Министерство  образования РФ

Ульяновский государственный  технический университет 

     Специальность: лингвистика

     Дисциплина: семиотика

Р Е Ф Е Р А  Т

Тема: Концепция семиосферы Ю.М.Лотмана

                                 Выполнила: Саттарова Л.Р., гр. Лд-51

                                                   Проверила: Арзамасцева И.В.

                                               Оценка:

Ульяновск 2004г. 

План 

Введение………………………………………………………………………..3

1. Штрихи к портрету Юрия Лотмана……………………………………5
2. Концепция семиосферы Ю.Лотмана…………………………………..9
1. Семиотическое пространство…………………………………...9
2. Понятие границы……………………………………………….19

Заключение…………………………………………………………………...21

Список  использованной литературы………………………………………..22 
 

Введение

     В 60-е годы в лексиконе лингвистов появились два слова, нарушившие спокойное течение науки: «семиотика» (или «семиология») и «структурализм». Центром этой исследовательской  парадигмы стал Париж, хотя феномен  получил широкое распространение и в Европе, и во многих университетах Северной и Латинской Америки. Интерес к структурному изучению языка привел в свою очередь (в основном под влиянием работ Романа Якобсона) к интересу, который вызывали работы Пражской школы, и одновременно вновь открыл миру русских формалистов, до той поры известных лишь в переложении книги «Russian Formalism» В. Эрлиха. В 1965 году Ц. Тодоров переиздал многие тексты на французском (Todorov T. Théorie de la littérature. Textes des formalistes russes. Paris, 1965 (перевод на итальян. яз.: I formalisti russi: Teoria della letteratura e metodo critico. Torino, 1968), постепенно основные труды Шкловского, Томашевского и Тынянова были переведены и на другие европейские языки. В Италии впервые заговорили об исследованиях в области гуманитарных наук в СССР в связи со статьей «Формализм и неоформализм» (Formalismo e neoformalismo // Questo e altro. 1964. Fasc. 6–7. P. 51–63 (перепеч. в: Letteratura sovietica 1953–63. Roma, 1964. P. 158–159.), которая предваряла собой антологию трудов Иванова, Успенского, Жолковского и Щеглова и рассказывала как о методологии русского неоформализма, так и о значимости структурного и семиотического исследования. С этого момента интерес к русскому авангарду начал приносить плоды и в издательской области. Чрезвычайно важным было исследование под названием «Структурализм и критика», посвященное обзору «формалистских прецедентов» в современных «структурных» и «семиологических» течениях начиная с 30-х годов, в котором значительный упор делался на ход подобных исследований в СССР.

     В центре этой новой области исследований — в качестве как связующего звена, так и точки опоры (в частности, благодаря серии «Трудов по знаковым системам») — стояло имя Юрия Михайловича Лотмана, который, попав в зону высокого напряжения между «структурализмом» и «семиологией» и исходя в своих работах из структуралистского подхода к феномену сигнификации и коммуникации (в действительности сохраняя многое от этого метода), все же не был прямо с ним связан. Впервые мощный голос этого ученого раздался с трибуны «Точных методов в советской гуманитарной науке» — статье, появившейся в 1967 году в журнале «Strumenti critici», который и впоследствии публиковал многие труды Лотмана.

     Структурализм Лотмана — структурализм особого рода: отправляясь от строгого, «рабочего» определения структуры, через понятия вторичной моделирующей системы (открывающее интерструктурную перспективу) и семиосферы (пространства, в котором реализуется знаковая жизнь человека) он доходит до утверждения значения непредсказуемости в механизме развития систем. В момент кризиса идеологии и критики вообще Лотман в своих последних работах как бы возвращает нам свободу «выходить за пределы», позволяет переосмыслить собственную позицию. Семиотика Лотмана — всеобщая наука о человеке и культуре — приобретает в этом свете отчетливую эсхатологическую перспективу. 
 
 
 
 
 
 
 
 

Штрихи  к портрету Юрия Лотмана 

   Десять лет назад, к шестидесятилетию Юрия Михайловича Лотмана, таллинское издательство “Ээсти раамлт” выпустило сборник “Finitis duodecim lustris” — “К завершению двенадцати люстров” (пятилетий). В нем были статьи коллег и учеников юбиляра, очень емкий и точный биографический очерк, написанный Б.Ф. Егоровым, и библиография печатных трудов ученого.

