События на озере Хасан и реке Хонхил-Гол

Поводом к столкновениям послужили спорные  территории — две небольшие сопки  у озера Хасан, где сходились  границы СССР, Кореи и Маньчжоу-Го и территория в районе реки Халхин-Гол  у границы Монголии и Маньч-Жоу-Го. Обе эти территории не представляли никакой практической ценности. В  случае с Халхин-Голом спор формально  происходил между двумя государствами-сателлитами  — зависевшей от СССР Монголии и  созданной японцами на территории оккупированного  ими Северного Китая Маньч-жоу-Го.

Бои у  Хасана начались со вторжения советских  пограничников 12 июля 1938 года на сопку  Заозерную (Чангуфэнь) и возведения там укреплений. Советская сторона  стремилась спровоцировать японцев  на боевые действия ограниченного масштаба с участием регулярных войск, чтобы  продемонстрировать всему миру, несмотря на широкомасштабную волну репрессий  после дела Тухачевского, Красная  армия сохранила боеспособность и может нанести поражение  даже такому грозному противнику, как  японская армия.

На практике вышел конфуз.  14 июля правительство Маньчжоу-Го, а 15 июля, когда в перестрелке погиб один японский жандарм, правительст Японии заявили протест по поводу нарушения советскими войсками маньч журской границы. Заместитель наркома иностранных дел Б. Стомоняко заявил, что ни один советский солдат границы не нарушал.

Тем временем в дело вмешался Блюхер, пославший  на Заозерную собственную комиссию. В секретном приказе наркома  обороны Ворошилова, изданном 31 августа 1938 года и посвященного итогам хасанских  боев, с возмущением говорилось: «Руководство командующего Дальневосточного Краснознаменного фронта маршала Блюхера  в период боевых действий у озера  Хасан было совершенно неудовлетворительным и граничило с сознательным пораженчеством. Все его поведение за время, предшествовавшее боевым действиям и во время самих  боев, явилось сочетанием двуличия, недисциплинированности и саботирования  вооруженного отпора японским войскам, захватившим часть нашей территории. Заранее зная о готовящейся японской провокации (точнее, советской. — Авт.) и о решениях правительства по этому поводу, объявленных тов. Литвиновым послу Сигемицу, получив еще 22 июля директиву наркома обороны о  приведении всего фронта в боевую готовность, тов. Блюхер ограничился  отдачей соответствующих приказов и ничего не сделал для проверки подготовки войск для отпора врагу  и не принял действительных мер для поддержки пограничников полевыми войсками. Вместо этого он совершенно неожиданно 24 июля подверг сомнению законность действий наших пограничников у озера Хасан. Втайне от члена Военного Совета тов. Мазепова, своего начальника штаба тов. Штерна, зам. наркома обороны тов. Мехлиса и заместителя наркома внутренних дел тов. Фриновского, находившихся в это время в Хабаровске (все они далеко не случайно прибыли еще до начала боев. — Авт.), тов. Блюхер послал комиссию на высоту Заозерная и без участия начальника погранучастка произвел расследование действий наших пограничников. Созданная таким подозрительным порядком комиссия обнаружила «нарушение» нашими пограничниками маньчжурской границы на 3 метра и, следовательно, «установила» нашу «виновность» в возникновении конфликта на озере Хасан. Ввиду этого тов. Блюхер шлет телеграмму наркому обороны об этом мнимом нарушении нами маньчжурской границы и требует немедленного ареста начальника погранучастка и других «виновников в провоцировании конфликта» с японцами. Эта телеграмма была отправлена тов. Блюхером также втайне от перечисленных выше товарищей. Даже после указания от правительства о прекращении возни со всякими комиссиями и расследованиями и о точном выполнении решений Советского правительства и приказов наркома обороны, тов. Блюхер не меняет своей пораженческой позиции и по-прежнему саботирует организацию вооруженного отпора японцам»

