Размножение млекопитающих

      В культурологии проблема субкультуры  рассматривается, как правило, в  рамках концепции социализации. Предполагается, что приобщение к культурным стандартам, вхождение в мир господствующей культуры - процесс сложный и противоречивый. Он постоянно наталкивается на психологические и иные трудности. Это и порождает особые жизненные устремления молодежи, которая из духовного фонда присваивает себе то, что отвечает ее жизненному порыву. Так, по мнению многих культурологов, рождаются определенные культурные циклы, обусловленные, в общем, сменой поколений.

      Конечно, юношество воплощает в себе новую  историческую реальность. Оно творит собственную субкультуру. Но означает ли это, что молодое поколение обязательно преобразует культуру как таковую? По мнению Мангейма, чаще бывает так, что ценностные искания, духовные веяния неизбежны в силу возрастной адаптации. Однако минует возраст брожений, и культура снова устремляется в свое основное русло. Иначе говоря, мангеймовская концепция разъясняет, почему люди создают особый мир ценностей, жизненных ориентации.

      Вместе  с тем немецкий социолог констатирует: субкультуры, хотя и возобновляются постоянно в истории, все же выражают процесс приспособления к господствующей культуре.

      В такой системе рассуждений субкультуры  лишаются своего преобразовательного  статуса. Они являются эпизодом в  историческом становлении бытия. Следовательно, субкультуры интересны только тем, что выражают некое преходящее отклонение от магистрального пути. При этом социолог фиксирует обстоятельства, не позволяющие молодежи влиться в поток наличной культуры.

      Необходимо  отметить, что в современной культурологии и социологии понятие контркультуры используется в двух смыслах: во-первых, для обозначения социально-культурных установок, противостоящих фундаментальным принципам, которые господствуют в конкретной культуре, и во-вторых, оно отождествляется с западной молодежной субкультурой 60-х годов, отразившей критическое отношение к современной культуре и отвержение ее как «культуры отцов».

      Понятие «контркультура» появилось в  западной литературе в 1960 г., отразив  либеральную оценку ранних хиппи  и битников. Слово принадлежит американскому социологу Теодору Роззаку, который попытался объединить различные духовные влияния, направленные против господствующей культуры, в некий относительно целостный феномен – контркультуру. Кто такие хиппи, теперь более или менее известно. Что касается «разбитого поколения», то Джек Керуак был первым писателем, который сформулировал новые духовные ориентиры молодежи.

      Битничество зародилось в 1944-1945 гг., когда встретились  вместе Джек Керуак, Уильям Берроуз  и Аллен Гинзберг. Познакомившись, писатели стали экспериментировать с такими понятиями, как «дружба», «новое видение», «новое сознание». Родиной «поколения разбитых» оказалась Калифорния. Этот социокультурный полигон Америки дал миру спустя два десятилетия Джимми Хендрикса и Дженис Джоплин, «Грейтфул Дэд», «Джефферсон Эйрплейн» и психоделический рок. Калифорния стала местом съемок культового фильма безумных 70-х «Забриски-пойнт» Микеланджело Антониони. Сан-Франциско превратился в культурную столицу Тихоокеанского побережья США.

      В 1953 г. начинающий поэт Лоуренс Ферлингетти  стал издавать небольшой журнальчик «Сити лайт» («Огни большого города»). Затем появился книжный магазин, в котором продавались первые книги битников, в том числе  роман Дж. Керуака «На дороге» (1957) и поэма А. Гинзберга «Вопль» (1955). Битничество поначалу не оформилось как литературное или художественное течение. Это была идеологически агрессивная группировка, которая пыталась отыскать в концептуально разнородной теоретической литературе обоснование новому жизнепониманию.

      Бунт  начался тогда же, в 50-х годах. Он обозначился как поиск собственных  субкультурных ориентации. Сексуальный  протест выразился в гомосексуальных  экспериментах, которые стали модны  в кругах интеллектуалов. Среди культурных фигур битников – УОЛТ Уитмен, Томас Вулф, Генри Миллер. Так возникла в эстетике битников поэтизация мужского, мужественного, бунтарского характера. Дж. Тайтелл в книге «Нагие ангелы» отмечал, что молодые бунтари рассматривали себя как отверженных общества, ищущих основы иного мироощущения.

