Примерно  за четыре с половиной года этот человек, не отличавшийся знатностью происхождения, превратил безоружную, ввергнутую в  хаос и практически разоренную Германию, которая считалась самой слабой из больших государств Европы, в самое сильное государство Старого Света, перед которым трепетали даже Англия и Франция. Ни на одной ступени этого восхождения державы-победительницы не осмелились остановить его, даже когда у них имелись для этого силы. В Мюнхене, где была зафиксирована его величайшая победа, Англия и Франция наперебой старались поддержать Германию. Но больше всего удивляло Гитлера, как, впрочем, Бека, Хасселя и других членов немногочисленной оппозиции, одно: никто из высоких политических деятелей, входивших в состав правительств Англии и Франции, не осознавал, к каким последствиям приведет их попустительство каждому новому агрессивному шагу нацистского вождя.

      В Англии это понимал, казалось, один Уинстон Черчилль. Никто не смог сформулировать последствия Мюнхена  так сжато, как он в своей речи, произнесенной в палате общин 5 октября: «Мы потерпели полное и сокрушительное поражение... Мы находимся в центре грандиозной катастрофы. Путь вниз по Дунаю... дорога к Черному морю открыты... Все государства Центральной Европы и бассейна Дуная одно за другим будут попадать в орбиту широкой системы нацистской политики... которая диктуется из Берлина... И не надо думать, что этим все кончится. Это только начало».

      Но  Черчилль не являлся членом правительства, и его предупреждения были оставлены без внимания.

      Была  ли неизбежна англо-французская  капитуляция в Мюнхене? Блефовал Адольф Гитлер или нет?

      Теперь  мы знаем ответ на оба вопроса. Как это ни парадоксально, но в  обоих случаях он отрицателен. Все  генералы, близкие Гитлеру, которым удалось пережить войну, соглашаются с тем, что если бы не Мюнхенское соглашение, то фюрер напал бы на Чехословакию 1 октября 1938 года. Они полагают, что вопреки сомнениям Лондона, Парижа и Москвы Англия, Франция и Россия все равно оказались бы втянуты в войну.

      И, что особенно важно, немецкие генералы в один голос заявляли, что Германия проиграла бы эту войну, причем в  кратчайшие сроки. Аргументы защитников Чемберлена и Даладье насчет того, что Мюнхен спас Запад не только от войны, но и от поражения в войне, опровергают немецкие генералы, особенно те, кто фанатично поддерживал Гитлера до самого конца.

      Ориентиром  для этих генералов служил Кейтель, беспредельно преданный Гитлеру и всегда принимавший его сторону. Когда в Нюрнберге его спросили, какова была реакция немецких генералов на подписание Мюнхенскою соглашения, он ответил: «Мы были необычайно счастливы, что дело не дошло до военного столкновения, потому что... всегда полагали, что у нас недостаточно средств для преодоления чешских пограничных укреплений. С чисто военной точки зрения у нас не было сил брать штурмом чехословацкую оборонительную линию».

      Если, как утверждают генералы, гитлеровской армии не хватало средств для  прорыва чешских укреплений, если французские войска на западной границе  значительно превосходили по численности немецкие, если настроения среди генералов были столь мрачными, что даже начальник генерального штаба готовил заговор против Гитлера, чтобы избежать безнадежной войны, то почему об этом не знали генштабисты Англии и Франции? Невозможно поверить, что английский и французский генеральные штабы и правительства этих стран не знали о нежелании генерального штаба немецких сухопутных войск участвовать в европейской войне. Как известно, берлинские заговорщики в августе — сентябре, по крайней мере, по четырем каналам предупреждали об этом англичан. Известно также, что информация эта поступила самому Чемберлену. В начале сентября в Париже и Лондоне, вероятно, узнали об отставке генерала Бека и о том, какие последствия повлечет для немецкой армии уход этого талантливого военачальника.

      В то время в Берлине английская и французская разведки считались  довольно осведомленными. Трудно поверить, что верховное командование в Лондоне и Париже не знало об очевидной слабости немецкой армии и авиации, об их неспособности вести войну на два фронта. Так что же, кроме врожденной мнительности, заставляло начальника штаба французских сухопутных войск генерала Гамелена сомневаться в том, что он, имея под началом почти сто дивизий, легко справится с пятью регулярными и семью резервистскими немецкими дивизиями, сметет их и глубоко проникнет на территорию Германии?

