Судебные процессы 1920-1930х гг. Их юридическая характеристика

     Введение

     Репрессивная  политика советского государства оказалась  в последнее десятилетие в  центре общественного внимания. Произошедшие в стране на рубеже 1980-1990-х годов  преобразования привели к ликвидации советской власти и началу глубокой трансформации общественного строя. В этих условиях вполне закономерен интерес к тем событиям и явлениям советской истории, которые ранее в силу господствовавших идеологических установок либо замалчивались, либо изучались только с определенной точки зрения. Реабилитация жертв политических репрессий, открытие многих засекреченных ранее архивных материалов, отказ от коммунистической идеологии положили начало всестороннему и более глубокому осмыслению государственных репрессий, как одного из системообразующих факторов советского политического строя. Их изучение вызвано необходимостью понимания не только причин, но и долговременных последствий регулярного репрессивного воздействия на общество, без чего невозможно преодоление тоталитарных тенденций, сохраняющихся в современной политической культуре и общественном сознании.

     Комплексное исследование репрессивной политики советского государства предполагает обращение  к различным формам ее реализации, в том числе и посредством  судебных органов. В 1920-е и особенно в 1930-е годы политические судебные процессы, проводившиеся как в центре, так и на местах, являлись частью повседневной жизни советского общества. В данном контексте под политическим понимается такой судебный процесс, на котором подсудимый в силу антигосударственного характера совершенного или приписанного ему преступления выступает в качестве противника существующего политического режима. Применительно к советской действительности рассматриваемого периода формальным признаком подобных процессов служило привлечение к уголовной ответственности по статьям, карающим за так называемые контрреволюционные преступления. Использование судебной процедуры не столько в целях защиты от противоправных действий политического характера, сколько для прямого подавления, позволяет говорить о таком явлении как судебные репрессии, которые были составной частью репрессивной политики.

     Судебный  процесс можно считать политическим и в том случае, когда подсудимых судят за неполитические преступления, но само их привлечение к уголовной  ответственности инспирировано властями, преследующими определенные политические цели.

     В 1920-1930-е годы происходило становление  и развитие системы политического  судопроизводства. В реализации репрессивной политики советского государства деятельность судов играла особую роль, поскольку репрессии в этом случае осуществлялись с помощью одного из основополагающих общественных институтов. Отсюда возникает проблема изучения возможностей и последствий трансформации традиционных институтов общества в условиях тоталитаризма.  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

ГЛАВА 1. Политические судебные процессы 1920х годов 

Процесс над партией эсеров (1922 год)

     Три четверти века назад в московском Доме Союзов проходил первый после  гражданской войны и последний  неинсценированный от начала и до конца политический процесс – суд над правыми эсерами.

     Формально с начала 1922 г. большевики ликвидировали  систему «чрезвычаек», создав взамен нее Государственное политическое управление (ГПУ) с более ограниченными полномочиями. Коммунистическая власть публично декларировала намерение рассматривать политические дела "исключительно в судебном порядке". В это же самое время Секретный отдел ГПУ направил в свои подразделения на места циркулярное письмо с предписанием создать в каждой государственной и кооперативной организации тайное "Бюро содействия органам ГПУ", членам которого вменялось в обязанность выявлять у себя "контрреволюционный элемент", то есть, попросту говоря, стучать на своих сослуживцев. Судьбу выявленных "антисоветчиков" решали сами органы во внесудебном порядке. Для демонстрации "судебного порядка" был организован показательный процесс над 12 членами ЦК и 10 активистами партии социалистов-революционеров, длившийся больше двух месяцев. Все центральные газеты отводили ему целые полосы.

     Кроме того, к суду привлекли дюжину бывших эсеров (так называемая "вторая группа"), роль которых на процессе сводилась к поддержке обвинения. Дело партии эсеров рассматривалось в высшей судебной инстанции того времени - Верховном Революционном трибунале при ВЦИК. Председательское кресло в нем занял член ЦК РКП(б) Георгий Пятаков, государственным обвинителем выступил не менее видный большевик Николай Крыленко. И судья, и прокурор впоследствии сами оказались на скамье подсудимых в еще более неправом суде - но неизвестно, вспомнили ли перед расстрелом, как приговаривали других.

     Основная  статья, которую трибунал предъявил  обвиняемым первой группы, была ст. 60 нового советского УК, согласно которой участие  в организации, действующей в  целях совершения преступлений, предусмотренных  ст. 57 (контрреволюционные действия, направленные на свержение Советской власти), 58 (вооруженные действия) и 59 (пособничество иностранным государствам), каралось смертной казнью.

