Россия в период правления Павла 1

  Многие  при дворе не скрывали трагических  обстоятельств смерти отца Павла, тем  самым еще сильнее обостряя отношения  между матерью и сыном. Французский  посол при Зимнем дворце Сольмс отмечал, что Екатерина была для сына скорее мачехой ежели матерью, она не доверяла ему и всегда подозревала  в том, что он может восстать против нее[11]. Писатель Август Коцебу подтверждает этот факт, обратив наше внимание на то, что наследник престола при  Екатерине не имел никакого значения, «он видел себя ниже господствовавших фаворитов»[12], и отсюда в нем родилась «справедливая ненависть ко всему  окружающему его мать; отсюда образовалась черта характера : постоянное опасение, что ему не оказывают должного внимания»[13]. Впрочем, о накаленных отношениях между матерью и сыном  в императорской семье конца 
XVIII века говорят почти все современники.

  Между тем, Павел I – интеллектуал. Князь  Голицын говорит о весьма остром и пылком уме Павла, обладающего  прекрасной памятью[14]. О хорошей  памяти будущего императора говорили и его учителя. Вообще Павел был  одаренным человеком; А.С. Порошин, учитель  математики, писал, что по остроте  своего математического мышления Павел  мог бы быть «нашим Российским Паскалем» 
[15]. Д.Х. Ливен, фрейлина и дочь лучшей подруги императрицы Марии 
Федоровны, сообщает, что Павел «французский язык и литературу знал в совершенстве»[16]; ее слова подтверждает барон Грим, потрясенный «изящным пониманием всех тонкостей» французского языка и культуры[17]. Тот же самый современник говорил, что «ничто полезное и поучительное не было оставлено без осмотра и подробного и тщательного изучения»[18] Павлом во время его путешествия в Париж. Путешествуя по Западной Европе, наследник престола создал прекрасное впечатление о своем воспитании и образовании. Брат Иосифа 
II, австрийского императора, Великий Герцог Леопольд во время пребывания 
Павла во Флоренции пишет в своем письме к австрийскому императору: «Граф 
Северный [Павел I], кроме большого ума, дарований и рассудительности, обладает талантом верно постигать идеи и предметы и быстро обнимать все их стороны и обстоятельства»[19].

  Еще в 1773 году прусский посол писал Фридриху II: «Молодой Князь прекрасно воспитан»[20]. Французский Барон Грим в своем  письме Екатерине повторил эту мысль: «Находят, что Граф Северный воспитан лучше, чем наши принцы»[21].

  Действительно, воспитание Павла I было прекрасным. Подробно об этом говорит княгиня Ливен, рассуждая  о прекрасных манерах императора[22]. Там же она говорит о том, что  император был довольно веселым  человеком, но при этом «его шутки  никогда не носили дурного характера»[23]. О том, что Павел был «очень весел и много шутил»[24], писали так же Кутузов и Саблуков 
(офицер конной гвардии).

  Саблуков  Н.А. часто говорит о высокой  нравственности императора. Из его  слов мы знаем, что Павел был глубоко  верующим и богобоязненным человеком  и ненавидел распутство[25]. К высокой  нравственности следует так же добавить и то, что у императора было сильно развито чувство справедливости. Анна де 
Пальмье, у отца которого Павел, будучи Великим Князем, занимал 
«немалозначительные суммы»[26], вспоминает о нем как о справедливейшем монархе, человеке, для которого честь и искренность играли огромную роль в его правлении[27]. Много было написано анекдотов о Павле I, тем не менее, подтверждающие эти утверждения. Но об этом свидетельствуют не только анекдоты. Август Коцебу сообщает: «Вельможи не смели обращаться с ним 
[народом] с обычною надменностью; они знали, что всякому возможно было писать прямо государю и что государь читал каждое письмо»[28].

  Адам  Чарторыйский говорил, что Павел  в «глубине души искал правды и  справедливости и нередко в своих  гневных порывах карал справедливо  и верно»[29]. Он упоминает о том, что в его кратковременное  царствование русские чиновники  допускали менее злоупотреблений.

  Княгиня Ливен в своих записках пишет, что император «свою вину и  несправедливость исправлял с большой  искренностью»[30]. То же самое сообщает нам Коцебу, подчеркнув еще раз, что  «собственную несправедливость 
Павел сознавал охотно. Его гордость тогда смирялась»[31]. Подтверждает эти слова П.П. Лопухин рассказом об офицере, у которого император заметил какую- то неисправность в форме и ударил его за это тростью. На другой день император позвал к себе этого офицера, извинился перед ним и дал щедрое вознаграждение[32].

