Санкт-Петербургский государственный университет

                        Факультет социологии

Курсовая работа по социологической теории на тему «Социология Бурдье и её влияние на российскую социологию  » 

Работу выполнила

студентка 3 курса 3 группы

Шабелян Екатерина

Санкт-Петербург 2011

Содержание

Введение              3

1. Общая характеристика социологической концепции П. Бурдье              6

1.1 Социология социологии              6

1.2 Диалектика социального агента              8

1.3 Двойственная природа социального пространства              10

1.4  Конституирование социальных полей и их основные свойства              12

2. Вопрос о политическом и анализ поля политики              16

3. Значение социологи Бурдье. Интерпретации нынешних политических реалий российского общества исходя их теории Бурдье              19

Заключение              24

Список литературы              27

Введение

Тема данной работы – социология Бурдье и ее влияние на российскую социологию.

Пьер Бурдье (1930 г. р.) — один из крупнейших французских социологов нашего времени. Его профессиональная биография складывалась как постепенное восхождение к вершинам социологического Олимпа, к широкому его признанию научной общественностью и формированию отдельного социологического течения, называемого «школой Бурдье».

Для того чтобы пояснить, почему была выбрана именно эта тема работы необходимо сделать небольшой экскурс в историю противостояния “холистической” (объективистской) и “индивидуалистической” (субъективистской) перспектив. Первое направление, которое традиционно связывается с Дюркгеймом, приписывает социальным объектам свою собственную жизнь, внешнюю и принудительную по отношению к индивиду. Другое, представленное Вебером, рассматривало социальные объекты как результаты целенаправленного, осмысленного человеческого поведения. По мере осознания тупиковости этого деления, в социологической теории усиливалась тенденция к синтезу, обещавшему преодолеть проблему приоритета той или иной стороны, заткать ткань новой социологии, достигающей единства и преодолевающей пропасть субъектно-объектных воззрений на социальный мир.

Один из таких вариантов, синтезирующих конфликтующие перспективы, был предложен П. Бергером и его сотрудниками. Модель Бергера постулирует, что общество производит индивидов, которые производят общество . По мнению сторонников этой схемы, “социальную структуру нельзя охарактеризовать как некую самостоятельную вещь, отдельно от человеческой деятельности, произведшей ее”. Но, равным образом, однажды созданная, “эта структура воспринимается индивидом и как чуждая фактичность и ... как принудительная инструментальность”. Итак, общество есть объективация индивидов. Эти последние, в свою очередь, повторно усваивают в своем сознании “общественное”. Несмотря на то, что эта и подобные ей модели уже тогда критиковались (и продолжают до сих пор подвергаться нападкам) за то, что вместо преодоления ошибок обеих перспектив, они, напротив, лишь комбинируют их, тенденция к синтезу продолжала нарастать.[1]

Более того, на рубеже 70-х–80-х гг. сама история заострила вопрос о характере и природе тех процессов, которые развернулись к этому времени во всех областях социальной, экономической и культурной жизни. Перед социологией встала задача проанализировать социальные изменения, приведшие к возникновению нового качества общества, выявить структурные составляющие его, сравнить с предшествующими состояниями - и создать адекватную теорию. Эта задача получила определенное решение в различного рода концептах - постиндустриального общества, информационного общества, общества позднего капитализма, общества радикализированного модерна и т.д.

Английский социолог Э. Гидденс выдвинул положение, что подходы, недооценивающие “дуальность структуры” общества, не способны критически осмыслить современность на пороге ее перехода в постмодерн. Разработанная им теория структурации нацелена на то, чтобы положить конец “имперским” попыткам, с одной стороны, интерпретативной социологии, основанной на империализме субъекта, а с другой, функционализма и структурализма, предполагающих империализм социальных объектов, так что даже социальные субъекты становятся социальными объектами. Термин “структурация” - в отличие от “структурирования” - означает “самоструктурирование”. Предметом социальных наук, в соответствии с теорией структурации, является “не опыт индивидуального актера и не существование какой-либо формы социетальной тотальности, а социальные практики, упорядоченные в пространстве и во времени. Гидденс далее разъясняет, что „строение агентов и структур нельзя представить как два независимо заданных ряда явлений, то есть как дуализм. Это дуальность. В соответствии с понятием дуальности структуры структурные качества социальных систем являются как средством, так и результатом практик, которые они регулярно организуют. Структура не является “внешней” по отношению к индивидам: как “отпечатки” памяти и то, что проявляется в социальных практиках. Она в определенном смысле скорее “внутренняя”, чем внешняя по отношению к деятельности индивидов (в терминах Дюркгейма). Структуру не нужно приравнивать к принуждению, она не только принуждает, но и дает возможности”. При этом все же складывается впечатление, что у Гидденса структура есть нечто процессирующее, и непонятно, где у нее граница.[2]

Пьер Бурдье исходил из несколько другой перспективы. Свой исследовательский проект он характеризует как конструктивистский структурализм: “С помощью структурализма я хочу сказать, что в самом социальном мире, а не только в символике, языке, мифах и т.п., существуют объективные структуры, независимые от сознания и воли агентов, способные направлять или подавлять их практики или представления. С помощью конструктивизма я хочу показать, что существует социальный генезис, с одной стороны, схем восприятия, мышления и действия, которые являются составными частями того, что я называю габитусом, а с другой стороны - социальных структур и, в частности, того, что я называю полями или группами”. Бурдье оценивает оппозицию объективизма и субъективизма как пример одной из наиболее пагубных “пар концептов”, которыми кишат социальные науки, и указывает, что самое важное в его работе - преодолеть ее: “... оба подхода - объективистский и субъективистский - находятся в диалектической связи и что даже если субъективистский подход, когда его берут изолированно, кажется очень близким интеракционизму или этнометодологии, он отделен от них радикальным отличием: точки зрения фиксируются как таковые и соотносятся с позициями соответствующих агентов в структуре”.

Логика исследований Бурдье в корне противоположна чистому теоретизированию: как «практический» социолог и социальный критик он ратует за практическую мысль в противовес «чистой» мысли или «теоретической теории». Социология Пьера Бурдье носит глубоко критичный и рефлексивный характер. Его диалектичное и порой парадоксальное мышление направлено на критику не только социальной или политической реальности переживаемого периода, но и на саму социологию как инструмент познания социального мира.