     Загодя  и во время всего судебного  разбирательства вокруг обвинительного заключения была раздута мощная пропагандистская шумиха: эсеров третировала пресса (особенно отличились Бухарин и Маяковский, Демьян Бедный, карикатуристы Владимир Дени и Борис Ефимов), устраивались демонстрации с кровожадными лозунгами и т.д.

     Однако, к защите подсудимых подключился Социалистический интернационал и многие западные левые интеллектуалы. Независимая русская "общественность" тщетно пыталась вещать на процессе устами лучших дореволюционных адвокатов социал-демократического направления. Защитников травили так же, как подсудимых, - советская власть ясно давала понять, что никакой защиты для своих противников терпеть не будет. В ответ на протесты адвокатов по поводу давления на суд Пятаков заявил, что трибунал одобряет демонстрации, исходя из "революционного понимания пролетарского права". Все закончилось тем, что иностранных защитников вынудили покинуть страну, а в отношении русских адвокатов (среди которых были председатель Политического Красного Креста Николай Муравьев и защищавший Бейлиса Александр Тагер) решили не церемониться и просто выслали их из Москвы.

     Эсерам  пришлось защищаться самим. Они отвергли большинство предъявленных им обвинений  и использовали гласный суд как  трибуну, выступив с обличениями  политики большевизма. Аркадий Альтовский заявил, что большевики превратили Россию "в огромную каторжную тюрьму для народа". Лев Герштейн предсказывал, что коммунистическая власть приведет "не к социализму, а к ужаснейшей реакции". Такого власть тоже стерпеть не могла - с тех пор политических подсудимых стали специально готовить к процессам, и на суде они уже только каялись в преступлениях, придуманных следователями. Традиция поведения на суде, сформированная еще народниками 1870-х, оборвалась до послесталинских времен, когда ее возродили диссиденты.

     Конечно, процессом эсеров правящая партия сводила счеты с популярной оппозиционной партией, некогда выигравшей у нее выборы в Учредительное Собрание (11 обвиняемых были депутатами "учредилки"). Цинично закрывая глаза на свои же постановления, власть судила эсеров за грехи, совершенные до объявленных ею амнистий участникам Гражданской войны.

     Революционный трибунал приговорил 12 подсудимых к  смертной казни, остальных - к тюремному  заключению. После того как против смертного приговора была организована международная кампания с участием Анатоля Франса, Фритьофа Нансена, Максима Горького и других "властителей дум", Президиум ВЦИК не отменил, а лишь приостановил его исполнение, поставив его в зависимость от дальнейшего поведения загнанной в подполье партии, то есть превратил "смертников" в заложников. Борьба заключенных вылилась в серию голодовок и закончилась самоубийством одного из них - рабочего Сергея Морозова. Только тогда власти пересмотрели приговор и заменили эсерам смертную казнь на тюремное заключение. Однако, за исключением Альтовского, никто из осужденных больше на свободу никогда не вышел: все они погибли в лагерях и ссылках.

     Таким образом, процесс над партией  эсеров стал своеобразным прологом в  целой серии политических процессов  над неугодными режиму общественно-политическими силами и отдельными личностями. 

     Усиление  репрессий. «Шахтинское дело»

     «Шахтинское дело» было сфабриковано в 1928 году в Шахтинском районе Донбасса по обвинению большой группы руководителей и специалистов угольной промышленности из ВСНХ, треста «Донуголь» и шахт во вредительстве и саботаже. Официально оно именовалось как «Дело об экономической контрреволюции в Донбассе». Обвиняемым вменялась в вину не только «вредительская деятельность», но и создание подпольной организации, установление конспиративной связи с московскими вредителями и с зарубежными антисоветскими центрами.

     Расследование было организовано по предложению полномочного представителя ОГПУ в Северном Кавказе  Е. Г. Евдокимова и начальника экономического отдела Северо-Кавказского управления ОГПУ К. И. Зонова. Шахтинское дело было подготовлено ОГПУ, а затем передано в Специальное присутствие Верховного суда под председательством Вышинского. Е. Г. Евдокимов заявил о том, что аварии, происходящие на шахтах треста «Донуголь» являются непосредственным результатом антисоветской деятельности нелегальной контрреволюционной вредительской организации, состоящей из дореволюционных технических специалистов¹.

