Формы правления тоталитарной власти

Министерство  сельского хозяйства Российской Федерации

Федеральное государственное образовательное  учреждение высшего профессионального  образования «Московский государственный агроинженерный университет им. В.П. Горячкина»

Институт  непрерывного профессионального образования. 
 
 
 
 
 
 
 

Реферативное исследование

на тему:  «Формы правления тоталитарной власти» 

Москва 2010

Содержание:

1. Введение..............................................................................................................3

2. Люди и власть.................................................................................................4

3. Формы тоталитарной власти............................................................................10

4. Заключение.......................................................................................................13

5. Список  литературы.......................................................................................14 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     Введение.

     Тоталитаризм— политический режим, который стремится к полному (тотальному) контролю государства над всеми сторонами жизни общества. В сравнительной политологии под тоталитарной моделью понимается теория о том, что фашизм, сталинизм и, возможно, ряд других систем являлись разновидностями одной системы — тоталитаризма.

     Исторически понятие «тоталитарное государство» (итал. stato totalitario) появилось в начале 1920-х для характеристики режима Муссолини. Тоталитарному государству были свойственны не ограниченные законом полномочия власти, ликвидация конституционных прав и свобод, репрессии в отношении инакомыслящих, милитаризация общественной жизни. Правоведы итальянского фашизма и немецкого нацизма использовали термин в положительном ключе, а их критики — в отрицательном. На Западе в годы холодной войны получила широкую известность теория, согласно которой сталинизм наравне с фашизмом был одной из форм тоталитаризма. Эта модель стала предметом исследований в области истории и политологии.

     При использовании в настоящее время  этого термина, как правило, подразумевается, что режимы Гитлера в Германии, Сталина в СССР и Муссолини в Италии были тоталитарными. Различные авторы также относят к тоталитарным режимы Франко в Испании, Салазара в Португалии, Мао в Китае, «красных кхмеров» в Кампучии, Хомейни в Иране, талибов в Афганистане, Ахмеда Зогу и Энвера Ходжи в Албании, Ким Ир Сена и Ким Чен Ира в Северной Корее, самодержавия в России, Пиночета в Чили, Саддама Хусейна в Ираке, де Голля во Франции, Хо Ши Мина во Вьетнаме, Ф. Кастро на Кубе, Сапармурада Ниязова в Туркменистане, Эмомали Рахмона в Таджикистане, Ислама Каримова в Узбекистане, Сомосы в Никарагуа, Хорти в Венгрии и др. Иногда термин используется для характеристики отдельных аспектов политики (например, милитаризма США при президенте Буше). Вместе с тем, подобное применение понятия «тоталитаризм» продолжает вызывать критику. Критики выражают несогласие с приравниванием политических систем сталинизма и фашизма, произвольным употреблением термина политиками, противопоставлением обвиняемых в тоталитаризме режимов демократии. 
 
 
 
 

I. Люди и власть

      Та  или иная власть нужна в любом  обществе, и общества без власти так же неизвестны этнографам, как  общества без семьи или без  собственности. Отношения людей  и власти являются предметом пока отсутствующей у нас науки, лежащей  на стыке психологии, социологии и  политологии. Основной проблемой политической психологии являются комплексы чувств, представлений и действий людей, которые определяют их взаимодействия с властью. Мотивы и формы политического  участия, общественный диалог, отчуждение от власти — таким мы видим круг проблем политической психологии. Между  какими коллективными субъектами —  группами или институтами — развертывается общественный диалог? Участвует ли в нем власть либо стоит над  ним? Как она контролирует круг проблем, которые оказываются или, что  более важно, не могут оказаться  в поле диалога? Каковы формальные и  альтернативные, механизмы политического  участия? В какой степени люди в реальном обществе испытывают отчуждение от власти, как они осознают образующуюся «нехватку» причастности и чем ее компенсируют? Что влияет на принятие решений и как участвуют в  нем разные социальные группы? Как  соотносятся полномочия власти и  возможности общества? Образуется огромное и очень плохо структурированное  поле.  
 
 Попробуем как-то разметить его, используя для этого не столько наши академические познания — они здесь оказываются плохими гидами, — сколько политический опыт, доступный любому современнику. 
 
 Думая об этом, мы первым делом сталкиваемся с бедностью нашего языка. В тоталитарном обществе нет политики, она требует независимых субъектов и свободного поля общественного сознания. Что уж говорить о политологии, политической социологии и психологии... А прямое применение к нашим сегодняшним проблемам политических представлений западной демократии — дело, вряд ли многим более перспективное, чем применение к ним понятий восточной философии. И то и другое нужно знать, но думать хотелось бы категориями, более близкими к реальной жизни. 
 