Командующий Дальневосточной армией не слишком  верил в способность своих  войск противостоять японцам. Беда была в том, что красноармейцы  воевать не очень-то умели. В итоговом приказе Ворошилова об этом говорилось вполне откровенно: «Виновниками в  этих крупнейших недочетах и в  понесенных нами в сравнительно небольшом  боевом столкновении чрезмерных потерях  являются командиры, комиссары и  начальники всех степеней Дальневосточного Краснознаменного фронта и, в первую очередь, командующий Дальневосточным  Краснознаменным фронтом маршал Блюхер. Вместо того чтобы честно отдать все свои силы делу ликвидации вредительства  и боевой подготовки Дальневосточного Краснознаменного фронта и правдиво информировать партию и Главный  Военный Совет о недочетах  в жизни войск фронта, тов. Блюхер систематически из года в год прикрывал  свою заведомо плохую работу и бездеятельность  донесениями об успехах, росте боевой подготовки фронта и общем благополучном  его состоянии».

29 июля  японцы атаковали соседнюю с  Заозерной высоту Безымянная  на советской территории, убив  пятерых пограничников. Подошедшая  рота Красной армии заставила  их отступить. 31 июля японские  войска заняли Заозерную и  Безымянную, вытеснив оттуда советские  пограничные посты. Атаки частей  Особой Дальневосточной армии  на захваченные японцами высоты начались только 2 августа, когда противник уже успел окопаться и оборудовать огневые позиции. В промедлении обвинили Блюхера, все еще надеявшегося на мирное урегулирование инцидента.

1 августа  1938 года состоялся неприятный  разговор по прямому проводу  Сталина, Молотова и Ворошилова  с Блюхером. Сталин возмущался: «  — Скажите-ка, Блюхер, почему приказ  наркома обороны о бомбардировке  авиацией всей нашей территории, занятой японцами, включая высоту  Заозерную, не выполняется?»

«Докладываю, — отвечал Блюхер. — Авиация  готова к вылету. Задерживается вылет  по неблагоприятной метеорологической  обстановке. Сию минуту Рычагову (командующему ВВС Дальневосточного фронта. —  Авт.) приказал, не считаясь ни с чем, поднять авиацию в воздух и  атаковать... Авиация сейчас поднимается  в воздух, но боюсь, что в этой бомбардировке мы, видимо, неизбежно  заденем как свои части, так и  корейские поселки».

Блюхеру ничего не оставалось, как, скрепя сердце, отрапортовать: «Авиации приказано  подняться, и первая группа поднимется в воздух в одиннадцать двадцать — истребители. Рычагов обещает  в 14 часов иметь авиацию атакующей. Я и Мазепов через полтора  часа, а если Бряндинский полетит  раньше, вместе вылетим в Ворошилов. Ваши указания принимаем к исполнению и выполняем их с большевистской точностью».

Начатое 2 августа советское наступление  захлебнулось. Артиллерист С. Шаронов  вспоминал: «К началу боев я служил командиром орудия противотанковой  батареи. Мы были приданы 7-й роте 3-го батальона 120-го стрелкового полка. Правда, пушки по прямому назначению не использовались — японцы танков не применяли. Наша дивизия наступала  с юга в направлении сопок  Пулеметной и Заозерной в узком  коридоре (в некоторых местах ширина его не превышала 200 метров) между  озером и границей. Большая сложность  была в том, что стрелять через  границу и переходить ее категорически  запрещалось. Плотность в этом коридоре была страшной, бойцы шли вал за валом. Я это со своей позиции  хорошо видел... Очень много там  полегло. Из нашей роты, например, в  живых осталось 17 человек...»

О том  же говорит капитан Стороженко, командир батальона, атаковавшего Заозерную  с юга: «Перед нами лежало пространство в 150 метров, сплошь оплетенное проволокой и находящееся под перекрестным огнем. В таком же положении находились наши части, наступавшие через северный подступ на Безымянную... Мы могли  бы значительно быстрее расправиться с зарвавшимся врагом, если бы нарушили границу и овладели окопами, обходя их пс маньчжурской территории (в районе Хасана сходились границы трех стран  —Щ СССР, Маньчжурии и Кореи.— Авт.). Но наши части точно исполняли] приказ командования и действовали в  пределах своей территории...»