Таким образом, подход Бурдье - одного из лидеров современной социальной теории, показался мне достаточно интересным, чтобы предложить его изучение в данной работе.

Задачами работы стали:

       дать характеристику социологической концепции Бурдье;

       рассмотреть его политическою социологию;

       выявить роль рассмотренной социологической концепции и интерпретировать нынешние реалии российского общества исходя их теории Бурдье.

1. Общая характеристика социологической концепции П. Бурдье

1.1 Социология социологии

В работах Бурдье большое место занимает социология социологии. Начиная со своих первых книг: «Социология Алжира» [«Sociologie de L'Algerie»] (1961), «Педагогическое отношение и коммуникация» [Rapport pedagogique et Communication»](1965), «Ремесло социолога» [«Le Metier de sociologue»] (1968) и кончая одной из последних — «Ответы» [«Reponses»] (1992), Пьер Бурдье постоянно анализирует онтологический и социальный статус социологии в современном обществе, свободу и предопределенность в выборе предмета и объекта исследований, независимость и политическую ангажированность социологов.

Обращая внимание социологов на необходимость применения социологического анализа к самой социологии как одной из областей социального универсума, подчиненной тем же законам, что и любая другая область, Бурдье отмечает, что деятельность социолога направляется не одними лишь целями познания, но и борьбой за собственное положение в научной среде. «Значительная часть социологических ортодоксальных работ, — пишет он, — обязана своим непосредственным социальным успехом тому факту, что они отвечали господствующему заказу, часто сводящемуся к заказу на инструменты рационализации управления и доминирования или к заказу на «научную» легитимацию спонтанной социологии господствующих.».

Для Бурдье характерно глубокое пренебрежение междисциплинарным делением, накладывающим ограничения как на предмет исследования, так и на применяемые методы. В его исследованиях сочетаются подходы и приемы из области антропологии, истории, лингвистики, политических наук, философии, эстетики, которые он плодотворно применяет к изучению таких разнообразных социологических объектов как: крестьянство, искусство, безработица, система образования, право, наука, литература, брачно-родственные союзы, классы, религия, политика, спорт, язык, жилище, интеллектуалы и государственная «верхушка» и т. д.

Когда проводят границу между эмпирической социологией и теоретической, то обычно говорят, что эмпирическая социология изучает реальные факты и явления, интерпретируемые в рамках абстрактной модели, которая и является теоретической социологией.

Эмпирическая социология, базируясь на конкретных данных, a priori интегрирована в наблюдаемую ею социальную реальность, тогда как теоретическая социология в своих рассуждениях старается встать на некую объективную «сверхрефлексивную» позицию, расположенную как бы над обществом. Подобное деление на эмпирическую и теоретическую социологию абсолютно неприменимо к работам Бурдье. Отвергая «непрактическую», невовлеченную в социальную жизнь стратегию теоретического исследования как «наблюдения за наблюдателем», автор выстраивает свои работы как человек, чьи интересы инвестированы в действительность, которую он изучает. Поэтому главное для Бурдье — зафиксировать результат, произведенный ситуацией наблюдения на само наблюдение. Это означает решительный разрыв с традицией, утверждающей, что теоретику «нечего делать с социальной действительностью, кроме как объяснять ее».

Отход от подобной «неинвестированной в социальную жизнь» стратегии исследования означает, во-первых, экспликацию того обстоятельства, что социолог не может занимать некую уникальную, выделенную позицию, с которой ему «видно все» и весь интерес которой сводится только к социологическому объяснению; во-вторых, социолог должен перейти от внешнего (теоретического) и незаинтересованного понимания практики агентов к пониманию практическому и непосредственно заинтересованному.

«Социолог противостоит доксософу тем, что ставит под сомнение вещи, кажущиеся очевидными... Это глубоко шокирует доксософов, которые видят политическую предвзятость в факте отказа от подчинения, глубоко политического, выражающегося в бессознательном принятии общих мест в аристотелевском смысле слова; понятий или тезисов, которыми аргументируют, но о которых не спорят.»[3]

Логика исследований Бурдье в корне противоположна чистому теоретизированию: как «практический» социолог и социальный критик он ратует за практическую мысль в противовес «чистой» мысли или «теоретической теории». Он неоднократно подчеркивает в своих книгах, что теоретические определения не имеют сами по себе никакой ценности, если их нельзя заставить работать в эмпирическом исследовании.[4]

1.2 Диалектика социального агента

Вводя агента в противоположность субъекту и индивиду, Бурдье стремится отмежеваться от структуралистского и феноменологического подходов к изучению социальной реальности. Он подчеркивает, что понятие «субъект» используется в широко распространенных представлениях о «моделях», «структурах», «правилах», когда исследователь как бы встает на объективистскую точку зрения, видя в субъекте марионетку, которой управляет структура, и лишает его собственной активности. В этом случае субъект рассматривается как тот, кто реализует сознательную целенаправленную практику, подчиняясь определенному правилу. Агенты же у Бурдье «не являются автоматами, отлаженными как часы в соответствии с законами механики, которые им неведомы». Агенты осуществляют стратегии — своеобразные системы практики, движимые целью, но не направляемые сознательно этой целью. Бурдье предлагает в качестве основы для объяснения практики агентов не теоретическую концепцию, построенную для того, чтобы представить эту практику «разумной» или, того хуже, «рациональной», а описывает саму логику практики через такие ее феномены, как практическое чувство, габитус, стратегии поведения.

Одним из базовых понятий социологической концепции Пьера Бурдье является понятие габитуса, позволяющее ему преодолеть ограниченность и поверхностность структурного подхода и излишний психологизм феноменологического.