 В тоталитарном сознании проблемы «власть и общество» не существует. Инфантильное сознание не различает субъект и объект и, скажем, полугодовалый ребенок, укусив сам себя, не понимает, отчего ему больно, плачет и продолжает кусать дальше. Подобно этому, власть и народ едины не потому, что они договорились в конкретном вопросе, решив, что интересы совпадают; в тоталитарном сознании власть и народ едины потому, что они вообще неразличимы, мыслятся как одно нерасчлененное целое, и сам вопрос об их отношениях не возникает. Актуальны иные проблемы: власть и народ против внешнего окружения, власть и народ против внутренних врагов... Тоталитарное сознание верит в абсолютное единство общества, и оно осуществляет эту веру на деле, убивая или объявляя нелюдьми всех, кто не согласен с властью или хотя бы может быть не согласен. Тоталитарное сознание парадоксально, и при абсолютной отрешенности людей от власти оно поддерживает искреннюю их веру в то, что вождь в каждом своем действии выражает их интересы, чувствуя их глубже и мудрее, чем могут они сами. Подобное слияние с властью — первый тип отношений власти и общества. Народ не безмолвствует, как в феодальных государствах прошлого, — нет, народ поет, кричит «ура» и рукоплещет казням. 
 
 Общество функционирует по принципу «запрещено все, кроме того, что приказано», но принцип этот мешает жить лишь врагам народа, только они хотят чего-то запрещенного и неприказанного. Тоталитарная личность с ее энтузиазмом и скромностью этого не хочет: не L ограничивает свои желания, а действительно, искренне не хочет. Все ее отношения с миром развертываются по вертикальной лестнице, восходящей от любого находящегося на свободе члена общества к самому вождю. Соответственно, тоталитарная власть вмешивается и разрушает почти все горизонтальные формы общения людей. Профсоюзы рассматриваются как ненужные и — при власти рабочих! — теряют всякое значение. Выборы депутатов еще при Ленине стали проводиться не по территориальному, а по производственному принципу. Вторжение в семью, религию, культуру не знает границ. В обстановке тревоги и слежки любые объединения по интересам, имеющим сколько-нибудь существенное социальное значение, быстро приобретают вид подпольной организации, вроде описанного в «Белых одеждах» «кубла» генетиков, и в конце концов их члены оказываются за решеткой. 
 
 В XX веке не раз создавались ситуации, в которых политическое поведение власти и политическое сознание общества оказались резко не соответствующими друг другу. Режим действует прежними тоталитарными методами, не замечая, что его рычаги сгнили и общество живет по иным законам. Бескровные революции, которые произошли в Португалии и Испании, отмечают именно такую ситуацию, по-своему развивающуюся сейчас и в Южной Корее, Бирме, Пакистане, Чили... Но «революциям гвоздик» предшествовали десятилетия драматического разложения власти. Тоталитарная власть неизбежно входит в противоречие с природой вещей, и рано или поздно — обычно после смерти харизматического лидера — это становится очевидным даже для правящей элиты. 
 
 Перед режимами открываются два пути: распад и преобразование.

      Нам повезло, мы застали и то и другое. Брежневская эпоха была временем распада, когда лидеры немощными  руками цеплялись за последние символы  культа власти, а народ смеялся  над тем, что для него стало  не более чем побрякушками. Но ни власть, ни общество не предлагали политической альтернативы. Отдельные выступления  несогласных при всем их значении не меняли общее восприятие того, что  имеющаяся власть, при всей ее нелепости, пребудет такой вечно. Ресурсы страны представлялись неисчерпаемыми и, казалось, могли бесконечно оплачивать все  то, во что бездарное руководство  обходилось стране. Власть по-прежнему видела себя тоталитарной, но в разных слоях общества зрели анклавы  иных форм политического сознания. Разрушались основы тоталитарной механики, народ и власть больше не были монолитом, а распадались на большие и  малые группы, живущие внутренними  интересами. Одни пытались игнорировать власть, как интеллигенция. Другие —  надо сказать, более успешно —  старались освоить и подчинить  власть, как деятели теневой экономики. 
 
 Государство должно идти на какие-то изменения в собственной организации. Наиболее распространенным, психологически легким для власти путем является смягчение, известное послабление режима. При этом структура власти сохраняется, аппарат подавления держится в боевой готовности, но используется в значительно меньших масштабах. В последние годы режима Франко в Испании говорили, что положение в стране, как на дороге, когда полиция установила ограничение скорости, но не штрафует за его превышение. Граждане спокойно и привычно нарушают правила, но все виноваты и в любой момент могут быть наказаны. 
 