Сталин  хотел продемонстрировать миру силу Красной армии и рассчитывал  на быструю и бескровную победу, отнюдь не собираясь затевать полномасштабную  войну с Японией. Поэтому Красной  армии было приказано пределами  Заозерной границу не переходить. Но мини-блицкриг не удался! Японцы, чувствуя себя победителями, предложили урегулировать  спор ми-Г ром и вернуться к  позициям, которые стороны занимали на утро 11 июля Эти предложения 4 августа  Сигемицу передал Литвинову. Однако советский нарком заявил: «Под восстановлением  положения я имел в виду положение  существовавшее до 29 июля, т. е. до той  даты, когда японские войска nepeшли  границу и начали занимать высоты Безымянная и Заозерная».

На следующий  день Ворошилов направил Блюхеру  и его начальнику штаб Г.М. Штерну директиву, где разрешил при атаке  на Заозерную использовать обход  с флангов через линию государственной  границы. Руководство операции теперь поручалось Штерну. Уже после того как бои закончились, Штерн чтобы  оправдать большие потери, писал  в «Правде»: «Возможность... вообще какого бы то ни было маневра для частей Красной армии полностью отсутствовала... Атаковать можно было только... прямо  в лоб японским позициям...» О  разрешении вторгнуться для обхода неприятельских позиций на маньчжурскую территорию он, естественно, умолчал.

8августа  «Известия» опубликовали сообщение  штаба 1-й (Приморской); армии: «Советские  части... очистили нашу территорию  от остатков японских войск,  заняв прочно наши пограничные  пункты». Через два дня появилось;  столь же фантастическое коммюнике:  «9 августа японские войска  вновь предприняли ряд атак  на высоту Заозерную, занимаемую  нашими войсками Японские войска  были отброшены с большими  для них потерями...» Но военных  опровергали чекисты в секретных  рапортах. 14 августа лейтенант госбезопасности  Чуличков докладывал: «Фактически  высота Заозерная была взята  не полностью, а только юго-восточные  скаты... гребень северной части  высоты и северо-восточные скаты  ее — находились в руках  японцев .. Японцы находились на  северной части гребня Заозерной  с 6 августа по 13 августа и занимали  командные точки высоты...» А  на следующий день коллега  Чулич-кова Альтгаузен сообщил  Фриновскому: «Вчера, 14 августа, Штерну  передан текст Вашей телеграммы  т. Ежову по вопросу дезинформации  штакором в занятии высот Заозерная  и Безымянная. Уже в начале  приема текста телеграммы Штерн  вызвал меня на телеграф и  обрушился на меня вплоть до  оскорблений. Затем он доложил  т. Ворошилову, что я все время  относился, недоброжелательно к  действиям корпуса (атаковавшие  сопки Безымянная и Заозерная  40-я и 32-я стрелковые дивизии  и 2-я механизированная бригады  были объединены в 39-й стрелковый  корпус, в командование которым  вступил Штерн — Авт.), и поставил  вопрос об освобождении (подателя  телеграммы от должности. —  Авт ) .» Выводы чекистов были полностью подтверждены совместной советско-японской комиссией, побывавшей на Заозерной утром 12-го, на следующий день после заключения перемирия. Входившие в состав комиссии военные и дипломаты констатировали, что «ввиду особого создавшегося положения в северной части гребня высоты Заозерная, которое выражается в чрезмерном сближении — до пяти метров — частей обеих сторон», необходимо прийти к следующему соглашению: «...С 20 часов 12 августа как главные силы японской армии, так и главные силы Красной армии в северной части гребня высоты Заозерная отвести назад на расстояние не ближе 80 метров от гребня...» Фактически стороны вернулись к положению на 11 августа, оставив гребень сопки в качестве своеобразной нейтральной зоны Японцы без всяких споров очистили советские сопки Безымянная и Пулеметная, на удержание которых за собой и не претендовали.

Советские потери, по официальным данным, опубликованным только в 1993 году, составили 792 человека убитыми и 2752 ранеными, японские соответственно — 525 и 913, т. е. в 2—3 раза меньше. В приказе  Ворошилова по итогам хасанских боев справедливо отмечалось. «Боевая  подготовка войск, Штабов и командно-начальствующего  состава фронта оказалась на недопустимо  низком уровне. Войсковые части были раздерганы и небоеспособны; снабжение  войсковых частей не организовано. Обнаружено, что Дальневосточный  театр к войне плохо подготовлен (дороги, мосты, связь)...» О том  же говорили и на совещании командного и политического состава Посьетского  погранотряда, причем применительно  не только к пограничникам, но и к  полевым войскам Красной армии.