   Эта книга — драгоценный факт истории нашей духовной жизни. В ней характерно все: и старомодное латинское название, напоминающее о старинных традициях университетской науки, и подчеркнутая интимность юбилейного издания, отпечатанного, на ротапринте тиражом 1500 экземпляров... Ни в Москве, ни в Ленинграде в 1982 году издать ее было бы невозможно: она демонстративно, вызывающе нарушала официальную иерархию.

   У юбиляра не было ни чина, ни даже академического звания. У него было имя. Имя, подписанное  под сотнями печатных работ. Цену имени знали коллеги, ученики — и читатели. Оно пользовалось совершенно исключительной популярностью в интеллектуальной среде уже начиная с 1960-х годов, и это объяснялось не только — и, может быть, даже не столько — индивидуальным талантом или умением обращаться к широкой аудитории, сколько состоянием общества, которое переживало в те годы волну особого интереса к теории, философии культуры, социологии. Работы Лотмана отвечали общественным потребностям. Они редко отличались от тех имитаций теоретического мышления, которые предлагала обществу, с одной стороны, официальная идеология, с другой — массовое культурное сознание. Они восстанавливали подлинную иерархию научных и культурных ценностей и противостояли иерархии суррогатов. В них утверждал себя дух свободного научного мышления.

   Такая свобода не достигается легко  — ее нужно завоевывать, и путь Лотмана вовсе не был усеян  розами. Четыре года войны на передовой, затем Ленинградский университет, почти обескровленный идеологическими  кампаниями; начало научной деятельности в обстановке жестоких запретов и жестких императивов — в особенности для тех, кто, подобно Ю.М. Лотману, занялся Радищевым и русским Просвещением... Начинающий ученый, как и абсолютное большинство его учителей; не мог быть полностью свободен от господствовавших научных стереотипов, но он, как и его научный руководитель Н. И. Мордовченко, был полностью свободен от конъюнктуры. Его работы конца 1940—1950-х годов не потеряли своего значения, в то время как труды более маститых авторов, созданные в эти годы, устарели безнадежно,

   Спустя  несколько десятилетий ему самому пришлось выдерживать необъявленный  “крестовый поход” против структурализма, в котором усматривали не научное  направление, а идеологическую крамолу  и который соответственно изгоняли со страниц центральных изданий, вплоть до изъятия набранных статей.

   В это время Ю. М. Лотман — уже  профессор Тартуского университета. Он приехал в Эстонию в 1950 году, едва покинув студенческую скамью. Воспитанный в традициях подлинной  русской культуры, со свойственным ей уважением к культурам иных народов, он был естественно открыт культуре страны, с которой связал свою научную и личную биографию. Он начинает изучать Эстонию и широко сотрудничает в эстонской печати, Автор этих строк был свидетелем почти символического эпизода “обратной связи”: юноша эстонец, с трудом говоривший по-русски, с захватывающим интересом слушал телевизионную лекцию Ю.М. Лотмана о русской литературе; на минуту оторвавшись от экрана, он сказал с гордостью: “Это самый лучший наш профессор”.

   Уже с 50-х годов Тартуский университет  начал превращаться в один из наиболее авторитетных славистических центров  страны, а в следующее десятилетие  и позднее, когда в нем развернулись теоретические работы, прежде всего  в области семиотики, приобрел мировую репутацию. В Тарту тянулись крупные ученые и многообещающие молодые силы. Почерк “тартуской школы” отличался от всех иных сочетанием теоретического мышления и скрупулезного изучения эмпирического материала, Во всем этом была неоценимая заслуга Лотмана и его коллег, единомышленников и учеников. Имена их ныне широко известны, но здесь нельзя не вспомнить одно — имя безвременно ушедшей 3.Г. Минц, спутника и постоянного помощника Ю.М. Лотмана во всех его начинаниях.

   Его собственная работа была как бы камертоном всей этой деятельности. Расширялся не только тематический диапазон его исследований: в напряженных поисках обозначались новые пути, методологические подходы, вырабатывался исследовательский инструментарий. Не оставляя исторических и историко-литературных исследований в традиционном жанре, Ю.М. Лотман обогащает их, меняя углы зрения и направление изучений. Он становится пионером структурно-семиотических исследований, а затем, уже отправляясь от них, переходит к культурологическим студиям. Он открывает новые методы осмыслений литературного и культурного поведения личности; он изучает быт и биографию. Биография предстает ему как факт культурного творчества, — и автор “Структуры художественного текста” и “Семиотики кино” пишет популярную биографию Пушкина и комментарий к “Евгению Онегину”, принадлежащие к лучшим достижениям современного пушкиноведения. В последней же по времени написанной им биографии “Сотворение Карамзина” историк-аналитик призвал на помощь художественную интуицию — и великий писатель предстал нашим современникам как личность во всем ее психологическом многообразии.

