XVII век в его отношении  к прошлому и  будущему европейской  культуры

   М.С. Каган

ХVII век - самый  неопределенный период истории Европы Нового времени. И предшествующее состояние  ее культуры, и последующее изначально получили содержательные имена: Возрождение и Просвещение, попытки же дать имя ХVII столетию оказывались безуспешными - не прижилось первоначальное имя, данное ему французами: «Век классицизма», не получило всеобщего признания и имя, рожденное в немецком искусствознании: «Век барокко», как ни соблазнительно было с помощью этого понятия в его убедительной вельфлиновской трактовке покончить с неопределенностью и поднять это столетие на квалификационный уровень ХVI и ХVIII вв. Век этот оказался столь сложным, пестрым, противоречивым, что не укладывался ни в одно однозначное определение, и это касается не только его искусства, но и философской мысли, и политической, и отношения к религии, и его этического и эстетического сознания. В чем же тут дело и как преодолеть эту, не только неудобную для историка культуры, но и препятствующую, казалось бы, пониманию закономерностей ее развития в Новое время, ситуацию?

   Отметим, прежде всего, что понятия «Возрождение» и «Просвещение» не имеют ни хронологической, ни национальной локализации - они обрели общеевропейский масштаб при несовпадающих в разных странах временных рамках (на юге Европы Возрождение началось раньше, чем на севере, а Просвещение сформировалось в Германии позже, чем во Франции), тогда как процессы, протекавшие в европейской культуре между этими двумя эпохами столь различны в разных странах, что кроме чисто формального хронологического определения - «ХVII век» - никакой содержательной характеристики они получить не могут. Особо хотелось бы подчеркнуть сохранявшееся в ХVII веке эпохальное различие между Западной Европой и Восточной, прежде всего Россией, которая оставалась средневековой, по типу своей культуры, страной, тогда как в следующем столетии она «догнала» Запад и, благодаря героическим усилиям Петра Великого и целенаправленной деятельности Екатерины Великой, сумела приобщиться к культуре просветительского типа. Проблема состоит, следовательно, в том, чтобы объяснить это странное состояние XVII столетия, отличающее его и от предшествующего, и от последующего состояний европейской культуры.

   Если  до недавнего времени историки искусства рассматривали Возрождение как качественно своеобразный тип культуры, противопоставляя его, с одной стороны, средневековой готике, а с другой - семнадцативековому барокко, то А.Ф. Лосев, автор этих строк и ряд других культурологов пришли к выводу, что Возрождение является переходным типом культуры - переходным от феодального ее качества к буржуазному, что объясняет основные его особенности и кладет конец многим мало продуктивным дискуссиям. Однако дальнейшие размышления показали, что этот переход не завершился кризисом Возрождения, но в новых формах продолжался и в ХVII, и даже в ХVIII веках. Действительная победа капитализма была отмечена политически Великой французской революцией, а духовно - самоутверждением Романтизма и Позитивизма, родство и соперничество которых определило всю историю европейской культуры ХIХ столетия и было унаследовано ХХ веком. Таким образом, особенности культуры ХVII века могут быть поняты, если рассматривать его в этом трехступенчатом процессе, в котором она является его средним звеном, осуществляя «переход в переходе» - переход от ренессансной гармоничной уравновешенности противоположных потенциалов культуры: аристократического и демократического, мифологического и светского, чувственного и духовного, эмпирического и рационального, этического и эстетического, традиционалистского и новаторского, классицистического и реалистического и т.д., через их конфронтацию и противоборство в ХVII веке к завоеванию безусловного превосходства одним из этих потенциалов, многообразие проявлений которого в разных областях культуры соответствовало содержанию понятия Просвещение. Поэтому основной эстетической «краской» XVII века стал драматизм, что резко отличило его от лиро-эпического Возрождения и привлекло внимание деятелей культуры ХIХ - ХХ веков (начиная с романтиков) к позднему Шекспиру, Сервантесу, Рембрандту, Рубенсу, Бернини, Калло, к драматическому по своей природе барокко в целом, а в философском наследии этого столетия — к Гоббсу и Паскалю.

   Действительно, XVII век не самодостаточен - он может быть понят только при его рассмотрении в связи с Возрождением, принципы которого он и поддерживает, и отвергает, но так или иначе себя с ними соотносит - с научными открытиями ренессансной физики и астрономии, с протестантской реформой христианства и католической реакцией на нее, с ренессансной оценкой взаимоотношений личности и общества, с отношением Ренессанса к античности и к природе, с соотношением в его искусстве идеального и реального… С другой стороны, XVII век не находит еще ни одного окончательного решения и со вздохом облегчения передает эстафету культуре Просвещения, которая и находит эти решения во Французской энциклопедии и английской политической экономии, в философии Канта и культурологии Гердера, в рационалистически-сциентистской педагогике и «романе воспитания», в бытовых трагедиях Лессинга и комедиографии Бомарше, в «реалистическом классицизме» живописи Давида и симфонизме Моцарта и Бетховена. Корни всех этих открытий культуры Просвещения лежат в предыдущем столетии, которое знало великих мыслителей, ученых, писателей, художников, но они оставались одиночками, а превращение принципов их творчества в широкие культурные движения произошло только в XVIII веке. ВТОРАЯ СТАТЬЯ ПО XVII В

   Представление о XVII веке как особом периоде в истории западноевропейской культуры прочно утвердилось в современной науке. Историки, философы, литературоведы, искусствоведы, культурологи говорят о переходном характере семнадцатого столетия, основываясь при этом на безусловных фактах, подтверждающих эпохальное значение культурных и научно-технических революций того времени. Колоссальные достижения философской мысли, стремительное развитие литературы, музыки, живописи, архитектуры, декоративно-прикладного искусства, важнейшие открытия и изобретения в области математики, физики, астрономии, химии, биологии позволяют говорить о некоем глобальном прорыве, своеобразной гуманитарной революции в истории человеческой цивилизации, которая тем самым не только поднялась на более высокую ступень в своем развитии, но и вступила на качественно иной путь эволюции.