Понятие габитуса неожиданно вернуло нас к вопросу, поставленному Аристотелем, но так и не получившему окончательного ответа на протяжении всех последующих столетий истории — вопросу о человеке как о социальном животном. Бурдье предлагает совершенно новое прочтение этого тезиса: вторая натура человека, его причастность к социальному, возможна лишь как первая натура, как онтологическое средоточие всего, что мы склонны принимать за выражение собственных антропологических черт. Радикализм ответа Бурдье на аристотелевский вопрос заключался в том, что онтология человеческого существаявилась для французского социолога эквивалентом или, точнее, субститутомсоциальной праксиологии.[5]

Габитус — это система диспозиций, порождающая и структурирующая практику агента и его представления. Он позволяет агенту спонтанно ориентироваться в социальном пространстве и реагировать более или менее адекватно на события и ситуации. За этим стоит огромная работа по образованию и воспитанию в процессе социализации индивида, по усвоению им не только эксплицитных, но и имплицитных принципов поведения в определенных жизненных ситуациях. Интериоризация такого жизненного опыта, зачастую оставаясь неосознаваемой, приводит к формированию готовности и склонности агента реагировать, говорить, ощущать, думать определенным — тем, а не другим — способом. Габитус, таким образом, «есть продукт характерологических структур определенного класса условий существования, т. е.: экономической и социальной необходимости и семейных связей или, точнее, чисто семейных проявлений этой внешней необходимости (в форме разделения труда между полами, окружающих предметов, типа потребления, отношений между родителями, запретов, забот, моральных уроков, конфликтов, вкуса и т. п.)».[6]

Габитус, по Бурдье, есть в одно и то же время порождающий принцип, в соответствии с которым объективно классифицируется практика, и принцип классификации практик в представлениях агентов. Отношения между этими двумя процессами определяют тип габитуса: способность продуцировать определенный вид практики, классифицировать окружающие предметы и факты, оценивать различные практики и их продукты. (то, что обычно называют вкусом), что также находит выражение в пространстве стилей жизни агентов.[7]

Принципы концепции габитуса ориентируют исследователей на более объективный анализ "субъективных ожиданий". В этой связи Бурдье критикует те политические и экономические теории, которые признают только "рациональные действия". По мнению социолога, характер действия зависит от специфических шансов, которыми обладают индивиды, различия между индивидуальными габитусами обусловливает неравномерность их социальных притязаний. Это проявляется буквально во всем в нашей повседневной жизни: склонность, например, к инвестициям зависит от власти над экономикой. Люди формируют свои ожидания в соответствии с конкретными индикаторами доступного и недоступного, того, что "для нас" и "не для нас", тем самым приспосабливая себя к вероятному будущему, которое они предвидят и намечают осуществить. Бурдье замечает: "Такая предрасположенность, всегда отмеченная (социальными) условиями ее приобретения и реализации, обычно приспособлена к объективным шансам удовлетворения потребностей или желаний, настраивает агентов "по одежке протягивать ножки" и, таким образом, играет важную роль в процессах, направленных на создание вероятной реальности".

Как видно, концепция габитуса позволяет развенчать иллюзии о равных "потенциальных возможностях" будь то в экономике или политике, которые лишь теоретически, на бумаге существуют для всех.[8]

Наряду с теорией габитуса с именем Бурдье связано введение в научный — и, как нетрудно заметить, далеко не только научный — обиход понятий политического, символического, культурного, информационного и других разновидностей социального капитала. Каждая такая разновидность представляет собой, согласно Бурдье, специфический ресурс для формирования практики того или иного действующего субъекта во всей ее неповторимости. В зависимости от общего объема капитала, имеющегося в распоряжении отдельного «социального игрока», могут возрастать или падать его «ставки», более или менее успешно складываться его движение в социальном пространстве; в зависимости от структуры капитала, находящегося в руках данного игрока, осуществляется выбор его социальной траектории (т. е., по сути, выбор жизненного пути). Каждый капитал имеет хождение лишь в определенном поле или подпространстве социального пространства и представляет собой не что иное, как объективацию отдельной разновидности общественных отношений[9].

Неравенство в распределении и структурировании капиталов в рамках конкретной социальной позиции указывает нам на то, что каждый капитал производит и воспроизводит специфические отношения господства.

1.3 Двойственная природа социального пространства

Главную задачу социологии Бурдье видит в выявлении наиболее глубоко скрытых структур различных социальных сред, которые составляют социальный универсум, а также механизмов, служащих его воспроизводству и изменению. Особенность этого универсума заключается в том, что оформляющие его структуры «ведут двойную жизнь». Они существуют в двух ипостасях: во-первых, как «реальность первого порядка», данная через распределение материальных ресурсов и средств присвоения престижных в социальном плане благ и ценностей («виды капитала» по Бурдье); во-вторых, как «реальность второго порядка», существующая в представлениях, в схемах мышления и поведения, т. е. как символическая матрица практической деятельности, поведения, мышления, эмоциональных оценок и суждений социальных агентов.

Бурдье пишет: «Прежде всего социология представляет собой социальную топологию. Так, можно изобразить социальный мир в форме многомерного пространства, построенного по принципам дифференциации и распределения, сформированных совокупностью действующих свойств в рассматриваемом универсуме, т. е., свойств, способных придавать его владельцу силу и власть в этом универсуме. Агенты и группы агентов, таким образом, определяются по их относительным позициям в этом пространстве. Каждый из них размещен в позиции и в классы, определенные по отношению к соседним позициям (т. е. в определенной области данного пространства), и нельзя реально занимать две противоположных области в пространстве, даже если мысленно это возможно.».

Говоря о позиции агентов в пространстве, Пьер Бурдье подчеркивает тот аспект, что социальное и физическое пространства невозможно рассматривать в «чистом виде»: только как социальное или только как физическое: «...Социальное деление, объективированное в физическом пространстве, функционирует одновременно как принцип видения и деления, как категория восприятия и оценивания, короче, как ментальная структура.».

Социальное пространство поэтому не есть некая «теоретически оформленная пустота», в которой обозначены координаты агентов, но воплотившаяся физически социальная классификация: агенты «занимают» определенное пространство, а дистанция между их позициями — это тоже не только социальное, но и физическое пространство.