Согласно  записям присутствовавшего на совещании  бригадного комиссара К.Ф. Телегина, основными причинами неудач стало  то, что войска «растянулись по фронту, а во время боя сгруппировались  на необорудованных позициях... Связь  только телефонная, после потери ее много израсходовали

Над сопкой Заозерной (район оз. Хасан) реет советский  флаг живой силы... Не было увязки между  подразделениями, даже стреляли по своим  танкам... Военком 40-й стрелковой дивизии  боялся взять на себя ответственность  за мобилизацию плавединиц для подброски  грузов на фронт («а если сорву путину?»)... Округ прислал гранаты Ф-1, а  пользоваться ими не могли. . Вначале  полевые части работали без кода... Полевые части от Новой деревни  до Заозерной побросали ранцы, пулеметы... Пренебрегали штыковым боем... Боевой подготовкой  не занимались, потому что превратились в хозяйственных командиров... Сено, дрова, овощи заготавливаем, строительство  ведем, белье стираем .» 
 
 

2.ВОЕННЫЕ  ДЕЙСТВИЯ НА РЕКЕ ХАЛХИН-ГОЛ 

Неудачные действия Красной армии на Хасане побудили японцев устроить новую  пробу сил в следующем году в районе Номонган у монгольской  реки Халхин-Гол. Монгольско-китайская  граница в районе реки Халхин-Гол  до 1939 года ни разу не демаркировалась. Здесь была пустыня, ни для одной  из сторон не представлявшая большого интереса. В начале мая 1939 года монгольские  пограничные патрули перешли  на восточный берег Халхин-Гола и  продвинулись до местечка Номонган. По названию этого местечка, где произошли  первые вооруженные столкновения, советско-японский конфликт 1939 года в Японии именуется  «Номонганским инцидентом». В СССР же в ходу было словосочетание «события на реке Халхин-Гол».

Японских  и маньчжурских войск на спорной  территории сначала не было. После  вторжения сюда монгольских пограничников  командование Квантун-ской армии решило продвинуться к реке Халхин-Гол, чтобы  удержать за собой оспариваемые земли. Жуков уже в 1950 году следующим  образом оценил японские намерения  на Халхин-Голе: «Думаю, что с их стороны  это была серьезная разведка боем. Японцам важно было тогда прощупать, в состоянии ли мы с ними воевать». А в первой своей статье о Халхин-Голе, появившейся еще в 1940 году, он отметил, что плацдарм на Халхин-Голе должен был прикрыть будущую стратегическую магистраль: «По плану японского  генштаба, через район Номун-Хан  — Бурд-Обо должна была быть проложена  железная дорога Халунь — Аршан  — Ганьчжур, обеспечивающая питание  войск, действующих против Монгольской  Народной Республики и Забайкалья».

В перерастании мелких стычек пограничников в полномасштабный  военный конфликт оказались заинтересованы прежде всего японцы. Они стремились установить границу по Халхин-Голу, чтобы прикрыть стратегическую железную дорогу. Однако далеко идущих планов оккупации, в случае успеха на Халхин-Голе, Монголии и советского Забайкалья, у Японии в тот момент не было. Операция на монгольской границе была организована по инициативе командования Квантунской  армии. Штаб императорской армии  в Токио в принципе был против отвлечения сил с основного фронта на юге, против Китая. Наступление на Халхин-Голе мыслилось как локальная  акция, и военное руководство  в японской столице сознательно  устранилось от планирования и проведения операции.

Японские  генералы рассчитывали, что из-за отдаленности района боев от железных дорог и  жизненных центров СССР советская  сторона не пойдет на дальнейшую эскалацию  конфликта, а согласится принять  японскую версию начертания монголо-маньчжурской границы. Но Сталин не собирался отступать  перед японскими требованиями, хотя большой войны со Страной восходящего  солнца в ту пору он тоже не хотел.