      Как вспоминал позднее сам Гамелен. основания для сомнения были. 12 сентября, когда на заключительном заседании  партийного съезда Гитлер метал громы и молнии в адрес Чехословакии, французский генерал уверял премьера Даладье, что если дело дойдет до войны, то «страны демократии продиктуют условия мира». Он утверждал, что даже написал письмо, в котором объяснял свой оптимизм. В разгар чешского кризиса, точнее, сразу после встречи в Годесберге Гамелен, сопровождавший главу своего правительства в Лондон, 26 сентября повторил свои заверения Чемберлену и постарался подкрепить их анализом военной обстановки. Он стремился расшевелить не только британского, но и своего премьер-министра. Это ему, по всей видимости, не удалось. В конце концов, перед тем как Даладье отбыл в Мюнхен, Гамелен объяснил ему, на какие территориальные уступки в Судетской области можно пойти, не опасаясь за безопасность Франции, объяснил, что основные чешские укрепления, важные в стратегическом отношении железные дороги, предприятия оборонной промышленности нельзя отдавать немцам. Кроме того, он добавлял, что ни в коем случае нельзя позволять немцам отрезать Моравский коридор. Совет сам по себе неплохой, но только в том случае, если Чехословакия понадобилась бы Франции в войне против Германии. А как известно, Даладье на это не решался.

      Выдвигался  и другой аргумент — в основном послами Франсуа-Пенсе и Гендерсоном: Мюнхенское соглашение якобы помогло западным демократиям выиграть целый год, чтобы догнать по вооружению Германию. Факты опровергают такое утверждение. Черчилль, которого поддерживают все серьезные военные историки стран-союзниц, писал: «Промежуток длиной в год, якобы «выигранный» в Мюнхене, поставил Англию и Францию в положение худшее, чем то, в котором они находились во время мюнхенского кризиса».

      Сегодня, зная содержание секретных немецких документов и послевоенных показаний самих немцев, можно нарисовать картину во всей ее полноте, что было совершенно нереально в дни Мюнхена.

      1 октября 1938 года Германия была  не готова вести войну против  Чехословакии, Англии и Франции одновременно, не говоря уже о России. Развязав войну, Германия быстро бы ее проиграла, и это стало бы концом для Гитлера и Третьего рейха. Если бы войну удалось предотвратить в последний момент из-за вмешательства армии, то генералы Гальдер, Вицлебен и их сторонники свергли бы Гитлера, как и планировали, то есть в тот момент, когда он отдал бы приказ напасть на Чехословакию.

        Но Чемберлен сорвал планы  германского Сопротивления, рассчитанные на твердую линию западных союзников в вопросе о Чехословакии. Гитлер мог праздновать победу; последняя надежда Сопротивления избавить Германию от нацистов рухнула. Германский генерал фон Клейст-Шменцин, который не испытывал симпатии к нацистам, выразил свое мнение кратко: «Гитлер, может быть, и свинья, но удачливая свинья». Генерал Гальдер принял близко к сердцу развитие мюнхенского кризиса: получив известие о капитуляции Чемберлена, он разломал спой письменный стол. Ганс Вернд Гизевиус, вначале служивший в гестапо, затем перешедший на работу в абвер и выступавший против нацистов, пришел к выводу, который в целом разделяли его соратники по борьбе «Чемберлен спас Гитлера». И уже много лет спустя после войны, в 1958 году, на презентации одной из газет в Чэтем Хаусе — престижном лондонском клубе дипломатов - с горькой иронией было отмечено, что «если западные союзники с кем-нибудь и сотрудничали, то не с германским Сопротивлением, а с Гитлером».

      Фанатичное  желание Чемберлена дать Гитлеру  то, чего тот хотел, его поездки  в Берхтесгаден, Годесберг и, наконец, его роковая поездка в Мюнхен спасли Гитлера, укрепили позиции Гитлера в Европе, в Германии, в армии настолько, насколько он и предположить не мог за несколько недель до Мюнхена.

      Для Франции Мюнхен обернулся катастрофой. Трудно понять, почему этого не поняли в Париже. Военное значение Франции  в Европе было сведено на нет. По сравнению с полностью отмобилизованной немецкой армией французская армия составляла только половину. По производству оружия Франция также уступала Германии. Правда, Франция состояла в союзнических отношениях с малыми государствами Восточной Европы — Чехословакией, Польшей, Югославией и Румынией, и эти страны, вместе взятые, имели военный потенциал «великой державы». Однако утрата 35 хорошо обученных и вооруженных чешских дивизий и укреплений, которые могли сдержать даже превосходящую по мощи немецкую армию, значительно ослабила французскую армию. И это еще не все. Как могли восточные союзники Франции верить после Мюнхена подписанным ею договорам? Высоко ли ценился теперь союз с Францией? В Варшаве, Бухаресте, Белграде на этот вопрос отвечали однозначно: не очень высоко. В этих столицах старались, пока не поздно, заключить выгодную сделку с нацистским завоевателем.