Для того, чтобы понять, что же находится «между» агентами, занимающими различные позиции в социальном пространстве, нужно «отойти» от привычного рассмотрения «социального субъекта» и обратиться к тому, что делает позицию в пространстве не зависящей от конкретного индивида. Здесь следует еще раз подчеркнуть употребление Бурдье понятия «агент», отражающего в первую очередь такое качества индивида, как активность и способность действовать, быть носителем практик определенного сорта и осуществлять стратегии, направленные на сохранение или изменение своей позиции в социальном пространстве.

Следовательно, можно сказать, с одной стороны, что совокупность позиций в социальном пространстве (точнее, в каждом конкретном поле) конституируется практиками, а с другой стороны, — что практики есть то, что «находится» между агентами. Пространство практик, таким образом, так же объективно, как и пространство агентов. Социальное пространство как бы воссоединяет оба эти пространства — агентов и практик — при постоянном и активном их взаимодействии.

Таким образом, общество как «реальность первого порядка» рассматривается в аспекте социальной физики как внешняя объективная структура, узлы и сочленения которой могут наблюдаться, измеряться, «картографироваться». Субъективная же точка зрения на общество как на «реальность второго порядка» предполагает, что социальный мир является «контингентным и протяженным во времени осуществлением деятельности уполномоченных социальных агентов, которые непрерывно конструируют социальный мир через практическую организацию повседневной жизни».

Говоря о социальном пространстве как «пространстве второго порядка», Бурдье подчеркивает, что оно есть не только «реализация социального деления», понимаемого как совокупность позиций, но и пространство «видения этого деления»: vision и division, а также не только занятие определенной позиции в пространстве (поле) — position, но и выработка определенной (политической) позиции — prise de position. «Социальное пространство, таким образом, вписано одновременно в объективность пространственных структур и в субъективные структуры, которые являются отчасти продуктом инкорпорации объективированных структур.»

Противопоставление объективизма и субъективизма, механицизма и целеполагания, структурной необходимости и индивидуальных действий является, согласно Бурдье, ложным, поскольку эти пары терминов не столько противостоят, сколько дополняют друг друга в социальной практике. Преодолевая эту ложную антиномию, Бурдье предлагает для анализа социальной реальности социальную праксеологию, которая объединяет структурный и конструктивистский (феноменологический) подходы. Так, с одной стороны, он дистанцируется от обыденных представлений с целью построить объективные структуры (пространство позиций) и установить распределение различных видов капитала, через которое конституируется внешняя необходимость, влияющая на взаимодействия и на представления агентов, занимающих данные позиции. С другой стороны — он вводит непосредственный опыт агентов с целью выявить категории перцепции и оценивания (диспозиции), которые «изнутри» структурируют поведение агента и его представления о занимаемой им позиции.

1.4  Конституирование социальных полей и их основные свойства

Социальное пространство включает в себя несколько полей, и агент может занимать позиции одновременно в нескольких из них (эти позиции находятся в отношении гомологии друг с другом).

Поле, по Бурдье, — это специфическая система объективных связей между различными позициями, находящимися в альянсе или в конфликте, в конкуренции или в кооперации, определяемыми социально и в большой степени не зависящими от физического существования индивидов, которые эти позиции занимают.

При синхронном рассмотрении поля представляют собой структурированные пространства позиций, которые и определяют основные свойства полей. Анализируя такие различные поля, как например, поле политики, поле экономики, поле религии, Пьер Бурдье обнаруживает инвариантные закономерности их конституирования и функционирования: автономизация, определение «ставок» игры и специфических интересов, которые несводимы к «ставкам» и интересам, свойственным другим полям, борьба за установление внутреннего деления поля на классы позиций (доминирующие и доминируемые) и социальные представления о легитимности именно этого деления и т. п. Каждая категория интересов содержит в себе индифферентность к другим интересам, к другим инвестициям капитала, которые будут оцениваться в другом поле как лишенные смысла. Для того, чтобы поле функционировало, необходимо, чтобы ставки в игре и сами люди были готовы играть в эту игру, имели бы габитус, включающий знание и признание законов, присущих игре.

Структура поля есть состояние соотношения сил между агентами или институциями, вовлеченными в борьбу, где распределение специфического капитала, накопленного в течение предшествующей борьбы, управляет будущими стратегиями. Эта структура, которая представлена, в принципе, стратегиями, направленными на ее трансформацию, сама поставлена на карту: поле есть место борьбы, имеющее ставкой монополию легитимного насилия, которая характеризует рассматриваемое поле, т. е. в итоге сохранение или изменение распределения специфического капитала.

Пьер Бурдье дает ответ на часто встречающийся вопрос о связи и отличии «поля» и «аппарата» в смысле Альтюссера или «системы» у Лумана. Подчеркивая существенность отличия «поля» от «аппарата», автор настаивает на двух аспектах: историзм и борьба. «Я настроен очень против аппарата, который для меня является троянским конем худшего функционализма: аппарат — это адская машина, запрограммированная на достижение определенных целей. Система образования, государство, церковь, политические партии, профсоюзы — это, не аппараты, а поля. В поле агенты и институции борются в соответствии с закономерностями и правилами, сформулированными в этом пространстве игры (и, в некоторых ситуациях, борются за сами эти правила) с различной силой и поэтому различна вероятность успеха, чтобы овладеть специфическими выгодами, являющимися целями в данной игре. Доминирующие в данном поле находятся в позиции, когда они могут заставить его функционировать в свою пользу, но должны всегда рассчитывать на сопротивление, встречные требования, претензии, «политические» или нет, тех, кто находится в подчиненной позиции.».

Конечно, в некоторых исторических условиях, которые должны быть изучены эмпирически, поле может начать функционировать как аппарат: тоталитарные институции (ссылка, тюрьма, концентрационный лагерь) или диктаторские государства сделали массу попыток, чтобы добиться этого. Таким образом, аппараты представляют предельный случай, нечто, что можно рассматривать как патологическое состояние поля.