Наладить  снабжение частей Красной армии  в районе боев было очень тяжело, но эта задача была в конечном счете  успешно разрешена. В статье 1940 года Жуков отмечал: «Наша ближайшая  железнодорожная станция была отдалена от Халхин-Гола на 750 километров (грузооборот 1500 километров). Это действительно  создавало огромные трудности в  подвозе огнеприпасов, горючего, вооружения, снаряжения и средств питания. Даже дрова и те надо было доставлять не ближе, чем за 500 километров».

В начале июля японские войска переправились  на западный берег Халхин-Гола и  захватили плоскогорье Баин-Цаган. Они рассчитывали тем самым заставить  советское командование отвести  войска с плацдарма на восточном  берегу. Жуков предпринял контратаку силами только что подошедшей танковой бригады. Она потеряла больше половины своих танков, но вынудила японцев  оставить район Баин-Цаган и уйти на восточный берег.

Японские  танки не шли ни в какое сравнение  с советскими БТ. Так, легкий танк «Ха-го»  вместо оптических примеров имел щели, не защищавшие от пуль, вместо радио  его экипаж использовал переговорную трубу, по которой передавались команды  от командира водителю. Командиру  также приходилось выполнять  функции наводчика и заряжающего. Из танка был плохой обзор, да и  вооружение — 37 мм пушка и 2 7,7 мм пулемета — располагались неудачно, образуя  большие «мертвые пространства». 12 мм лобовая броня защищала только от пуль, а пушка японского танка  могла пробить 22 мм броню советского БТ-7 лишь с дистанции в 300 м, тогда  как тот мог уверенно поджигать  «Ха-го» с расстояния в 1000 м из своей 45 мм пушки. Японские танки предназначались  для сопровождения пехоты, а не для борьбы с танками противника, и использовались рассредоточено. В  борьбе с советской бронетехникой  на Халхин-Голе у них не было никаких  шансов на успех.

Однако  и советское командование, по указанию заместителя наркома обороны  Г. И. Кулика, отвело основные силы и  артиллерию с плацдарма, где они  подвергались интенсивному огневому воздействию  противника. 12 июля 603-й полк, оставленный  для охраны переправ, в панике бежал  после легкого нажима японцев. Жукову удалось остановить бегущих и  восстановить положение, а японцы не воспользовались благоприятной  возможностью для захвата переправы.

Распоряжение  Кулика было отменено наркомом Ворошиловым, и основные силы 1-й армейской  группы, которой командовал Жуков, вернулись  на восточный берег Халхин-Гола. Строго говоря, распоряжение Кулика было совершенно правильным. Раз в ближайшие  недели Красная армия не собиралась наступать, незачем было держать  на насквозь простреливаемом плацдарме  значительное количество войск, да еще  с артиллерией. В этих условиях они  лишь несли ненужные потери от неприятельского огня. Опасаться же скорой и внезапной контратаки со стороны японской армии не было оснований. У японцев не было мобильных частей, а единственная танковая бригада после боев у горы Баин-Цаган вышла из строя. Да и вообще после поражения на западном берегу Халхин-Гола японским войскам требовалось время, чтобы привести себя в порядок и создать необходимые запасы снаряжения и боеприпасов. Подготовка к наступлению на плацдарм не прошла бы незамеченной для советской разведки, но и внезапная атака оставляла достаточно времени для переброски советских подкреплений на восточный берег.

Ведь  даже паническое бегство красноармейцев 603-го полка, сформированного из малобоеспособных территориально-милиционных частей, японцы не смогли использовать в своих  целях.

20 августа  1939 года началось решающее советское  наступление на японские позиции  на восточном берегу Халхин-Гола. Генерал Григоренко, бывший тогда  майором, так охарактеризовал  его ход и исход: «Первая  армейская группа... окружила находящиеся  на монгольской территории части  6-й японской дивизии (в действительности  — армии. — Авт.). В последующих  боях эти части были полностью  уничтожены. Японцы не сдавались,  а прорваться не смогли. Во-первых, потому, что не имели приказа  на отход с занимаемых позиций.  Во-вторых, слишком велико было  численное и техническое превосходство  у нас. Но потери мы понесли  огромные, прежде всего из-за неквалифицированности  командования. Кроме того, сказывался  характер Георгия Константиновича,  который людей жалеть не умел. Я недолго пробыл у него  в армии, но и за это время  сумел заслужить его неприязнь  своими докладами Штерну. Человек  он жестокий и мстительный,  поэтому в войну я серьезно  опасался попасть под его начало».