      Битничество привило интерес к ориентальной культуре, в которой, как они считали, альтернативность выражена манифестально. Буддизм, практика психоделиков, рок-музыка... Название романа Керуака «На дороге», как отмечают исследователи, весьма символично. Это бесконечный и лишенный смысла побег от благополучия буржуазного общества, от пуританства и ханжества «общей морали», от традиций цивилизации потребления. Это побег в никуда...

      В романе Берроуза «Голый завтрак» все  персонажи условны. Сюжет в книге практически отсутствует. Феерическая антиутопия воспроизводит обрывки полуосознанных, бредовых наркотических видений-галлюцинаций, в которых перемешаны гротескные черты нашего быта, приметы времени. В конвульсивно мятущуюся ткань повествования Берроуз виртуозно вплетает фактические и документальные материалы, обстоятельные справки из истории гомосексуальных традиций, ритуалов и обычаев всех времен и народов, фармакологические свойства всех наркотиков и физиологические подробности их воздействия на человеческий организм. «Голый завтрак» – это изображение жуткого карнавального шествия Апокалипсиса. 

3. Культура и контркультура. Культура и история. Роль «серединной» культуры 

Культура  и контркультура

   Сравнительно  недавно мировая культурология  обратила внимание на феномен контркультуры, на его роль в исторической динамике. В его трактовке возникли принципиально новые позиции, более того, сама тема перестала восприниматься как периферийная, частная, затрагивающая боковые сюжеты общекультурного потока. К обсуждению проблемы подключились не только социологи и культурологи, но и культурфилософы. Многие исследователи пришли к убеждению, что именно решение данной проблемы позволяет, наконец, приблизиться к постижению самой культуры как специфического явления, к распознанию механизмов ее обновления и преображения. Отсюда своеобразный исследовательский бум, первые признаки которого обнаруживаются еще в конце 80-х годов.

      Чем можно объяснить тот факт, что  проблемы контркультуры, которая прежде интересовала главным образом социологов и психологов, стала привлекать всеобщее внимание? Почему многие философы увидели в этой теме особый научный потенциал? Для того чтобы ответить на подобные вопросы, нужно обратиться, очевидно, к опыту, который накоплен специалистами в осмыслении молодежных контркультурных движений 60-х годов.

      Внимание  современных культурологов удерживает на этой проблеме тот парадокс, что  ценности и идеалы, рожденные на гребне антибуржуазных выступлений 60-х  годов, не растворились в общественном мировосприятии последующих десятилетий. Сами молодежные движения после своего пика вскоре пошли на убыль, леворадикальный тип сознания стал утрачивать массовую социальную опору, приобрел неожиданные модификации. Однако жизненные ориентации, приобретенные молодежью в процессе борьбы с истеблишментом, не исчезли. Они вошли в плоть и кровь современной культуры Запада.

      Молодые бунтари, выступив против державных  установок западной культуры, противопоставили им собственные ценности. И что  же? С одной стороны, есть все основания говорить о том, что новые ориентации растворились в лоне господствующей культуры. Но, с другой стороны, сама культура, вобрав в себя множество новых компонентов, предстала во многом иной. Нельзя, стало быть, сказать, что главенствующая культура обнаружила свою замкнутость, и отвергла эксцентрические ценности.

      У ряда исследователей, в частности  у Д. Белла, Т. Роззака, Э. Тирьякяна, Дж. Уэбба, возникла догадка: а не обладают ли контркультуры неким культуротворческим зарядом? Не таят ли они в себе возможность преображения культуры? В более общем плане: как, вообще говоря, одна культура сменяет другую? Нет ли шанса разгадать в констелляции неожиданно воскресших святынь специфическое провозвестие грядущей культуры?

      Немецкий  культурфилософ В. Виндельбанд отмечал, что наша культура, как, впрочем, культура любой другой эпохи, столь бесконечно сложна, многообразна и полна противоречий, что личность не в состоянии полностью воспринять ее. «Каждый из нас, – писал философ, – прикреплен к определенному пункту великого механизма, социальной жизни, и в этом положении уже не может обозреть и воспринять всю совокупность остальных родов деятельности и их духовного содержания». Отдельные зоны культуры как бы разбросаны в ней. Внутри конкретной культуры городская среда отличается от деревенской, официальная – от народной, аристократическая – от демократической, христианская – от языческой, взрослая – от детской. Обществу грозит опасность, как подмечал тот же Виндельбанд, разбиться на группы и атомы.