Что же касается теории систем, здесь можно найти некоторое поверхностное сходство с теорией полей. Можно было бы легко перевести концепты «самореферентности» или «самоорганизации» как то, что П. Бурдье понимает под понятием автономии; в этих двух случаях действительно процесс дифференциации и автономизации играет главную роль. Но различия между этими двумя теориями, тем не менее радикальны. В первую очередь, понятие поля исключает функционализм и органицизм: поскольку продукты данного поля могут быть систематическими не будучи продуктами системы и, в частности, той, которая характеризуется общими функциями, внутренней связностью. Если верно то, что можно рассматривать входящие в пространство возможного занятые позиции как систему, то тем не менее они формируют систему различий, разграничительные и антагонистические различения, развивающиеся не в соответствии с их собственным внутренним движением (как подразумевает принцип самореферентности), а через внутренние конфликты с полем производства. Поле есть место отношений сил — а не только смысла — и борьбы, направленной на трансформацию этих отношений и, как следствие, это место непрерывного изменения. Связность, которую можно наблюдать в определенном состоянии поля, ее внешнее проявление как ориентации на какую-то одну определенную функцию (например, в случае Grandes Ecoles во Франции — воспроизводство структуры поля власти) являются продуктами конфликта и конкуренции, а не имманентного структуре некоего саморазвития.

Другим важным отличием является то, что поле не имеет частей, составляющих. Каждое субполе имеет свою собственную логику, свои правила, свои специфические закономерности, и каждый этап деления поля вызывает настоящий качественный скачок (как, например, когда переходят от уровня поля политики в целом к субполю международной политики государства). Каждое поле конституирует потенциально открытое пространство игры, ограничения которого есть динамические границы, являющиеся ставками в борьбе внутри самого этого поля. Иначе говоря, для более полного понимания, что разделяет концепты «поле» и «система», нужно рассматривать их в действии и сравнивать их, исходя из произведенных ими эмпирических объектов.

В своей теории экономики полей Бурдье отмечает необходимость всякий раз идентифицировать те специфические формы, в которых проявляются в различных полях наиболее общие концепты и механизмы (капитал, инвестирование, интерес и др.)- и избегать, таким образом, какого бы то ни было редукционизма, но, особенно, редукционизма экономического, признающего лишь материальные интересы и стремление максимизировать денежную выгоду.

2. Вопрос о политическом и анализ поля политики

Наряду с упомянутой проблематикой П. Бурдье анализирует проблемы политической социологии: взаимоотношения политической и социальной сфер.

Бурдье изучает не партии и политические течения или реальных политиков — этого читатель не найдет в книге, — но социальный механизм формирования политических партий и политических мнений, одним из которых является делегирование. Он рассматривает поле политики как рынок, в котором существуют производство, спрос и предложение продукта особого сорта — политических партий, программ, мнений, позиций. Применяя общую концепцию строения и функционирования социального поля, Пьер Бурдье последовательно рассматривает специфические принципы распределения в поле политики доминирующих и доминируемых позиций, власти, а также механизмов легитимного насилия и навязывания определенного видения распределения политических сил и — более широко — деления социального пространства.

Как социолог Бурдье регулярно обращался к исследованию политических сюжетов, что следует также из работ, публикуемых в данной книге — они датируются разными годами, но как гражданин он всегда сторонился политики и никогда не вступал ни в одну партию. 

В политической социологии важно исследование действия логики и механизмов политического поля и его элементов. В концепции политической социологии П. Бурдье политическая партия - одна из структурных частей политического поля. Её можно было бы считать наиважнейшей наряду с политическими группировками, ассоциациями социальных агентов или отдельных социальных агентов. Её специфику подчёркивают как число её членов, что важно при участии в конкурентной борьбе за власть, так и размер политического, символического капитала. Эти предпосылки обуславливают сохранность политической партии, рост важности её роли не только на политическом, но и на других социальных полях.

Для символической власти характерно создание социального мира при помощи слов. Здесь особенно большая роль принадлежит ранее упомянутому требованию соответствия реальности, поскольку “лишь тогда, когда определение точно, соответствует реальности, адекватно вещам, оно создаёт вещи”. В этом смысле символическая власть предоставляет возможность подтвердить или выразить то, что уже существует.

Как символическая борьба, так и борьба за голоса граждан или за удержание разделения государственных органов власти, или агенты трансформации являются политическими партиями, которые П. Бурдье называет “военными организациями, специально предназначенными “воевать” в этой сублимированной гражданской войне”.

В желании бороться политические партии обязаны постоянно мобилизировать максимально возможное число социальных агентов, которые одинаково поняли бы и видели социальный мир. Максимальная мобилизация может быть гарантирована при следующих условиях: политические партии должны создавать и внушить такое видение социального мира, который мог бы потенциально привлечь как можно большее число граждан; политические партии должны стараться занять посты, обеспечивающие власть тем, кто занимает эти посты.

Самое максимальное удовлетворение этих условий обеспечивает максимально положительные результаты конкурентной борьбы за власть.

Важный момент в понятии политического поля по П. Бурдье - проблема совпадения интересов доверяющих и доверенных лиц. Мы обсудим несколько ситуаций, связанных с этой проблемой.

Первая - эффект гомологии. Эта гомология уполномочивает профессионалов наряду с удовлетворением специфических интересов, которые создаёт конкуренция внутри политического поля, удовлетворять интересы своих доверяющих лиц. Конкурентная борьба имеет две наиважнейшие цели, о которых мы уже говорили. Это “двойная игра” при желании доверяющих обладать властью в ходе формирования их восприятия социального мира, а также монопольно руководить объективизированными инструментами власти. Здесь должен возникнуть вопрос - почему доверяющие лица не замечают, что их власть, которую они передают доверенным лицам, узурпируется последними?

Именно здесь важная роль выпадает упомянутому гомологическому эффекту, когда официальный представитель сам верит и может убедить других в том, что у него нет других интересов кроме интересов доверяющих лиц. Для того, чтобы лучше понять механизм гомологического эффекта попробуем его иллюстрировать, опираясь на описание этого эффекта П. Бурдье. Автор структуру политического и социального пространства делит на две части - позицию и оппозицию (“левую” и “правую”). Как политическое, так и социальное пространство имеют своих доминирующих и подчинённых - доверяющих и доверенных лиц. То есть, они являются гомологическими. Поскольку политическое поле является одной из составных частей социального пространства, то их соотношение очень близко. Чтобы было понятно, попробуем схематически представить гомологический эффект.

