средства, т.е. пока остаются неизменными цели, вызвавшие их к жизни. Спустя некоторое время они могут становиться препятствием, которое должно быть устранено. Однако если бы это было так, невозможным становилось бы само заключение и существование договоров. «С точки зрения стратегического собственного интереса индивида паразитарное злоупотребление общественным (как и всяким другим) договором в смысле "free rider" является еще более рациональным, чем поведение в смысле справедливости (т.е. распределенных выгод для всех)» . Заключая «стратегические» договоры, договаривающиеся стороны всегда калькулируют — с известными ограничениями — этическую норму, которая не является стратегической, а переводит мышление в пространство консенсуально-коммуникативной рациональности. Универсальная и потому не ограниченная ни рамками времени, ни привходящими условиями связующая и обязывающая «сила» нормы pacta sunt servanda вытекает из прагматических условий коммуникации вообще.

      Обзор концепции типов рациональности Апеля будет неполон, если не принять во внимание место и значение в ней системной рациональности, В качестве масштаба для характеристики системно-функциональной социальной теории Апель выбирает наиболее влиятельную в современной Германии концепцию Н. Лумана. К известным и провокативным утверждениям Лумана принадлежит то, что, по его мнению, теоретическое изучение рациональности человеческой коммуникации не может происходить не только в рамках теории коммуникативного действия, но и вообще в рамках теории рационального действия . В качестве аргумента он приводит тот факт, что, независимо от рациональной мотивации действий (исходит ли эта мотивация от стратегической или этической рациональности), их функциональность внутри определенной социальной системы может оказаться иррациональной. И напротив, иррационально мотивированные действия, например, в условиях незнания или даже аморального поведения, могут выполнять в этой системе рациональные функции. Луман пишет:

      «Рациональность не может более пониматься как осмысленное разворачивание и выполнение заданного смысла. В первую очередь она является редукцией сложности (Komplexitat)... Поэтому понятие рациональности следовало бы переосмыслить из простой, ориентированной на цель рациональности действия в более сложную, объемную системную рациональность. Ее смысл вытекал бы из отношения к проблеме сложности... Отдельный акт, отдельное действие, постановка цели сами по себе еще не могут утверждать какой-либо рациональности; они могут быть рациональными только в рамках и согласно масштабу системных референций» .

      Реальную  коммуникацию Луман представляет как  механизм передачи результатов редукции сложности, которые вырабатываются внутри подсистем социальной системы согласно присущему им «коду». Так, результатом деятельности системы науки является такая редукция, которая выражается в понятии истины. Основные подсистемы общества — коммуникационная, политическая, экономическая, семейная — производят обмен информации посредством кодов «истина», «власть», «деньги», «любовь». Позитивным критерием рациональности системы является успешность ее адаптации к окружающей среде. Рациональным из этой перспективы является то, что служит наиболее эффективному выполнению функции и тем самым стабилизации системы.

      По  своему идеально-типическому значению теория Лумана принадлежит к тем, которые стремятся «снять» в  определенной концепции «субстанциальных данностей» рациональность коммуникативного действия. Рациональность человеческой коммуникации с этой точки зрения должна быть «освобождена» от груза универсальных этических претензий, являющихся абстрактными. Поскольку действие само по себе иррелевантно понятию рациональности, то и этика, соотнесенная исключительно с действием и поступком, не имеет, на взгляд Лумана, с рациональностью ничего общего. Перспектива этики и теории рационального действия с системно-функциональной точки зрения является научно «избыточной», она не представляет альтернативы системно-функциональному анализу .

      В отличие от такого безальтернативного подхода Апель признает права на существование особой «системной рациональности» и редукции сложности смысла как ее критерия Системно-функциональный подход отображает закономерности и особенности существования «систем самоутверждения» социума и находит свое место в рамках прикладной части апелевской этики. Его плодотворность в целях изучения функционирования реального коммуникативного сообщества неоспорима. Тем не менее один пункт системной теории Лумана Апель не принимает категорически, а именно тот пункт, который в редукционистском ключе трактует рациональность научного дискурса о системе как особую самореферентную функцию автопоэтических систем. Апель пишет:

      «Мы просто не можем утверждать, не впадая в трансцендентально-прагматическое противоречие с самими собой, что наши актуально выраженные аргументы и их претензии на истину при обсуждении этого вопроса имеют лишь смысл функции (например,  редукции сложности и ее трансфера)   внутри культурной конституции смысла определенной социальной системы. В аргументации мы не можем отказаться от того, чтобы не выдвигать притязания на ту универсальную истину, которая имеет значение для каждого и, следовательно, должна быть приемлема для каждого возможного члена безграничной "системы" идеального коммуникативного сообщества». Благодаря возможности трансцендирования системной рациональности, а значит, ее рефлексии и воздействия на нее у каждого человека появляется возможность «дважды входить» в концепцию этики ответственности: вначале в качестве «бессильного» индивида, который подвергнут системной зависимости, затем как член коммуникативного сообщества, который по меньшей мере совместно с другими индивидами ответствен за институты и системы. Таким образом, Апель стремится выйти из ловушки системной рациональности, выводящей человека за скобки исторического процесса. 
 
 
 
 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 

      Поскольку универсальные притязания на истину, заключенные в каждом аргументе, не могут быть редуцированы к чему-либо другому (функции), постольку системная рациональность не может получить приоритет перед консенсуально-коммуникативной. Речь может идти, как и в случае со стратегической рациональностью, лишь об их опосредовании. Коммуникативная рациональность не просто допускает другие типы рациональности, но предполагает их и согласуется с ними:

      «Сциентистская  рациональность причинного анализа предполагает технологическую рациональность целерационального действия, которая, со своей стороны, предполагает герменевтическую рациональность понимания и взаимопонимания, а внутри нее — этическую рациональность»

      К природе коммуникативной рациональности принадлежит задача опосредования  конкурирующих рациональностей  в рамках долговременной стратегии постепенного аппроксимативного сближения парадигм и рациональностей в смысле преодоления напряжения и несовместимости различных подходов между собой. «Один разум и много рациональностей» — это заглавие одного из сборников Апеля дает адекватное представление об идеально-типическом представлении, заложенном в его понятии «идеального коммуникативного сообщества».