      Любая культурная эпоха предстает перед нами в виде сложного спектра культурных тенденций, стилей, традиций и манифестаций человеческого духа. Даже в античной культуре, которая Гёльдерлину казалась целостной и монолитной, Ницше разглядел противостояние аполлонического и дионисийского первоначал.

      По  мнению B.C. Соловьева, в любой культурной эпохе можно выделить нечто разное: эзотерическое и профанное, элитарное  и массовое, официальное и народное, языческое и христианское. Так, в  средневековом миросозерцании и  жизненном строе новое духовное, т.е. христианское, начало не овладело старым, языческим. И это говорится об эпохе, когда мудрецы толковали о торжестве христианского мироощущения. «Я нахожу полезным и важным выяснить, – пишет B.C. Соловьев, – что христианство и средневековое миросозерцание не одно и то же, но что между ними есть прямая противоположность. Этим самым выясняется и то, что причины упадка средневекового миросозерцания заключаются не в христианстве, а в его извращении, и что этот упадок для истинного христианства нисколько не страшен». Весьма разнообразной в культурном отношении оказалась и следующая эпоха – Возрождение. М.М. Бахтин, в частности, отмечал, что в эпоху Возрождения необозримый мир смеховых форм карнавального творчества противостоял официальной и серьезной культуре церковного и феодального средневековья. Народная культура предстала в предельном многообразии субкультурных феноменов, составлявших нечто относительно целостное. «При всем разнообразии этих форм и проявлений, – пишет М.М. Бахтин, – площадные празднества карнавального типа, отдельные смеховые обряды и культы, шуты и дураки, великаны, карлики и уроды, скоморохи разного рода и ранга, огромная многообразная пародийная литература и многое другое – все они, эти формы, обладают единым стилем и являются частями и частицами единой и целостной народно-смехово и карнавальной культуры».

      Таким образом, любая культура демонстрирует  сложный спектр субкультурных элементов. Одни из них как бы отгорожены от магистрального пути духовного творчества. В самом деле, какое отношение имеет карнавальная атмосфера мистерий, «праздники дураков», уличные шествия к прославлению турнирных победителей, посвящению в рыцари, королевским ритуалам или священнодействию? В сложном игровом социокультурном аспекте эти компоненты, как показывает М.М. Бахтин, разумеется, взаимодействуют. Но официальная серьезная культура, отделенная от площадной культуры смеха, определяет собой главенствующее содержание эпохи. И на протяжении всей эпохи Возрождения оппозиция официальной и народной культуры не исчезает.

Культурное  творчество при всей своей динамике вовсе не приводит к тому, что, скажем, народная культура вдруг оказывается  более значимой или определяющей доминантой эпохи.  

История и культура

    Противостояние  господствующей культуре, рождение новых ценностных и практических установок можно рассматривать как процесс, постоянно воспроизводящий себя в мировой культуре. Рождение христианства есть, по сути своей, контркультурный феномен. Историк Иосиф Флавий рассказывает о многочисленных народных движениях, когда появлялись люди, свидетельствовавшие о том, что через них Бог будет говорить в мир. Первые ученики Христа были простыми людьми. Можно даже сказать, что они принадлежали к низшим слоям общества. «Когда император Константин сделал христианство государственной религией, – отмечал А. Мень, – принимать христианство было выгодно, ибо его исповедовали сам император и придворные. А Господь Иисус пришел из маленького, никому не известного городка, не был Он поддержан ни школами авторитетных учителей духовных, не имел Он никаких влиятельных лиц в своем окружении. Он был просто учителем из Назарета, и надо было услышать Его слова, понять их вечный священный смысл, принять Его сначала как учителя, и тогда открывалась Его Божественная тайна. Недаром ученикам ее открыл нескоро, и даже не открыл, а она сама открылась в них, и это было при обстоятельствах удивительных».

      Первое  столкновение молодой, нарождающейся  христианской Церкви с мощной, властной Римской империей породило в последней  множество драматических ситуаций. И это не было случайностью. «Нерон устроил ночное освещение в парках, на гуляньях народных: вдоль аллей, по которым прогуливалась отдыхающая публика, многие христиане были привязаны к столбам, облиты горючим веществом и подожжены. Эти живые факелы освещали аллеи, а по аллеям ездил на колеснице в костюме жокея император и любовался агонией людей. Иных зашивали в звериные шкуры, бросали на растерзание львам и огромным псам на арене цирка, чтобы зрители – а у римлян был кровожадный обычай наблюдать за смертью гладиаторов – смотрели, как умирают христиане».