Когда в политическом пространстве позиция “нападает” на оппозицию (или наоборот), желая свести специфические счёты, ведомая своими интересами, которые определяет логика конкуренции, в то же самое время она делает услугу и позиции социального пространства. Именно это совпадение интересов доверяющих и доверенных лиц является основой успешного “служения” интересам других или “идеологией бескорыстности”.

Возможны ещё по крайней мере две ситуации, связанные с интересами доверяющих и доверенных лиц. Первая: политики-профессионалы выбирают те свои интересы, которые наиболее соответствуют интересам доверяющих лиц, и стремятся их удовлетворить. Таким образом, они больше удовлетворяют свои интересы, причём доверяющие этого не замечают.

Вторая ситуация связана с деятельностью партий, когда “доминирующие в партии лица, интересы которых так или иначе связанные с существованием, постоянством этой институции, а также со специфической прибылью, которую предоставляет партия, имеют свободу, предоставляемую монополией “производства” и “распространения” институционализированных политических интересов, а также возможность выдвижения своих интересов, воспользовавшись интересами своих доверяющих”. В описанной ситуации, согласно П. Бурдье, невозможно доказать, что универсализированные и получившие плебисцитную форму интересы доверенных лиц не совпадают с невыраженными интересами доверяющих лиц, поскольку у первых есть монополия на инструменты производства политически выражаемых и признаваемых интересов. Именно долговременное преобладание такой ситуации в политической жизни общества может вызвать противостояние общества против такого “двойного бессилия” и монополии политиков. В таком случае идёт сопротивление как политике с её шаблонными средствами, так и политическому аппарату.

По мнению П. Бурдье, в обществе в этом случае бунтарство проявляется активным абсентеизмом, аполитичностью, которые могут привести к антипарламентаризму.

3. Значение социологи Бурдье. Интерпретации нынешних политических реалий российского общества исходя их теории Бурдье

Теория Бурдье, по существу представляет собой попытку синтеза структурализма и феноменологии. Такой подход, по мнению социолога, позволяет социологической теории, с одной стороны, заниматься изучением обстоятельств, оказывающих влияние на индивидов, а с другой - исследовать в рамках герменевтической традиции избирательную способность людей, их предрасположенность к тем или иным действиям.

Бурдье делает интереснейший ход: индивидуальное существование человека связывает с проблематикой социальных/социологических переменных. Генерализация такого рода «подмены», которая случается в жизни каждого из нас, нашла отражение в том, что социологическая проблематика в рамках данного подхода превратилась в субститут психологической, а если говорить точнее, психоаналитической проблематики. Программным принципом многолетних исследований Бурдье явилось создание концепции социоанализа.

Очень скоро стало ясно, что именно социоанализ может выступить методом, позволяющим под совершенно особым углом зрения рассмотреть огромную совокупность тем, — от политики до искусства и от экономики до литературы. Благодаря социоанализу Социальное смогло во всеуслышание заявить о своем присутствии, открыв перед нашим мало что замечающим взором свой таинственный горизонт.[10]

Теория Бурдье позволяет более многосторонне анализировать распределение политических ресурсов, средств, необходимых для обретения власти в поле политики.

Действительно, на примерах и политического поля России, и политического поля Америки можно видеть, что декларирование равенства политических прав отнюдь не означает равенство возможностей на деле. Политические программы и политические события производят практически лишь агенты, обладающие достаточным капиталом.

По существу, они экспроприируют права большинства граждан, ибо агенты, не располагающие капиталом, вынуждены выбирать лишь то, что им предложено, зачастую это может быть роль статиста в манифестациях или роль слушателя речиполитика-профессионала.

Бурдье считает, что за исключением кризисных периодов, производство

политических акций является монополией профессионалов.

У подавляющего большинства россиян, да и американцев тоже нет капиталов для пользования этим рынком. Отсюда следует, что у них нет иного выбора, кроме самоотречения своих прав в пользу того или иного политического движения или партии. Что же касается агентов, возглавляющих политические движения и властные структуры, то они, по существу, используют делегированные им права как мощное средство завоевания политического пространства, все более отдаляясь от рядовых граждан.

Как использовать теорию структуралистского конструктивизма П. Бурдье для интерпретации нынешних политических реалий российского общества?

Прежде всего нужно исходить из того, что любое событие в конечном счете детерминировано множеством взаимодействий структур и деятельных агентов, которые можно проанализировать по разным показателям. Но главное - это исследование способностей макрополитических структур и политических агентов на микроуровне к совместному оперированию.

До сих пор наши руководители страны не считались с объективным взаимодействием макро и микро социальных процессов и потому так и не сумели понять, почему их гигантские революционно-реформистские замыслы так никогда и не воплотились в жизнь сообразно задуманному. При ломке старых и создании новых  институтов не учитывались возможности и потенции (капиталы россиян) их коллективные и индивидуальные габитусы - предрасположенности действовать определенным образом. Согласно же положениям теории структуралистского конструктивизма, нельзя успешно трансформировать общество в целом, не добившись успеха в преобразовании габитуса, микросоциальных практик в желаемом направлении.

Микросоциальные практики содержат в себе как потенциал к переменам, так и потенциал сохранения исторически сложившихся образцов поведения, традиций, правил. И, конечно же, микросоциальные практики россиян находятся в определенном отношении к аналогичным практикам других народов мира. Характер микросоциальных практик россиян, в частности, проявляется в глубинных чаяниях людей к совместному спасению (не индивидуальному!), к решению больших проблем всем миром и одновременно, в обеспечении своего материального благополучия единовременным усилием, в почитании родителей и разного рода руководителей, рассчитывая соответственно на их патернализм, в эмоционально окрашенной доброте к ближнему. Это, например, отнюдь не свойственно американским микросоциальным практикам с их акцентом на трезвый прагматизм. Постоянные войны, которые вела Россия, многочисленные бунты и революции также не могли не наложить неизгладимый отпечаток на габитус россиян, на микросоциальные практики, придав им мощный определенный налет социально-группового эгоизма[11].

