Для нас Гай представляет
весьма большое значение как
автор сочинения, дошедшего до
нас в более полном виде, нежели
какое-либо другое произведение
римской юридической литературы.
Но сам по себе Гай далеко
не представляется юристом первой
величины. По самостоятельности
мысли он вовсе не может
быть поставлен в параллель
с Лабеоном. По всей вероятности, Гай
был провинциальным юристом и жил именно
в Малой Азии, в Трое (Момзен). Этим объясняется
и то, что до нас не сохранилось его полного
имени, так как римский способ именования
не применялся в Греции, и то, что в его
институциях не упоминается о некоторых
современных ему конституциях, и то, наконец,
что во многих вопросах он держится взглядов,
существенно отличающихся от общепринятых
воззрений римских юристов, например,
на jus gentium. Гай из всех юристов один отождествляет
jus gentium и jus naturale, один считает, что jus gentium
предшествует цивильному праву. Этот своеобразный
взгляд легко мог сложиться у юриста-провинциала,
влияние на которого римских воззрений
парализовалось влиянием греческим. То
обстоятельство, что Гай не цитируется
другими юристами, заставляет думать,
что он не имел jus respondendi, что весьма естественно
в отношении к провинциальному юристу.
В этом и следует видеть вместе главную
причину преобладания теоретического
элемента в его сочинениях. Как юристмыслитель,
он не отличался самостоятельностью. На
это указывает уже то, что он строго продолжает
держаться противоположения школ в такое
время, когда они уже утратили свое значение,
когда их противоположность на деле уже
сгладилась. Гай же не решается выступать
с самостоятельным мнением за свой страх
и всегда почти прикрывается знаменем
школы.
Гай был последним
сабинианцем. После него уже совершенно
сглаживается различие школ. Но и еще ранее
можно указать между юристами представителей
как бы нейтральной юриспруденции. Таковы
Plautius, Titius, Aristo, Javolenus. Куяций утверждал
даже, что существовала еще третья школа
юристов: miscelliones или herciscundi. Но это предположение
есть не более как недоразумение.
Отсутствие даже в
классической юриспруденции самостоятельного
теоретического направления побудило
некоторых исследователей, например
Пухту, отрицать влияние стоической философии
на римских юристов. Но такое предположение
слишком противоречит несомненному факту
общего влияния стоицизма на римскую интеллигенцию,
к которой, конечно, принадлежали и юристы.
А с другой стороны, нетрудно понять, почему
влияние учений стоиков не могло выразиться
в римской юриспруденции возникновением
особой теоретической обработки права.
То обстоятельство, что
деятельность римских юристов
имела непосредственно творческий
характер, сделало невозможным появление
в римской юриспруденции той
двойственности между теорией
и практикой, какая так распространена
в настоящее время. Когда современный
юрист усваивает какую-нибудь
новую философскую идею, он видит,
что практическая деятельность
не открывает ему возможности
провести эту идею непосредственно
в жизнь. Пред ним стоит,
как непреодолимая преграда, действующее
право, изменять которое непосредственно
своей практической деятельностью
он не может. Для осуществления
этой идеи он должен бросить
изучение действительного права,
его толкование и обратиться
к пропаганде своей идеи. Вопросы
de lege lata и de lege ferenda - два резко различных
вопроса. В Риме, напротив, юрист, толкуя
старое право, вместе создавал и новое
право - и то, и другое в одной неразрывной
деятельности. Interpretatio римских юристов
не было тем, что толкование в настоящее
время. Interpres был не только изъяснителем
права, но и посредником между постановлениями
положительного права и требованиями,
вечно изменчивыми, вечно новыми, текущей
общественной жизни.
Поэтому, когда, подчиняясь
общему настроению того времени,
и юристы подпали влиянию стоицизма
и усвоили себе его философское
учение, им не было надобности
создавать рядом с изучением
положительного права особой
философии права. Нет сомнения,
положительное право Рима далеко
не соответствовало тому нравственному
учению, какое проповедовали стоики.
Юристы-стоики не могли не отнестись
критически, например, к такому институту,
как рабство. Они признавали, что
рабство чуждо естественному
праву, противно природе, что,
по естественному праву, все
рождаются одинаково свободными
и равными *(35), и сообразно с
этим старались смягчать суровые
постановления относительно рабов.
Верные учению стоиков,
римские юристы естественный
закон не обособляли от самой
природы. Закон природы и сама
природа сливались в их понимании.
Закон естественный не представлялся
как нечто стоящее над явлениями
природы, над ними возвышающееся;
напротив, они считали его присущим
вещам и явлениям, их проникающим,
в них проявляющимся. Поэтому
довольно безразличное употребление
римскими юристами выражений:
естественный закон, естественный
разум, природа - вовсе не было
следствием неопределенности их
воззрений на естественное право,
а, напротив, обусловливалось особенностями
стоического учения о естественном
законе.