  Совсем  иначе говорит об императоре граф Бенигсен. Он рассказывает историю  о том, как Павел обрушился  гневом на несчастного раненого офицера  и приказал арестовать его, истекающим кровью, находившегося на грани смерти[33]. Здесь же он говорит, что народ  устал терпеть «ряд несправедливостей  и сумасбродств»[34]. К Бенигсену  присоединяется П.А 
Пален, но тут же начинает сам себе противоречить, упомянув то, что Павел был «романтического характера, он имел претензии на великодушие»[35]. На мой взгляд, эти люди лукавят, и достоверность их слов посмею подвергнуть сомнению, т.к. известно, что Бенигсен и Пален были участниками заговора. 
Барон Гейкинг отмечает неискренность рассказа Палена о его «услуге, оказанной государству и всему человечеству»[36] [убийство императора].

  Сам барон считал императора человеком  добрым и сердечным. О доброте  души 
Павла I говорят и другие современники. Княгиня Ливен пишет, что даже со своими «ужасными склонностями» у императора были «ум и сердце в сущности открытые и добрые»[37].

  До  сих пор я перечисляла только положительные стороны характера  Павла I. 
Дарья Христофоровна, как бы хорошо она не отзывалась об императоре, все же дала повод усомниться в идеальности его характера. О каких ужасных склонностях она говорила? В своей записке она отмечает, что Павел был 
«подозрителен, резок и страшен до чудачества»[38]. «Пустейшие случаи вырастали в его глазах в огромные заговоры, он гнал людей в отставку и ссылал по произволу, – свидетельствует Д.Х. Ливен. – Достаточно было императору где-нибудь на улице заприметить жилет [жилет у императора вызывал ассоциации с французской революцией], и тотчас же его злосчастный обладатель попадал на гауптвахту. Случалось туда попадать и дамам, если они при встречах с Павлом не выскакивали достаточно стремительно из экипажа, или не делали достаточно глубокого реверанса… Благодаря этому, улицы 
Петербурга совершенно пустели в час обычной прогулки государя»[39].

  О подозрительности императора говорят  почти все современники. Но некоторые  из них ссылаются по большей части  на сумасшествие Павла. 
Например, граф Бенигсен, отмечая суеверность[40] Павла, опирается именно на эту черту характера в своих доводах о безумии императора.

  М.А. Фонвизин, племянник писателя Фонвизина  Д.И., в какой-то мере поддерживает заговор, подчеркивая при этом «прискорбие  и негодование» заговорщиков, с которым  они смотрели на «безумное самовластие  Павла»[41].

  Что касается графа Ланжерона, то этот человек  откровенно и без всяких намеков  говорит, что преступление заговорщиков нужно для избавления «от безумия  или от тирании, когда они опираются  на деспотизм»[42].

  Замечу, что княгиня Ливен об этом факте  говорит следующее: «Утверждалось  не раз, будто Павел с детства  обнаруживал явные признаки умственной аберрации, но доказать, чтобы он действительно  страдал таким недугом, трудно»[43].

  Итак, Павел вспыльчив, ревнив к власти, подозрителен и эмоционален. Легко  ли такому человеку управлять государством? Легко ли государству и его  народу, когда власть находится в  руках человека, управляемого его  эмоциями, а не определенными логическими  законами?

  2.2

  «Схвативши  твердою рукою бразды правления, Павел исходил из правильной точки  зрения; но найти должную меру трудно везде, всего труднее на престоле. Его благородное сердце всегда боролось с проникнувшею в его ум недоверчивостью. Это было причиною тех противоречащих действий…»[44], – повествует о правлении  императора Август Коцебу.

  Еще в предыдущей главе говорилось о  справедливости императора. Из чувства  справедливости исходило стремление к  твердой дисциплине в стране и  ее армии. «Теперь уже нельзя быть сенатором и никогда не посещать сенат, или только изредка заглядывать  туда, да и то на самое короткое время; нельзя быть генералом, а заниматься только откупами и поставщичеством»[45], – свидетельствует Суворов.