Нынешний процесс реформирования - ещё одна попытка интегрировать Россию в мировое сообщество стран, исповедующих ценности демократии и свободы. Решение этой проблемы, согласно логике теории структуралистского конструктивизма, видится не в том, чтобы механически заимствовать из иных социальных реалий (в частности, американских) социально-политические структуры, которые неадекватны российскому габитусу, а в том, чтобы Россия имела свои институты, совместимые с микросоциальными практиками своих граждан. Но эти российские структурнодеятельностные связки должны быть такого качества и таких параметров, которые бы позволяли нашему государству адаптироваться к совместному демократическому оперированию и социальному взаимодействию с другими государствами на глобальном уровне. Ведь другие страны, входя в мировое сообщество, смогли сохранить свою социокультурную самобытность, особенность своих социальных структур и практик как на макро, так и на микроуровнях.

Структуралистский конструктивизм позволяет проанализировать состояние взаимодействия политических структур и агентов, выявить каналы выражения подчас разных и неопределенных политических интересов социальных общностей, причем не только через официальные властные структуры, но и по всему политическому пространству. В условиях кризисного российского общества это особенно актуально, ибо как старые, так и вновь создаваемые политические структуры либо функционируют плохо, либо вообще не функциональны для многих граждан.

Политика отнюдь не сводится к деятельности политических структур, как это еще недавно представлялось. Мы являемся свидетелями новых политических реалий объективные связи между агентами ориентированы не только на политические институты, но и на расширение своего влияния собственно в политическом поле, на завоевание там доминирующих позиций. Политическая борьба стала не только борьбой за статус и позиция во властных структурах, но и борьбой за расширение сферы своего влияния в политическом поле. Здесь подчас возникают интересные парадоксы. Рейтинг ряда общественных деятелей (А. Солженицин, С. Ковалев и др.), не задействованных в политических структурах, может быть выше тех, кто представляет официальный политический институт. Первые за счет общего объема разных капиталов (особенно символического) могут обладать большей реальной властью в политическом поле, чем вторые. Россияне были свидетелями тому, что некоторые политики вообще оставляют государственные структуры, чтобы сохранить или даже приумножить свое влияние вполитическом поле за счет обретения иных видов капитала.

Словом, борьба за власть ныне обрела многомерность - она ведется в разных плоскостях: и через государственные структуры, и через каналы конкретных взаимодействий (официальных и неофициальных) разных политических сил. Еще один важный момент. Для укрепления своих позиций в поле деятельные политические агенты, политики-профессионалы, должны завоевать приверженность как можно большего числа граждан. Для этой цели нельзя только делать ставку на рациональность, использовать логику, характерную для интеллектуального поля.

Агенты, чтобы расширить число сторонников в конкурентной борьбе с другими агентами, подчас поступаются "чистотой" своей линии, играя более или менее сознательно на двусмысленностях своей программы. "В результате политические выступления, осуществляемые профессионалами, - отмечает П. Бурдье,- всегда двойственно детерминированы и заражены двуличием, которое не является преднамеренным".

На примере и политического поля России, и политических полей западных стран можно видеть, что некоторых агентов не столько интересуют аргументы и доказательность правоты своей линии, сколько прагматическая эффективность. С помощью пропаганды и политической рекламы истина сплошь и рядом превращается в плюрализм интерпретаций. Агенты легко меняют свои позиции иногда на противоположные ради увеличения своего рейтинга в политическом поле. Политическая практика агента, выраженная в программах и заявлениях, в конечном счете оценивается мобилизующим действием на массы (в этом, как уже отмечалось, кардинальное отличие поля политики от интеллектуального поля, где сила высказанного измеряется степенью соответствия истине). Именно поэтому социологполитолог при анализе тех или иных политических суждений должен уметь раскрывать их "двойственную детерминированность". Цель здесь не в том, чтобы "поймать официальных лиц в их собственной игре", а в том, чтобы содействовать даже в условиях кризиса накоплению и приумножению потенциала моральности и этической мотивации. Ибо, по Бурдье, этическая критика - это то действие, которое "могло бы способствовать воцарению политических полей, способных поощрять самим своим функционированием агентов, обладающих наиболее универсальными логическими и этическими диспозициями".

Будем оптимистически надеяться, что дальнейшее развитие политического поля России пойдет именно по этому направлению - доминированию в нем культурных и моральных ценностей. Это потребует и новых политических агентов с доминированием у них, прежде всего, культурного и символического капиталов.[12]

Заключение

П. Бурдье - один из интереснейших и самых оригинальных западноевропейских представителей социологии второй половины 20 в. Спектр рассматриваемых им проблем довольно широк: от исследования проблем Алжира 60-х до проблем просвещения, от этнологических вопросов кабилов до социологии искусства, от проблем роли женщин до критики политической онтологии Мартина Хайдеггера. П. Бурдье отличается универсальностью и продуктивностью: он является автором более 25 монографий, множества статей, публикуемых в самых крупных научных журналах Франции и других стран.

Теория Бурдьё считается интегральной социологической теорией и представляет собой попытку преодоления противоречий между макро- и микро- анализом, агентом и структурой, которое порождает так называемые «парные понятия» (англ. paired concepts). В основании теории Бурдьё лежат, в первую очередь, фундаментальные идеи классиков, выражающие два противоположных подхода к определению объекта социологии: это исследовательская программа Маркса, исходным пунктом которой полагается широко понимаемая структура (общественно-экономическая формация), и программа Вебера, который исходит из концепта социального действия. Постольку, поскольку агент и структура связаны диалектически, Бурдьё пытается снять противоречие между ними и вводит ряд своих концептов.

Центральными в социологической теории Бурдьё являются понятия «габитус» и «социальное пространство», посредством которых преодолевается разрыв между макро- и микроанализом социальных реалий.

По Бурдьё, объективная социальная среда производит габитус — «систему прочных приобретенных предрасположенностей»; в дальнейшем они используются индивидами как исходные установки, которые порождают конкретные социальные практики индивидов.