Этим объясняется и
то, что естественное право римские
юристы не противополагали положительному,
а видели в нем составную часть положительного
права, Privatum jus, говорит Ульпиан, tripertitum
est, collectum etenim est et naturalibus praeceptis aut gentium, aut
civilibus. Jus civile est, quod neque in totum a naturali vel gentium
recedit, nec per omnia ei servit: itaque cum aliquid addimus vel detrahimus
juri communi, jus proprium, id est jus civile efficimus.
В полном согласии с таким
признанием природы основой права находится
и помещенное в самом начале Пандект определение
Цельза: jus est ars boni et aequi. Ульпиан, приводя
это определение, признает его метким
(ut eleganter Celsus definit); но большинству новых
юристов оно казалось неудачным, так как
они переводили его в смысле "искусства
доброго и справедливого", чтo больше
подходило бы к нравственности, чем к праву.
Совершенно иной смысл
получает это определение в
объяснении, какое ему дал в
самое последнее время профессор
Пунчарт *(36). Он находит, что слово ars означает
тут не искусство, а гармонию, согласие,
порядок, bonum означает потребности, интересы,
utilia. Если же оно поставлено в единственном
числе, то только по соображениям стилистическим.
Aequum в абстрактном смысле употреблялось
только в единственном числе, а для римского
уха было бы невыносимо сочетание bonorum
et aequi. Сообразно с таким пониманием Пунчарт
переводит определение Цельза так: "право
есть гармонический порядок интересов
и улажения их столкновений" *(37).
При таком понимании
права римские юристы основой
естественного права считали
природу во всех ее проявлениях.
Нормы естественного права они
выводили из природы и человека,
и вещей, и самых отношений
между человеком и вещами или
между самими людьми.
Так, основываясь на
природе человека, они признавали
необходимым признание недействительными
обязательств, принятых на себя
несовершеннолетними, и установление
над ними опеки. Согласно природе
своей человек всегда одинаков,
будет ли он рабом или свободным,
и потому закон Помпея, устанавливающий
наказание за убийство родственников
и патронов и по буквальному
своему смыслу относящийся только
к свободным, должен быть применяем
и к рабам (Венулей Сатурнин: quum
natura est communis similiter et in eos animadvertatur). По природе
своей человек не может быть относим к
числу плодов, и потому, вопреки общему
правилу, дитя рабыни, рожденное в то время,
когда мать его находилась в чьем-либо
временном пользовании (usus fructus), возвращается
вместе с матерью ее хозяину, а не остается,
как приплод животных, у временного пользователя
(узуфруктуария) (Ulpianus: Vetus fuit quaestio an partus
ad fructuarium pertinet, sed Bruti sententia obtinuit, fructuarium in
eo loco non habere; neque enim in fructu hominis homo esse potest, hoc
ratione nec usumfructum in eo fructuarius habebit). По природе
человек может учиться безгранично, и
потому, если в завещании говорится о рабынях,
обученных парикмахерскому искусству,
то под этим следует разуметь всех учившихся,
хотя бы только два месяца (Марциан. Ornatricibus
legatis, Celsus scripsit, eas quae quos tantum menses apud magistrum
fuerint, legato non cedere; alii et has cedere, ne necesse sit, nullara
cedere, quum omnes adhuc discere possint et omne artificium incremeutum
recepiat. Quod magis obtinere debet, quia humanae naturae congruurn
est).
Другую категорию естественных
юридических норм римские юристы
выводили из природы животных
и вещей. Так, для разрешения вопроса
о том, какие животные могут подлежать
захвату, как ничьи, и какие нет, римские
юристы основывались на том, какие из животных
по природе своей дикие и какие домашние
(Gajus: Apium natura fera est. Itaque quae in arbore nostra consederint,
antiquam a nobis alveo concludantur, non magis nostrae esse intelliguntur,
quam volucres, quae in nostra arbore nidum fecerint. Gallinarum et anserum
non est fera natura. Itaque si quolibet modo anseres mei et gallinae
meae turbati turbetaeve adeo longius evolaverint, ut ignoremus, ubi
sint, tamen nihilo minus in nostro dominio tenentur). "Может
быть, кто-нибудь спросит, - говорит юрист
Павел, - почему под именем серебра разумеют
и выделанные из него вещи, тогда как, если
будет отказан мрамор, под этим именем
нельзя разуметь ничего иного, кроме сырого
материала. Основанием этого правила считается
следующее соображение: все то, что по
природе своей может быть многократно
превращаемо в прежнюю массу, побежденное
такою властью вещества, никогда не избегает
ее действия (Illud fortasse quaeriturus sit aliquis, cur argenti
appellatione etiam factum argentum comprehendatur, quum si marmor legatum
esset, nihil praeter rudem materiam demonstratum videri posset. Cajus
haec ratio traditur, quippe ea, quae talis naturae sint, ut saepius
in sua redigi possint initia, ea materiae potentia victa, nunquam vires
ejus effugiant). Море, проточная вода и воздух
по естественному праву находятся в общем
пользовании (Марциан: Et quidem naturali jure omnium
communia sunt illa: aer, aqua profluens et mare). Гай считает
требованиями естественного разума, чтобы
пограничная стена составляла общую собственность
соседей. Из природы вещей, которые пользованием
истребляются, вытекает, что они не могут
быть объектом временного пользования,
узуфрукта (Rebus exceptis his qui ipso usu consummuntur: nam
eae neque naturali ratione neque civili recipiunt usumfructum).