Замысел наступления сводился к нанесению  ударов с обоих флангов для  окружения японской группировки. Расчет строился на внезапность сосредоточения советских войск и отсутствие у противника танковых и механизированных резервов для нанесения контрударов  по атакующим. Советские клинья должны были сомкнуться в Номонгане (Номон-Хан-Бурд-Обо).

В 1940 году Жуков так описал последние бои  на Халхин-Голе: «С 24 по 30 августа шла  траншейная борьба, упорная борьба за каждый бархан. Это была целая  эпопея. Возле каждой высоты наши войска встречали бешеное сопротивление. Генерал Камацубара обманывал окруженные части, предлагал им по радио и  через голубиную почту держаться, обещая поддержку. Японцы, введенные  в заблуждение своим командованием, упорно отбивались. Каждую высоту приходилось  брать приступом. Наша тяжелая артиллерия уже не имела возможности вести  огонь, так как железное кольцо наших  войск все более и более  замыкалось. Возникала опасность попадания в своих. Артиллеристы под огнем неприятеля выкатывали вперед пушки на открытые позиции и били по траншеям врага прямой наводкой, а затем пехотинцы со штыками и гранатами шли в атаку, врываясь в траншеи.

Замечательно  действовала наша авиация. Она беспрерывно  патрулировала в воздухе, не давая  японским самолетам бомбить и  штурмовать наши войска. Наши летчики  делали по 6—8 вылетов в день. Они  разгоняли резервы противника и  штурмовали его окруженные части. Японские истребители терпели поражение  за поражением...

К 30 августа  в руках японцев оставался  последний очаг сопротивления —  сопка Ремизова... К этой сопке  собрались остатки войск императорской  армии. Японская артиллерия почти вся  к этому времени была выведена из строя. Поэтому японцы вели главным  образом минометный и пулеметный огонь. Наши части, охваченные величайшим воодушевлением, все сужали и сужали кольцо. 30 августа на сопке Ремизова заалели красные знамена».

По официальным  данным, опубликованным только в 1993 году, советские и монгольские войска на Халхин-Голе в период с мая  по сентябрь 1939 года потеряли убитыми 6831 человека, пропавшими без вести— 1143, ранеными — 15 251 и больными — 2225 человек. В японский плен попало 89 советских  и 1 монгольский военнослужащий. Таким  образом, общие советские и монгольские  потери погибшими составили, с учетом примерно 1 тысячи умерших от ран, около 9 тысяч человек. Всего в боях участвовало  около 5 тысяч монгольских и около 120 тысяч советских воинов.

Им противостояли 76 тысяч японцев и маньчжур. Сухопутные войска Японии и Маньчжоу-Го потеряли 8629 человек убитыми, 9087 ранеными и 2350 больными. Потери в личном составе  японской авиации достигли, по одним  данным, 141 убитого и 89 раненых, по другим — 116 убитых, 65 пропавших без вести  и 19 раненых. Поскольку из плена вернулось  лишь 2 японских летчика, общее число  убитых в японских ВВС скорее всего  составило 179 человек.

В сентябре 1942 года в Хайларе был открыт памятник японским и маньчжурским военнослужащим Квантунской армии, погибшим к тому времени в войне. Из 10 301 имени, выбитом  на памятнике, 9471 — это те, кто  пал во время Номонганского инцидента. Из этого числа следует вычесть  потери убитыми сухопутных сил — 8629 человек и ВВС — 179 человек. Тогда общее количество умерших  от ран и болезней составит приблизительно 663 человека. В плен попало 160 японских и 44 маньчжурских солдат и офицеров. Общие же потери 6-й японской армии  и поддерживавших ее авиационных  частей убитыми, пленными, ранеными и  больными достигли 20 264 человека (или 20 334, если принять более высокую  цифру потерь ранеными в японской авиации). В 1201 пропавших без вести  японцев вошли и так называемые «зомби». Некоторые военнослужащие испытали нервное потрясение от непрерывных артобстрелов и бомбардировок с воздуха и ушли в тыл. При этом они забыли свое имя, забыли, кто они и откуда. Позднее этих «зомби» включили в число убитых, хотя в действительности они со временем пришли в себя или были помещены в психиатрические лечебницы.

