Минин и Пожарский

Между тем шведы, где силой, где посулами к середине 1612 года овладели городами Орешек, Ладога, Тихвин, а также Сумским острогом на Белом море. [135]

В Нижнем Новгороде  Кузьма Минин и  Дмитрий Пожарский  сформировали второе ополчение. В отличие  от первого ополчение  это были не казацкие "воровские" отряды, а регулярное войско, состоявшее из дворян и служилых людей. Поход второго ополчения и взятие им Москвы хорошо известны каждому читателю. Автору же остается лишь обратить внимание на ряд неоспоримых фактов, которые, тем не менее, до сих пор замалчивались.

Дореволюционные и советские историки существенно исказили образ Дмитрия Михайловича Пожарского (1578-1642). Делалось это с разными целями, а результат получился один. Из Пожарского сделали незнатного дворянина, храброго и талантливого воеводу, но слабого политика, начисто лишенного честолюбия. В общем, этакого служаку бессеребренника: совершил подвиг, откланялся и отошел в сторону. Реальный же князь Пожарский не имел ничего общего с таким персонажем.

К началу XVI века князья Пожарские по богатству  существенно уступали Романовым, но по знатности рода ни Романовы, ни Годуновы не годились им в подметки. Родословная Пожарских идет по мужской линии от великого князя Всеволода Большое Гнездо (1154-1212). И ни у одного историка не было даже тени сомнения в ее истинности. В 1238 году великий князь Ярослав Всеволодович дал в удел своему брату Ивану Всеволодовичу город Стародуб на Клязьме с областью. Стародубское княжество граничило с Нижегородским, Владимирским и Московским княжествами. Князья Пожарские держались на своем уделе до 1566 года, а затем попали в опалу и на 35 лет исчезли с политической арены.

Второе  ополчение было готово к походу уже в  январе 1612 года. А  подошло к Москве лишь 18 августа. По Владимирскому  тракту от Москвы до Нижнего Новгорода 400 км. Войско могло  пройти их за две  недели, в крайнем случае, за месяц. Чем же объяснить восьмимесячный крутой путь второго ополчения?

Дело  в том, что Пожарский  и Минин меньше всего хотели соединения с казаками Трубецкого и Заруцкого. Заняв  Ярославль, Пожарский  и Минин думали создать там временную столицу Русского государства, собрать Земский [136] собор и выбрать на нем царя. А пока в Ярославле было создано "земское" правительство, которым фактически руководил князь Пожарский. В Ярославле появились приказы (нечто типа министерств) — Поместный приказ, Монастырский приказ и другие. В Ярославле был устроен Денежный двор, началась чеканка монеты. Земское правительство вступило в переговоры с зарубежными странами. Ярославское правительство учредило и новый государственный герб, на котором был изображен лев. На большой дворцовой печати были изображены два льва, стоящие на задних лапах. При желании введение нового герба можно объяснить тем, что все самозванцы выступали под знаменами с двуглавым орлом, гербом русского государства еще со времен Ивана III. Но с другой стороны новый государственный герб был очень похож на герб князя Пожарского, где были изображены два рыкающих льва. Да и сам Пожарский теперь именовался "Воевода и князь Дмитрий Михайлович Пожарково-Стародубский". Надо ли гадать, кого бы избрали царем на Земском соборе в Ярославле?

Князь Пожарский был  не только выдающимся полководцем, но и  мудрым политиком. У  него не хватало войска, чтобы воевать  одновременно с поляками и шведами. Поэтому  с последними он затеял сложную дипломатическую  игру. В мае 1612 года из Ярославля в Новгород был отправлен посол "земского" правительства Степан Татищев с грамотами к новгородскому митрополиту Исидору, князю Одоевскому и командующему шведскими войсками Делагарди. У митрополита и Одоевского правительство спрашивало, как у них дела со шведами? К Делагарди правительство писало, что если король шведский даст брата своего на государство и окрестит его в православную христианскую веру, то они рады быть с новгородцами в одном совете.

Одоевский и Делагарди отпустили  Татищева с ответом, что вскоре пришлют в Ярославль своих послов. Вернувшись в Ярославль, Татищев объявил, что от "шведов добра ждать нечего". Переговоры со шведами о кандидате Карла-Филиппа в московские цари стали для Пожарского и Минина поводом к созыву Земского собора. [137]

В июле приехали в Ярославль  обещанные послы: игумен Вяжицкого  монастыря Геннадий, князь Федор Оболенский и из всех пятин, из дворян и из посадских  людей — по человеку. 26 июля новгородцы предстали  перед Пожарским. Они заявили, что "королевич теперь в дороге и скоро будет в Новгороде". Речь послов закончилась предложением "быть с нами в любви и соединении под рукою одного государя".