   Однако  «рубежность» и «переходность» XVII века, на наш взгляд, определяется отнюдь не простой механической суммой всех составляющих его славу открытий и достижений человеческого разума, а способностью являться одновременно и аккумулятором идей предшествующих эпох, сохраняющим началом, и генератором принципиально новой идеологии, производящей основой. Этический и эстетический опыт эпохи Возрождения был учтен и переосмыслен зачинателями искусства барокко и классицизма. Известная склонность барокко к теоцентризму была не возвратом в средневековье и не отторжением ренессансного антропоцентризма с его идеей безграничного всемогущества человека, а последовательной трансформацией этого антропоцентризма, логическим следствием того мировоззренческого кризиса, который был характерен для этапа Позднего Возрождения. В свою очередь, классицистический рационализм является по своей сути идеологическим продолжением и развитием многих гуманистических традиций, новой (по сравнению с «рациональным иррационализмом» барокко) версией человеческого самоопределения: человек уже не всесилен, но вместе с тем и не беспомощен перед лицом судьбы и Всевышнего; он обладает свободой воли и правом нравственного выбора, но должен всегда подчиняться (причем - совершенно добровольно) интересам и потребностям государства. Зарождающаяся в конце семнадцатого столетия просветительская идеология также учитывает опыт предшествующих художественно-эстетических систем - ренессансной, барочной, классицистической, зачастую образуя при этом весьма причудливые сочетания разнородных на первый взгляд элементов.

   Стержневая  для искусства и культуры XVII века идея внутренней преемственности и  диалогичности породила его феноменальную многоликость и терпимость в отношениях между представителями «конкурирующих» направлений. Нередко произведения литературы, живописи, архитектуры того времени органично сочетали в себе стилистические признаки Ренессанса, барокко и классицизма, не поддаваясь, с точки зрения современной науки, однозначной искусствоведческой атрибуции. Крупнейшие адепты и даже протагонисты рационализма и эмпиризма, деизма и теизма не только принимали активное участие во всевозможных полемиках и дискуссиях, но могли также состоять в дружеской переписке и поддерживать теплые взаимоотношения. В аристократических и полубуржуазных салонах регулярно встречались философы, литераторы, художники, архитекторы, композиторы, музыканты и примкнувшие к ним обыватели и дилетанты, причем ни у одного из присутствующих на подобных светских вечерах не возникало ощущения дискретности происходящего. Значительная идеологическая толерантность и полифоничность XVII столетия во многом способствовали зарождению феномена просветительского энциклопедизма, принципиально иного по своей философской подоплеке и установкам, нежели энциклопедизм итальянских и французских гуманистов Высокого Возрождения.

   Семнадцатый век давно и совершенно обоснованно  считается рубежом двух глобальных исторических эпох - средневековья и Нового времени. Изменение общественно-политических условий, стремительное развитие наук и искусств, технический прогресс в конечном счете приводят к значительной трансформации картины мира, смене мировоззрения у жителей государств Западной Европы. Средневековая социальная иерархия, жестко регламентировавшая положение человека в обществе, постепенно разрушается, уступая место новым социально-экономическим формациям. В этом контексте соглашательская политика многих деятелей Фронды была вполне логична и последовательна, а итоговое поражение фрондеров было объективно предопределено заранее - самим ходом исторического процесса. Новое время диктовало иные законы и условия, и подчинение этим законам было необходимым и неизбежным.

   Склонность XVII века к разноуровневому синтезу позволяет рассматривать его как альфу и омегу (а точнее - омегу и альфу) истории западноевропейской культуры. С одной стороны, он подводит итоги культурного развития Европы на протяжении тысячелетия, а с другой стороны - устанавливает или, во всяком случае, пытается установить новые образцы и ориентиры, которые могли бы послужить основой искусства будущего. Даже пресловутые эсхатологические настроения, весьма характерные для представителей барокко, отнюдь не являются свидетельством их мнимого неверия в завтрашний день: это последствия их глубокого разочарования в земной, бренной жизни, то есть в сегодняшнем дне (впрочем, известная антитетичность и противоречивость искусства барокко доходила иногда до такой степени, что, теоретически отрицая значимость тленных ценностей сегодняшнего дня, последователи этой художественно-эстетической системы в своей земной жизни отнюдь не избегали славы, высокого социального положения, вина, женщин и т.п.).

   Идеологические  и художественные завоевания семнадцатого столетия были адекватно восприняты и усвоены в следующем, восемнадцатом веке. Западноевропейское искусство Просвещения и рококо планомерно развивало эстетические линии классицизма и барокко, по-новому осмысляя, по сути дела, те же самые мировоззренческие и художественные проблемы. В свою очередь, представители сентиментализма также учитывали опыт своих прямых предшественников, а романтики, известные своей оппозиционностью по отношению ко всему классицистическому, в то же время с глубочайшим пиететом относились к художественному наследию XVII века - века реформ и открытий.