Вещество, и в своем соединении
с другими сохраняющее свои ядовитые свойства,
не может быть по своей природе объектом
купли-продажи (Gajus: Veneni mali quidam putant non contrahi
emtionem, quia nec societas aut mandatum flagitiosae rei ullas vires
habeat. Quae sententia potest sane vera de his, quae nullo modo, adjectione
alterius materiae usui nobis esse possunt).
Наконец, и природа самих
отношений также служит источником юридических
положений. Сабинианцы, исходя из понятия
о праве собственности как наиболее абсолютном
праве, не уступающем потому никаким произвольным
его нарушениям, признавали, что, по естественному
разуму, в случае спецификации право собственности
на вещь остается за собственником материала
(Gajus: naturalem rationem efficere, ut qui materiae dominus fuerit
idem ejus quoque, quod ex eadem materia factum sit, dominus sit). Противно
природе, чтобы другой мог владеть тою
самою вещью, которою я владею (Павел: Contra
naturam est, ut, cum ego aliquid teneam tu quoque id tenere videaris...
non magis enim eadem possessio apud duos esse potest, quam ut stare
videaris in eo loco, in quo ego sto, vel in quo ego sedeo tu sedere
videaris). Напротив, согласно с природой, чтобы
отношения прекращались тем способом,
как установляются (Ульпиан: Nihil tam naturale
est, quam eo genere quidquam dissolvere quo colligatum est). Если
обещанное по договору выполнить оказывается
невозможным, и самый договор, согласно
естественному разуму, недействителен
(Si id quod daris stipulemur, tale sit, ut dari non possit, palam est
naturali ratione inutilem esse stipulationem).
Приведенные нами примеры
представляются весьма разнородными.
Вопервых, многие из них вовсе не имеют
никакого отношения к "природе", а
представляют собою лишь выводы из исторически
сложившихся выражений и понятий. Так,
объяснение Павлом различия выражений
"серебро" и "мрамор" основано
всецело на установившемся у римлян словоупотреблении,
и выставленное им словотолкование у нас,
например, не могло бы иметь безусловного
значения, так как скульпторы называют
мрамором не только глыбы мрамора, но и
мраморные изваяния, бронзой - и бронзовые
изделия, холстами - и написанные на холсте
картины. Так, правило, что объектом узуфрукта
или commodatum не могут быть потребляемые
вещи, есть только необходимый логический
вывод из исторически сложившихся в Риме
понятий о такого рода правах, понятий
настолько условных, что, напр., в русском
языке нет вовсе и соответствующих им
выражений *(38).
Другую группу примеров
составляют те, в которых естественным
называется просто выражение
требований нравственного чувства.
Таково, напр., признание противным
природе человека отнесение его к числу
плодов. Но, конечно, если противно природе,
чтобы человек считался плодом вещи, то
точно так же противно природе считать
человека вещью. И, однако же, в самом же
римском праве рабы признавались вещами.
Наконец, в-третьих, в числе приведенных
примеров есть и действительно имеющие
некоторое отношение к объективным условиям
природы, но все-таки не в том смысле, чтобы
они представляли собою юридические нормы,
устанавливаемые природой. Сюда относятся
прежде всего те случаи, где естественно-правовой
нормой признается граница, полагаемая
условиями физической возможности. Так,
воздух, действительно невозможно захватить
в свое исключительное обладание; поэтому
он и не может быть объектом собственности.
Но это только означает, что наша деятельность
ограничена законами природы, что физически
невозможного мы не можем совершить; но
такое ограничение естественными условиями
не есть юридическая норма; им определяется
не юридическая обязанность, а только
фактическая невозможность. Затем, сюда
же относятся и те более многочисленные
примеры, в которых естественными правовыми
нормами признаются формы, установленные
волею людей, но только по поводу или в
связи с теми или другими естественными
различиями людей и вещей. Эту именно категорию
юридических норм чаще всего и принимают
за нормы естественного права. Но в действительности
естественны тут только те различия в
свойствах людей и вещей, которыми обусловливается
различие людских интересов и потребность
в особых приемах их разграничения. Самые
же нормы такого разграничения установляются
не природой, а людьми, и потому существуют
не везде и не всегда.