Социальное пространство — это логически мыслимый конструкт, своего рода среда, в которой осуществляются социальные отношения. Социальное пространство не совпадает с физическим, однако физическое пространство стремится войти в соответствие с социальным. Социальное пространство можно описать как совокупность полей, специфических однородных «под-пространств» (например, поле литературы, экономическое поле и т. п.), власть над которыми дает обладание дефицитными благами —капиталом. Именно распределение различных видов капитала (экономический, культурный, социальный, символический) в социальном пространстве и структурирует его.

Фигура Бурдье неизменно вызывает самые полярные суждения. Теоретические последователи называют его Карлом Марксом наших дней и утверждают, что теперь социология и философия должны претерпеть существеннейшие трансформации, доказав свою практическую состоятельность острым, чутким и неотступным вниманием к самой практической деятельности, которая является потаенным приводным устройством любой теории.

Левацки настроенные теоретические оппоненты Бурдье критиковали его за удар, нанесенный им по субъективизму и спонтанеизму — анархическо-рационалистической свободе, которая была превращена сартрианцами в олицетворение противостояния субъекта, обращенного в революционное будущее, и мира, неизменно пребывающего в цепких путах прошлого и настоящего.

Оппоненты-либералы упрекали французского социолога в отказе от теории рационального действия, которая сводила образцовые формы поведения и мышления homo sapiens к поведению и мышлению homo oeconomicus и, по крайней мере со времен Вебера, являлась наиболее бережно охранявшимся идейным достоянием сторонников представления о том, что жизнь человека пронизывается расчетом и определяется осознанным выбором.

Оппоненты-консерваторы вменяли Бурдье в вину пренебрежение к философским идеалам логицизма, предписывающим исследовать социальные и несоциальные явления с точки зрения системных свойств, т. е. описывать общество как систему систем.

Однако парадокс заключается в том, что Бурдье не был, да и не мог быть отвергнут ни одними из своих оппонентов: ни левыми, ни либералами, ни консерваторами. Тот, кто отказывал ему в «классичности», не мог не признать его «актуальность», и наоборот, тот, кто отказывали ему в «актуальности», не мог не подтвердить его «классичность». Это знак того, что именно Бурдье может считаться подлиннымклассиком современности.

Бурдье заставил быть другими (или, во всяком случае, изменить способ самоидентификации) и консерваторов, и либералов, и левых. Именно после Бурдье левые смогли определять себя как антиглобалисты, правые же вынуждены признать свою приверженность глобализму. Причиной этому служит то, что глобализация, как всячески стремился показать французский социолог, явилась процессом, приводимым в действие наиболее острыми (уже не «пост…», а скорее «нео…») современными противоречиями, подспудно способствующими вызреванию очагов ожесточенной борьбы.

Лейтмотивом глобализации служит экономикоцентризм, различные стороны которого блестяще вскрывал Бурдье, исследовавший последствия усиления влияния роли экономики и экономических отношений в формировании облика социального мира. Когда возможность «капитализмов» отвергается в пользу одного, унифицированного и унифицирующего Капитализма, тогда творческое сочленение различных видов деятельности подавляется по мере все более ощутимого преобладания экономической практики, а некапиталистические логики экономического поведения (например, в таких областях, как наука, культура и искусство) вытесняются капиталистическими логиками, которые сами приобретают статус «науки», «культуры» и «искусства». (Здесь нельзя не отметить, что Россия — как, может быть, ни одна другая страна — нуждается в бурдьерианской теории осмыслении опыта вовлечения в процессы глобализации, поскольку именно у нас подобного рода глобалистские тенденции заявили о себе с обескураживающей неотвратимостью.)

Смерть Бурдье поставила нас перед лицом проблемы подведения итогов его творчества и выявления возможных преемников. Но именно это и составляет многосложную и, быть может, даже неразрешимую задачу.

Можно соглашаться или не соглашаться с оппонентами Бурдье, однако неоспоримо одно: противоречивость оценок, брошенных в его адрес, свидетельствует не только об интересе к этой фигуре, но и о том, что само социологическое знание в лице основоположника социоанализа стало объектом самого искреннего практического и прежде всего политического интереса. Поскольку такого рода интерес ни в коей мере не исчерпан и только нарастает с течением времени, всякое подведение итогов в данном случае является избыточным и ненужным.

В этом нет никакого парадокса: сказанные нами слова свидетельствуют лишь об одном — о том, что Бурдье удалось добиться осуществления той стратегии обращения с теоретической мыслью, которая всегда составляла его кредо. Ему удалось указать на практические аспекты социальной теории, которая, будучи возвращенной к практике, смогла стать полноценной политикой социологического знания в современном мире. Преемственность в этом случае вовсе не тождественна верноподданичеству адептов и добросовестности комментаторов. Она означает нечто принципиально другое — продолжение работы.

Список литературы

1. Ашкеров А. Пьер Бурдье //Журнал «ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ», 2007
2. Бурдье П. Социология политики: Пер. с фр./Сост., общ. ред. и предисл. Н.А.Шматко./ — М.: Socio-Logos, 1993. — 336
3. Волков Ю. Г., Нечипуренко В.Н., Самыгин С.И. Социология: история и современность. Учебное пособие. Ростов-на-Дону, 1999.
4.   Гидденс Э. Социология. Учебник. М., 2004   
5. Кустарев А. Пьер Бурдье. Вечный бой с агентами невежества // Новое время, №13, 2002.
6. Кравченко А.И. История социологии: Учебник. М.: Издательство Проспект, 2006. — 408 стр.
7. Кравченко С.А.  Социология: Парадигмы через призму социологического воображения: Учеб. пособие для вузов. М., 2007 С.279
8. Пьер Бурдье. Интервью с Дж. Хайльброном и Б. Масо, опубликованное на нидерландском языке в «Sociologisch Lydschrift». Амстердам, X, 2, октябрь 1983. Начала. Сборник текстов. Перевод Н.А. Шматко. — М.: Socio-Logos, 1994.
9. Социоанализ Пьера Бурдьё. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Российской Академии наук. — М.: Институт экспериментальной социологии, СПб.: Алетейя, 2001.
10. Шматко Н.А. Введение в социоанализ Пьера Бурдье. Бурдье П. Социология политики, М.: Socio-Logos, 1993//http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Sociolog/Burd/intro.php

3