 Такой способ трансформации режима быстро демонстрирует свою неэффективность. Чувствуя слабость власти, активизируются различные антисоциальные группы, возникает мафия, теневая экономика и т.д. Противоречие между законом, по которому «ничего нельзя», и повседневной практикой, убеждающей, что «все дозволено», провоцирует на проверку реальных границ запретов. Это периодически толкает власть на защиту своего престижа, демонстрацию силы: в самосознании власти она еще остается тоталитарной, противодействие ей — оскорбление. Так среди всеобщего послабления возникают вдруг призраки прошлых суровых времен. 
 
 Теряя последние рычаги, власть огрызается непоследовательными, бессмысленными, жесткими мерами, какими были процессы над диссидентами и директорами, бросающие сегодня специфический свет на все послесталинские десятилетия. При всем том, что различало, скажем, Иосифа Бродского и Ивана Худенко, оба они, как и тысячи других пострадавших, пытались просто заниматься своим делом, выделить узкую область компетенции, в которой могли бы реализовать себя помимо власти. Курчатову, Королеву, Туполеву это удалось, тут государство признало полезность их профессиональной независимости и пошло на локальные отступления от тоталитарной идеи. Всем тем, кто не претендовал, что их талант даст власти победу в будущей войне, нечего было рассчитывать на признание их профессионального достоинства. 
 
 И все же власть отступила. Политические процессы так же не смогли помешать личной популярности диссидентов, как сусловский контроль над идеологией не смог помешать распространению самиздата и второй культуры. Распоряжения властей систематически не выполнялись, все более массивные области жизни уходили из-под контроля, приказы приходилось повторять как заклинания, а чудеса все не приходили. Власть теряет магическую силу, за рубежом и у молчаливого большинства внутри страны формируется вполне адекватное представление о жизни. С уходом прежних верований меняется и политический идеал. Тоталитарная личность с ее энтузиазмом и скромностью уходит в легендарное прошлое. Карьеру делают циничные и безразличные к делу люди, пробивающие свой путь взятками и анонимками. Игра в личную верность начальству сочетается со сложными интригами за его спиной. Защищаясь от нелепости жизни, люди уходят в разные формы «социальной обороны»: в замкнутую от общества семью (мой дом — моя крепость), в хобби и появляющиеся «клубы по интересам», в мафиозные уголовно-экономические структуры, в церковь, в национальные движения. Власть, еще недавно бывшая всемогущей и всепроникающей, сталкивается со своей беспомощностью перед всем тем, что она клеймит как мещанство, местничество, ведомственность, национализм и что на деле является уродливо деформированным, но совершенно естественным процессом самоорганизации общества. Сохраняются, однако, и мощные зоны тоталитарного режима. В армии и партаппарате, школах и тюрьмах поддерживается атмосфера подчинения и единомыслия. 
 
 Все это можно описать как процесс постепенного разложения тоталитарной власти и вытеснения ее иным типом власти — авторитарным. Нам представляется продуктивным предложенное А.Миграняном разделение авторитарных и тоталитарных систем. Авторитарная система, обеспечивая любым путем, в том числе и прямым насилием, политическую власть и не допуская в сфере политики никакой конкуренции, не вмешивается в те области жизни, которые не связаны с политикой непосредственно. Относительно независимыми могут оставаться экономика, культура, отношения между близкими людьми.

      Личная  независимость в известных пределах не рассматривается как вызов  существующей системе правления. Поэтому  в авторитарных системах люди в принципе имеют возможность выбирать между  различными центрами влияния или  конкурирующими друг с другом мафиями. В тоталитарной системе мафии  невозможны; или, точнее, вся она  представляет из себя одну огромную, победившую конкурентов мафию. Авторитарное общество в своем доведенном до логического  конца варианте построено на принципе «разрешено все, кроме политики». Власть отказывается от несбыточных претензий  на полный контроль и выделяет лишь несколько зон, в которых оставляет  управление за собой: это собственная  безопасность, оборона, внешняя политика, социальное обеспечение, стратегия  развития и пр. Экономика, культура, религия, частная жизнь остаются без отеческого внимания. Такая организация  власти в наиболее чистом виде существует в Южной Корее, Таиланде, Чили, постепенно она устанавливается в Китае. Авторитарные режимы оказываются устойчивыми, им удается сочетать экономическое  процветание с политической стабильностью, и на определенном этапе общественного  развития сочетание сильной власти со свободной экономикой является наилучшим из возможных. 
 