   Ю.М. Лотману принадлежит более 500 оригинальных печатных работ. Но ценность труда ученого, говоря словами Суворова, меряется не числом, а умением. Читая список им опубликованного, поражаешься жанровому и тематическому разнообразию: книги, статьи в популярных журналах, газетные интервью, комментаторские заметки, тезисы выступлений, теоретические разработки, почти герметичные академические статьи на сугубо специальные темы. Статьи о древнерусской литературе, о Льве Толстом и Блоке, Пушкине, Лермонтове, Вяземском, Радищеве, Карамзине... Издания Карамзина — лирики и прозы, поэтов “Беседы любителей русского слова”, Мерзлякова и Войкова...

   Создатель всех этих трудов предстает перед нами как бы в двух ипостасях; академического ученого чуть что не кабинетного типа — и человека устной, почти импровизационной культуры, неутомимого и неиссякаемого генератора новых идей, находящегося в процессе непрерывного научного творчества. Оно кажется спонтанным и стихийным, но это не так: в нем есть своя целенаправленность и внутреннее единство, закономерный переход от одной темы и проблемы к другой, ею же и порожденной. В нем есть и выбор: оно направлено на то, что значительно в культурном смысле и обойдено вниманием предшествующей науки. И как говорил Владислав Ходасевич о четырехстопном ямбе: “Ему один закон — свобода. // В его свободе есть закон”. Оно не создает канонов, а преодолевает их, постоянно корректируя и уточняя самого себя. Оно есть процесс самодвижения и самопреодоления, как сама родившая его стихия культуры, которой Юрий Михайлович Лотман возвращает сейчас с лихвой то, что от нее получил.  
 
 
 

Концепция семиосферы Ю.Лотмана

Семиотическое пространство

     Как правило, рассуждения о семиотическом пространстве строились по общепринятой схеме: в основу брался отдельный изолированный коммуникационный акт, и исследовались возникающие при этом отношения между адресантом и адресатом. При таком подходе полагается, что изучение изолированного факта обнаруживает все новые черты семиозиса, которые можно в дальнейшем экстраполировать на более сложные семиотические процессы. Такой подход удовлетворяет известному третьему правилу "Рассуждения о методе" Декарта: "...придерживаться определенного порядка мышления, начиная с предметов наиболее простых и наиболее легко познаваемых и восходя постепенно к познанию наиболее сложного..."'.

     Кроме того, это отвечает научной привычке, ведущей свое начало со времен Просвещения: строить "робинзонаду" - вычленять изолированный объект, придавая ему в дальнейшем значение общей модели.

     Однако  для того, чтобы такое вычленение было корректным, необходимо, чтобы  изолированный факт позволял моделировать все свойства явления, на которое  будут экстраполироваться выводы. В данном случае этого сказать нельзя. Устройство, состоящее из адресанта, адресата и связывающего их единственного канала, еще не будет работать. Для этого оно должно быть погружено в семиотическое пространство. Все участники коммуникации должны уже иметь какой-то опыт, иметь навыки семиозиса. Таким образом, семиотический опыт должен парадоксально предшествовать любому семиотическому акту. Если по аналогии с биосферой (В. И. Вернадский) выделить семиосферу, то станет очевидно, что это семиотическое пространство не есть сумма отдельных языков, а представляет собой условие их существования и работы, в определенном отношении, предшествует им и постоянно взаимодействует с ними. В этом отношении язык есть функция, сгусток семиотического пространства, и границы между ними, столь четкие в грамматическом самоописании языка, в семиотической реальности представляются размытыми полными переходных форм. Вне семиосферы нет ни коммуникации, ни языка. Конечно, и одноканальная структура есть реальность. Самодовлеющая одноканальная система - допустимый механизм для передачи предельно простых сигналов и вообще для реализации первой функции, но для задачи генерирования информации она решительно непригодна. Не случайно представить такую систему как искусственно созданную конструкцию можно, но в естественных условиях возникают работающие системы совсем другого типа. Уже то, что дуализм условных и изобразительных знаков (вернее, словности и изобразительности, в разных пропорциях присутствующих в тех или  иных знаках) является универсалией человеческой культуры, может рассматриваться как наглядный пример того, что семиотический дуализм - минимальная форма организации работающей семиотической системы.