15 сентября 1939 года между сторонами было  заключено перемирие. Советские  войска на Халхин-Голе одержали  победу, захватив почти всю спорную  территорию и богатые трофеи. Отступая, 6-я армия оставила почти  все свое тяжелое вооружение. Советские войска захватили 175 орудий, 115 станковых пулеметов, 225 ручных  пулеметов и 12 тысяч винтовок. Однако по соотношению потерь  в людях советскую сторону  можно даже счесть проигравшей.  Особенно если принять во внимание, что из-за недоучета в Красной  армии безвозвратных потерь убитых  в советских войсках на Халхин-Голе  на самом деле могло быть  не меньше, чем в рядах Квантунской  армии.

Причины поражения японской армии на Халхин-Голе лежали в ее технической отсталости в сравнении с Красной армией. У японцев почти не было автотранспорта, а лошади были очень уязвимы. Например, в дивизии генерала Камацубары к  началу боев было 2 705 лошадей, из которых  погибло или было ранено 2005, а  еще 325 вышли из строя вследствие болезней. Таким образом, к концу  боевых действий японцы почти не имели  средств для доставки снабжения  своим сражавшимся в Номонгане  войскам. Жуков же не зря в мемуарах помянул добрым словом шоферов: «Чудо-богатыри шоферы делали практически невозможное. В условиях изнуряющей жары, иссушающих ветров кругооборот транспорта в 1300—1400 километров длился пять дней!»

Японская  сторона значительно уступала советской  не только в качестве, но и в количестве танков. К 1939 году Красная армия располагала  примерно 17 тысячами танков, а годовое  производство достигало 3 тысяч машин. В Японии же даже в 1940 году, когда  были приняты меры по наращиванию  производства, выпустили всего 573 танка. Единственный в японской армии танковый корпус, действовавший на Халхин-Голе, располагал всего 182 боевыми машинами и по силе примерно соответствовал советской танковой бригаде. Жуков  же к началу августовского наступления  имел в своем распоряжении 498 танков и 385 бронемашин К тому же после неудачи 6 июля, когда японские танки были расстреляны советской артиллерией, командование Квантунской армии  вывело свой танковый корпус с линии  фронта и более не использовало его  против Красной армии.

Важную  роль сыграло превосходство советской  авиации. Самолеты И-16 и И-153 («Чайка») по своим тактико-техническим данным не превосходили основные японские истребители  той поры «Мицубиси» А5М и «Накадзима» Ki-27. Так, «Чайка» развивала максимальную скорость в 443 километра час, а «Накадзима» — 450 километров. И маневренность у этих самолетов была примерно одинаковая. Однако слабость японских ВВС заключалась в катастрофическом недостатке пилотов. За тридцать лет существования японской авиации, с 1909 по 1939 год, было подготовлено всего 1 700 летчиков. И это при том, что в 1936 году планировалось произвести 3 600 боевых самолетов. Даже потеря на Халхин-Голе 230 пилотов убитыми и ранеными создавали для японских ВВС критическую ситуацию. Да и по общему числу самолетов превосходство было на советской стороне. К началу августовского наступления Жуков располагал 515 самолетами, тогда как у японцев было не более 300 машин.

Окончательно  конфликт на Халхин-Голе был урегулирован после долгих переговоров только в мае 1942 года, с заключением соглашения о демаркации границы в спорном  районе. В тот момент СССР вел  тяжелейшую борьбу с Германией, а  Япония — с США и Британской империей. В столкновении друг с  другом не была заинтересована ни одна из сторон. В результате граница  в районе Халхин-Гола прошла по линии  фактического контроля. Почти весь спорный район, включая Номонган, остался в составе Монголии. К  Маньч-жоу-Го отошли лишь небольшие  районы к юго-востоку от Номонгана, захваченные в результате наступления  японских войск, предпринятого в  начале сентября 1939 года. В ходе переговоров  японская сторона тщетно ссылалась  на советскую трофейную карту, где  граница была проведена по Халхин-Голу. Но здесь перевесило «право победителей». Ведь сражение у Халхин-Гола выиграла Красная армия, что не могла не признать японская сторона.