 В нашей стране переход от тоталитарного к авторитарному режиму правления постепенно происходил — а кое в чем еще происходит — в течение всех десятилетий после 1953 года, но символом этих изменений стал приход к власти Ю.В. Андропова. Как специалист, он вряд ли заблуждался в истинном отношении народа к власти. Любви нет и не стоит ее добиваться — достаточно требовать послушания. Тональность идеологии стала меняться. Политическим идеалом власти стал профессионализм. Каждый должен заниматься своим делом. 
 
 Честное и точное выполнение должностных инструкций лучше всякого энтузиазма поможет подъему страны. Специалисты нужны и в управлении страной, и в писании картин, и в науке, и в разведке. Все наши беды от некомпетентности, коррупции и безделья. 
 
 Само по себе признание ценностей профессионализма было шагом вперед по сравнению с орденоносной бездарностью прежнего руководства. Это было понято и с надеждой принято обществом. Хорошая работа стимулировалась, однако, мерами, которые диктовались профессионализмом в области репрессий и полным дилетантизмом в политике. Массовые проверки того, кто чем занимается в рабочее время, стали образцом активной некомпетентности власти. В том же духе оказались выдержаны и позднейшие плоды — Указ о нетрудовых доходах и антиалкогольное законодательство. 
 
 Между тем иллюзии рассыпались быстрее, чем могли ожидать самые свободные от них люди. Одновременно с крушением слабеющей веры в бессмертие вождей проверке реальностью подверглись и вера в безграничность ресурсов власти, и вера в ее справедливость и могущество, и вера в бесконечное, воистину чудесное терпение народа. Война в Афганистане, исчерпание дешевого сырья, серия катастроф, коррупция, всеобщие признаки экологического кризиса вернули нас на землю со скоростью пикирующего самолета. Ответом были изменения в партии и бурный рост общественных движений экологического, национального, политического порядка. 
 
 В течение нескольких лет произошли серьезные изменения политического сознания. Политика явилась из небытия и сразу стала делом, интересным для всех. Ограничения на подписку в 1988 году взволновали людей больше, чем дефицит продуктов. Расписаться под коллективным письмом в газету или в орган власти из неслыханного и очень рискованного дела стало заурядным событием. Митинги собирают сотни и тысячи людей. Политика заполняет газеты и телепрограммы, отодвинув на десятое место спорт и все то, что раньше было на первом. Политизируется все — экономика, искусство, экология, право. Многолетняя политическая засуха сменилась бурным весенним половодьем. Мы с радостью плывем в нем, но плывем по течению. Мы все еще не определяем наш путь. 
 
 В психологическом плане тоталитарный и авторитарный режимы оказываются более сбалансированными, более последовательными, чем либеральный. Они убивают тех, кто хотел бы занять их место. Либеральная власть общается с ними. Пытаясь убедить в своем превосходстве, она демонстрирует все свои слабости. Внутри себя либеральное общество вынашивает широкие анклавы иного, более высокого типа политического сознания. Они созревают везде, куда больше не пытается проникнуть центральная власть, — во множестве горизонтальных непроизводственных структур, в кооперативных и других самостоятельных производственных формированиях, в местных органах управления. Демократические меньшинства начинают искать пути объединения, стремятся стать демократическим большинством. Оказавшись в тепличной обстановке безответственности, по своей социально-психологической атмосфере похожей на обстановку мозгового штурма, демократические меньшинства развиваются гораздо быстрее, чем истеблишмент либерального общества. Все больше людей понимают, что власть небезальтернативна, что доверие ей не бессрочно, а дано в кредит. Если кредит этот не выплачивается, то власть становится банкротом. Спасти власть от банкротства может либо харизма руководителя — выбор соблазнительный, но прямиком ведущий в тоталитарный ад, — либо гибкость, чувствительность к переменам, способность и готовность с почетом уйти со сцены. Либерального лидера, слишком долго держащего власть, ожидает грустная судьба императора Александра. Общество признает «век новый, царь младой, прекрасный», запомнит «дней александровых прекрасное начало»... Но с презрением и ненавистью оценит результат правления, которое не смогло перерасти само себя: «Властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда, нечаянно пригретый славой, над нами царствовал тогда». Искусство либеральной политики в том, чтобы, силой охраняя власть от тоталитарной ностальгии и притязаний авторитаризма, поощрять ростки демократического сознания и, не ошибившись в оценке их зрелости, постепенно и добровольно отдавать власть.