      Активность  Москвы также повысилась. Хотя Советский  Союз и состоял в военном союзе  с Францией и Чехословакией, Франция  вместе с Германией и Англией единодушно исключили Россию из числа участников встречи в Мюнхене. Это был выпад, который Сталин запомнил. Через несколько месяцев западным демократиям пришлось за это расплачиваться. 3 октября, через четыре дня после мюнхенской встречи, Вернер фон Типпельскирх, советник германского посольства в Москве, докладывал в Берлин о последствиях Мюнхена для политики Советского Союза. Он полагал, что «Сталин сделает выводы»; он был уверен, что Советский Союз «пересмотрит свою внешнюю политику»; отношение к союзной Франции станет менее дружественным, а отношение к Германии — более положительным. Немецкий дипломат считал, что «сложившиеся обстоятельства предоставляют возможность для нового, более широкого экономического соглашения с Советским Союзом». Впервые в секретных немецких архивах упоминается об изменениях в политическом курсе Берлина и Москвы, пока еще едва заметных, но через год приведших к важным последствиям.

      Несмотря  на свою удивительную победу и то унижение, которое он заставил испытать не только Чехословакию, но и Англию с Францией, Гитлер был разочарован результатами мюнхенской встречи. Шахт слышал, как на обратном пути в Берлин фюрер говорил сопровождавшим его эсэсовцам:  «Этот парень (Чемберлен) испортил мое вступление в Прагу». А ведь именно этого Гитлер обивался, именно об этом твердил генералам начиная с 5 ноября минувшего года. По его мнению, захват Австрии и Чехословакии явился всего лишь предварительным шагом перед походом на Восток за «жизненным пространством» и решением военного вопроса на Западе. 20 сентября во время беседы с венгерским премьер-министром он заявил, что самое лучшее — «уничтожить Чехословакию». Это, по его мнению, было бы «единственным удовлетворительным решением». Он боялся только одного — чехи могли принять его требования.

      И вдруг мистер Чемберлен отправляется в Мюнхен, заставляет чехов принять все требования и, таким образом, лишает его, Гитлера, военной победы. Так думал Гитлер после Мюнхена. «Мне с самого начала было ясно, — признавался он позднее своим генералам, — что Судстско-Немецкая область меня не удовлетворит. Это решение половинчатое».

      Через несколько дней после подписания Мюнхенскою соглашения немецкий диктатор начал приводить в исполнение план, согласно которому следовало решить эту проблему окончательно.

      И не удивительно, что Гитлер это сделал. Получив с такой легкостью  Чехословакию, он не мог остановиться на достигнутом. Чемберлен продал Чехословакию; это было исторической ошибкой, сделавшей войну неизбежной. 
 
 
 
 

Заключение.

      Сегодня, когда из наших дней мы возвращаемся к трагедии Мюнхена, неоднократно проанализировавшие те события, мы видим, что краткий, иллюзорный мир, добытый Чемберленом, стал неизбежной кульминацией политики попустительства, проводимой Британией и Францией в отношении гитлеровского режима. Чтобы в условиях демократии подвигнуть народы и правительства к жизненно необходимым действиям, звуки набатного колокола должны достичь пронзительной силы. Решение начать войну - непростое решение, оно не из тех, которые принимаются легко, особенно если лишь двадцать лет прошло с окончания предыдущей войны, той самой, которая должна была «положить конец всем войнам» и опустошила Европу. Трудно было рассчитывать на решительные действия Британии и Франции, считавших, что они абсолютно не готовы к новой войне. Отсрочка, полученная западными союзниками и 1938 году, принесла им еще одну головную боль: участь Чехословакии грозила теперь Польше. Захват Гитлером всей Чехословакии заставил союзников занять жесткую позицию по вопросу безопасности Польши, но теперь это уже не могло остановить агрессора.

      Негостеприимный прием, оказанный британцами эмиссарам германского Сопротивления, их отказ признать реальную угрозу, содержащуюся в действиях Гитлера, не были результатами политического невежества; возможно, не хватало точных разведывательных данных, но главная проблема заключалась в плохом анализе этих данных и той ситуации, которая складывалась. Администрацию Чемберлена раздирала внутренняя политическая борьба, междоусобные трения, а между тем Уайтхолл нуждался в аппарате, который мог бы дать всеобъемлющую оценку ситуации. Согласно авторитетному труду «Британская разведка во Второй мировой войне», постоянный помощник министра Александр Кадоган издал документ, указывающий, что доклады секретных агентов зачастую «неразборчивы», что они упражняются в проницательности, но не «берут на себя труд по отбору информации». Одновременно он признал, что это работа Уайтхолла — «взвешивать информацию... и стараться делать более или менее правильные заключения на ее основе». Фактически служба внешней разведки, МИ-6, как и другие службы, такие как группа Ванситтарта в министерстве иностранных дел, поставляла достаточно «сырую», необработанную информацию; но все эти службы не были расположены к распространению сомнительных сведений, не заслуживающих доверия, а суждения о том, что заслуживает доверия, не всегда были точными.