  Адам  Чарторыйский упоминал о том, что  вельможи при Павле I редко позволяли  себе злоупотребления. Современник  Де-Санглен в своих записках говорит, что во время царствования Павла  «различие сословий ничтожно»[46].

  Саблуков  сообщает нам о «гатчинской дисциплине»[47], введенной императором в армии  с первых дней его правления. Помещик  А.Т. Болотов писал, что «государь  имел склонность к военной экзерциции и дисциплине… По вступлении на престол… он начал, с самого первого  уже дня, преображать и переделывать все и вся…»[48].

  Но, видимо, дисциплина – это единственное, в чем современники видели пользу Павловских преобразований. Журналист  Н.И. Греч очень иронично пишет о  цензуре, введенной при Павле I: «Так, например, предписано было не употреблять  некоторых слов, например, говорить и писать «государство» вместо «отечество», «мещанин» вместо «гражданин», «исключить»  вместо 
«выключить» …Можно вообразить какова была цензура!»[49].

  Намного резче отзывается о Павле как  о государственном деятеле 
Чарторыйский. По его словам, «император вел государство к неминуемой гибели и разложению, внеся полную дезорганизацию в правительственную машину»[50]. 
Фонвизин поясняет нам, что значит «дезорганизация» в поступках Павла, таким образом: «Павел, сперва враг французской революции… вдруг совершенно изменяет свою политическую систему и не только мириться с первым консулом 
Французской республики…, но и становится восторженным почитателем Наполеона 
Бонапарте и угрожает войною Англии. Разрыв с ней наносил неизъяснимый вред нашей заграничной торговле…»[51]. «Многим современникам императора Павла его иностранная политика казалась такой же странной и непредсказуемо алогичной, как и его обращение с подданными… Отчасти они были правы, ибо смотрели на дело со своей точки зрения, несовместимой с точкой зрения императора. Логично, например, что разрыв отношений с Англией был сильным опустошением для иных, получавших от английского правительства субсидии за помощь в организации некоторых торговых дел…»[52], – свидетельствует 
Саблуков.

  Но, как известно, ни один государь не желает зла своему государству. И этому  поступку тоже есть объяснение. Профессор  Буцинский, который явно был в  восторге от Павла I и не желал замечать в этом монархе каких-либо недостатков, говорит: «Павел, вступив на престол  и желая доставить своим подданным  мир, отказался от участия в коалиции [против Франции], и движение русских  войск было остановлено… Россия, будучи в беспрерывной войне с 1756 года, есть потому единственная страна, которая  находилась 40 лет в несчастном положении  истощать свое народонаселение»[53]. Я  позволю себе не согласится с этим мнением, так как в таком случае Россия все-таки грозила 
Англии войной. Вполне возможно, что Павел видел в Наполеоне нового правителя, способного остановить французскую революцию более мирным путем, нежели в антифранцузской коалиции.

  Тем не менее, Павла обвинили в нелогичности.

  «Несомненно, Россия страдала под управлением  такого человека, душевное равновесие которого было весьма сомнительно… –  повествует Адам 
Чарторыйский, – Он царствовал порывами, минутными вспышками, не заботясь о последствиях своих распоряжений; как человек, не дающий себе труда взвесить все обстоятельства дела, который приказывает и требует только немедленного исполнения своей воли…»[54]

  Барон Гейкинг говорил, что именно такое  «неподдающееся объяснению поведение  императора»[55] во внешней политике и довело общество до заговора.

  2.3

  «Мысль  извести Павла каким бы то ни было образом сделалась общею»[56], –  говорит Фонвизин. Адам Чарторыйский же говорит, что заговор был делом  людей высших сословий. «Чем выше было положение лица, тем более подвергалось оно опасности вызвать гнев государя»[57], – писал Чарторыйский.

  Княгиня Ливен сообщает нам, что «граф  Пален доверил мужу свои опасения насчет того, что император, по-видимому, собирается заключить императрицу, свою супругу, в монастырь, а обоих  старших сыновей – в крепость…». Об этом пишет и Ланжерон, добавив, что этот слух распространил в  Европе Пален, и слух этот является «страшнейшей клеветой»[58]. Графиня  Головина по этому поводу говорит  следующее: «Распространяли ли заговорщики  такие клеветы нарочно, с целью  вербования единомышленников, или действительно  такие нелепости пробегали в  голове императора? Как бы то ни было, россказни эти распространялись, повторялись, и им верили»[59].