     Следствие велось группой следователей ОГПУ, в частности Курским, Федотовым, которые выполняли поручение, целью которого было получить «чистосердечные признания», придать делу характер общегосударственного². После рассмотрения вопроса прошли массовые аресты. Всего было обвинено 53 человека. Cудебные заседания проходившие в колонном зале Дома Союзов начались 18 мая 1928 и продолжались 41 день. Кроме государственных обвинителей (Крыленко и Рогинский) в заседаниях принимали участие 42 общественных обвинителя. Обвиняемых защищали 15 адвокатов. На суде присутствовали многочисленные журналисты и зрители. Лишь 10 из 53 подсудимых полностью признали все предъявленные им обвинения.

     Решением  суда 11 человек были приговорены  к высшей мере наказания — расстрелу. Инженеры Н. Н. Горлецкий, Н. А. Бояринов, Н. К. Кржижановский, А. Я. Юсевич и служащий С.3. Будный были расстреляны 9 июля 1928 г.³. Для шести остальных (Н. Н. Березовский, С. П. Братановский, А. И. Казаринов, Ю. Н. Матов, Г. А. Шадлун и Н. П. Бояршинов) расстрел был заменен 10 годами. Четверо обвиняемых (в том числе два германских подданных) были оправданы и четверо (в том числе один германский подданный) приговорены к условным срокам наказания. Остальные — к лишению свободы сроком от 1 до 10 лет с поражением в правах на срок от 3 до 5 лет.

     Согласно  материалам обвинительного заключения, разоблаченная советскими рабочими и органами ОГПУ в начеле 1928 года организация вредителей, состоящая из инженеров и техников, работавших до революции в угольной промышленности (Матов, Калганов, Березовский и др.), бывших шахтовладельцев и акционеров (Самойлов, Колодуб и др.), меньшевиков: инженер Калнин, техник Васильев:

     «1. охватывала собой не только наиболее крупные рудоуправления Донбасса и руководящий центр Донугля, но имела своих сторонников и активных членов среди высшего руководящего технического персонала каменноугольной промышленности в Москве;

     2. была связана с такими же организациями в других отраслях промышленности;

     3. одновременно была связана... с органами и деятелями иностранных держав, не имеющими никакого отношения к каменноугольной промышленности, как таковой;

     4. ставила своей задачей не только экономическое вредительство, но и прямое оказание помощи неприятелю в момент грядущей подготовляемой капиталистическим миром интервенции»⁴.

     Согласно  материалам следствия, указание на необходимость  начала вредительских действий было отдано служащим бывшими владельцами на совещании владельцев и инженеров в Ростове на Дону в 1920 году во время съезда совета горнопромышленников, который происходил после освобождения Донбасса частями Красной Армии. До 1924 года инженеры выполняют указания в индивидуальном порядке, с 1922 пытаются восстановить связь с организаторами вредительства, используя личную переписку. С 1922 года на рудниках формируются вредительские организации, которые получают деньги от бывших собственников «за сохранение в порядке отобранных у них шахт, за переоборудование и улучшение их и, наконец, за сокрытие от советской власти наиболее ценных месторождений с тем, чтобы наиболее важные подземные богатства к моменту падения Советской власти могли быть возвращены хозяевам нетронутыми и неистощенными. На финансирование вредительской деятельности зарубежной разведкой и контреволюцией было выделено до 700 тысяч рублей. При этом, технический персонал шахт и рудников свои вредительские действия отрицал, объясняя их «неполадками»⁵.

     «Шахтинское дело» не стало единственным актом выявления и наказания «экономических контрреволюционеров — вредителей». Процесс получил большой резонанс и показал о так нызываемых специалистах — вредителях, организовавших «третий этап подрывной работы международной буржуазии против СССР», еще по словам В. И. Ленина, буржуазные специалисты «…насквозь проникнуты буржуазной психологией и которые нас предавали и будут предавать еще годы⁶». В необходимости борьбы с контрреволюцией среди техников и специалистов заявляется на съездах партии, к активной борьбе по выявлению призывает И. В. Сталин: «...Нельзя считать случайностью так называемое шахтинское дело. «Шахтинцы» сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко еще не все выловлены. Вредительство буржуазной интеллигенции есть одна из самых опасных форм сопротивления против развивающегося социализма. Вредительство тем более опасно, что оно связано с международным капиталом»⁷.