Понятие легитимности власти в политике

Работа 

По курсу: «Неформальные  практики в политике»

Выполнила: студентка 4 курса

Группы СЦ-47

Чухрай Мария 

Легитимация власти в современной России принимает  форму эпизодических, хотя и регулярных, воздействий на общество в узко прагматических целях (например, получение голосов избирателей). Защита элитой собственного “корпоративного” интереса по сути сводится к уходу от контроля общества и государства путем перенесения в “тень” процесса распоряжения ресурсами. Поскольку же сложившиеся соотношения частично закрепляются на формальном уровне, то в результате возникает двойная (официальная и теневая) система управления. Именно в этом и заключается качественное своеобразие российской модели.

Сосуществование параллельных систем организации —  фиктивной и фактической (что в значительной степени отвечает разделению на формальную и неформальную реальности) — прослеживается во многих сферах [2] . Но если выработка неформальных практик за пределами сообщества элит (скажем, различного рода экономическими агентами) может расцениваться как естественная реакция на политику государства, сочетающего бессилие и бездействие с нажимом и произволом [см. Волков 2000], то в случае властной элиты дело обстоит по-другому. Обладая мощными рычагами давления, позволяющими регулировать ситуацию и серьезно корректировать систему формальных правил, представители элиты используют свои возможности главным образом для того, чтобы оснастить нормативную базу механизмами ее же нейтрализации. По сути дела, действия носителей власти лишь усиливают разрыв между двумя реальностями — “бумажной” и практической. Данное обстоятельство заставляет усматривать за такими явлениями, как “уход в тень” и “двухслойность” управления, не столько ответ на некие объективные политические и экономические факторы, сколько воспроизводство на уровне элиты принципов социальной организации, присущих обществу [3] .

Два измерения  — “публичное — теневое” и “рациональное  — нерациональное” — тесно  связаны между собой. Находясь в  публичном пространстве, элита вынуждена  играть по его правилам, т.е. постоянно  легитимировать себя в глазах государства  и общества, выверять свои действия, исходя из интересов различных социальных групп и общего блага, подтверждать свою эффективность, конструируя соответствующий “рациональный” дискурс. Уходя в тень, она освобождается от императива эффективно управлять ресурсами в интересах общества и перестает нуждаться в “рациональном” дискурсе: ей уже не требуется разъяснять свои действия и обосновывать принимаемые решения [5] .

Но и “спрятавшись” в тень, элита не может “почивать на лаврах”. Избавившись от необходимости постоянно “отбиваться” от общества и государства в публичном пространстве, она обречена непрерывно защищать свое поле власти, оберегая сложившуюся систему от проникновения публичного контроля и несанкционированного вмешательства формальной процедуры. Ее “корпоративный” интерес заключается в том, чтобы не позволить системе формализованного взаимодействия выйти за рамки внешне благообразного дискурса, не дать “рациональной” машине заработать по-настоящему.

Таким образом, можно предположить, что при наличии  двух систем управленческой коммуникации (формально-рационального для публичного потребления и неформально-теневого для внутреннего использования), а также двух языков, отвечающих этим системам, осуществление власти происходит по законам только одной из них — системы закрытого неформального взаимодействия. “Двоемыслие” в сфере управления носит технический, а не содержательный характер: действуя по принципам неформальной системы, представители элиты должны владеть практическими навыками и, следовательно, “языками” обеих, в каждый конкретный момент совершая выбор между ними.

В этой перспективе  неформальные правила, составляющие значительную часть институционального арсенала российской элиты, выступают в качестве не девиантных, а функциональных элементов, которые, переплетаясь с формальными нормами, регулируют поведение носителей власти. В результате беспрецедентное расхождение формальных норм с неформальными практиками оказывается не проявлением антагонизма между легитимной системой управления и ненормативными отклонениями от нее, но неотъемлемой чертой единого, стабильно функционирующего организма власти, саму суть которого составляет рутинизация нарушения формального.

...Если обобщать, то можно сказать, что в 1990-е годы во всех сферах общества в связи с задачей элементарного выживания возникла такая конфигурация, при которой неформальные связи и практики доминируют. С одной стороны, прежние неформальные практики универсализировались, поскольку ничего "формального" в момент разрушения советского символического порядка попросту не оставалось. С другой стороны, их функции и текстура значительно изменились. Эти практики перешли на "микроуровень" самой социальной ткани, склеивая эту материю, которая все более атомизировалась, – ввиду установления новых рыночных отношений. Все это происходило в фазе непрерывного острого кризиса, разрушения прежних официальных институций, которые все же играли интегрирующую роль, а также ввиду отсутствия любого "идеалистического", идеологического, символического компонента, тогда как в советское время эти практики были маркированы как оппозиционные или оппортунистические. Они полностью деполитизировались, являясь в своей негативной форме элементом повседневных тактик, хитростей, изобретений ради упорного выживания, или становясь частью предпринимательских, антрепренерских моделей поведения, или же элементом "теневой" политики. Это общее поле расторжения любых формальных конвенций обрамляет, например, так называемый "московский акционизм" 1990-х, который "возгонял" и конвертировал это состояние (как отсутствие любых нормативных символических артикуляций) в художественную практику... 
... 
Процессы форсированной политической и социальной "стабилизации" в 2000-е годы вносят в эту постсоветскую ситуацию новый элемент. Неформальные практики и дерегуляция в сфере производства никуда не исчезли, но на них наложились новые ритуальные и дискурсивные практики "стабилизации". Зачастую они носят фейковый и симулятивный характер, являясь частью масштабной пропагандистской обработки или прямого полицейского насилия. С другой стороны, они согласуются с новыми капиталистическим практикам, прежде всего потребления и развлечения, которые стали возможными для некоторой части населения из-за удачной экономической конъюнктуры. Парадокс в том, что эти новые официальные практики "стабильности" – просто все те же замаскированные неформальные практики, но уже вынесенные на макро-уровень пропаганды, функционирования государственных институтов, административной системы и т.д 
    
Да. И  это сочетание реального неформального и картонного официального  вызывает отвратительное, тошнотворное чувство тотального лицемерия и бессмыслицы.  
 
И еще интересный фрагмент - о личности: 
. 
 ...Как говорил социолог Ричард Сеннет, дерегуляция приводит к "коррозии характера", т.е. к атрофии способности сопротивляться, контролировать ход своей жизни, к утрате достоинства, всевозможным формам "самоуничижения", с одной стороны, и агрессивного непризнания других субъективностей, с другой ³.