Лишь  теперь Пожарский  решил раскрыть свои карты. В суровой  речи он напомнил послам, что такое Новгород, и что такое Москва. Избирать же иностранных принцев в государи опасно. "Уже мы в этом искусились, чтоб и шведский король не сделал с нами также как польский", — сказал Пожарский. Тем не менее, Пожарский не пошел на явный разрыв со шведами и велел отправить в Новгород нового посла Перфилия Секерина. Надо отметить, что на переговорах "тянули резину" как Пожарский, так и Густав-Адольф. Обе стороны считали, что время работает на них.

Однако  планы Пожарского и Минина в отношении  Земского Собора и  избрания царя в Ярославле были сорваны походом польских войск во главе с гетманом Ходкевичем на Москву. Узнав о походе Ходкевича, многие казачьи атаманы из подмосковного лагеря написали слезные грамоты к Пожарскому с просьбой о помощи. С аналогичной просьбой обратились к нему монахи Троице-Сергиева монастыря. В Ярославль срочно выехал келарь Авраамий Палицын, который долго уговаривал Пожарского и Минина.

Из  двух зол пришлось выбирать меньшее, и  рати Пожарского пошли  на Москву. 24 октября  поляки в Москве были вынуждены капитулировать. Вместе с поляками из кремля вышли несколько десятков бояр, сидевших с ними в осаде. Среди них были Федор Иванович Мстиславский, Иван Михайлович Воротынский, Иван Никитич Романов и его племянник Михаил Федорович с матерью Марфой. Эти люди привели поляков в Москву и целовали крест королевичу Владиславу, но сейчас они не только не каялись, а наоборот, решили управлять государством.

В начале ноября 1612 года Минин, Пожарский  и Трубецкой разослали  десятки грамот во все концы страны [138] с известием о созыве Земского собора в Москве. Боярин Федор Мстиславский начал агитировать за избрание на престол шведского королевича. Но иностранца уже никто не хотел, ни Пожарский с земцами, ни казаки, ни сторонники Романовых. В итоге "боярин Мстиславский со товарищи" был вынужден покинуть Москву.

Как дореволюционные, так  и советские историки утверждают, что Дмитрий  Пожарский стоял  в стороне от избирательной  кампании начала 1613 года. Тем не менее, уже после воцарения  Михаила Пожарского обвинили, что он истратил 20 тысяч рублей "докупаясь государства". Справедливость обвинения сейчас уже нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Но трудно предположить, что лучший русский полководец и серьезный политик мог безразлично относиться к выдвижению шведского королевича или шестнадцатилетнего мальчишки, да еще из того семейства, которое с 1600 года участвовало во всех интригах и поддерживало всех самозванцев. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что самым оптимальным выходом из смуты было бы избрание государем славного воеводы, освободившего Москву и вдобавок прямого Рюриковича. Мог ли с ним конкурировать шестнадцатилетний придурок, в жилах которого не было ни одной капли крови Рюриковичей или Гедеминовичей. А кого смущает слово "придурок", тот пусть почитает речи и грамоты царя Михаила за 1613 год.

Однако  против Пожарского сплотились все — и московские бояре, отсиживавшиеся в Кремле с поляками, и Трубецкой, и  казаки. Серьезной  ошибкой Пожарского стал фактический  роспуск дворянских полков второго ополчения. Часть дворянской рати ушла на запад воевать с королем, а большая часть разъехалась по своим вотчинам. Причина — голод, царивший в Москве зимой 1612-1613 годов. Известны даже случаи смерти от голода дворян-ополченцев. Зато в Москве и Подмосковье остались толпы казаков, по разным сведениям их было от 10 до 40 тысяч. Причем, казаков не донских, не запорожских, а местных — московских, костромских, брянских и т.д. Это были бывшие простые крестьяне, холопы, посадские люди. Возвращаться к прежним занятиям они не желали. За годы смуты они отвыкли работать, а жили разбоем [139] и пожалованиями самозванцев. Пожарского и его дворянскую рать они люто ненавидели. Приход к власти Пожарского или даже шведского королевича для местных казаков оказался бы катастрофой. Например, донские казаки могли получить обильное царское жалование и с песнями уйти в свои станицы. А местным или, как их называли, воровским казакам куда идти? Да и наследили они изрядно — не было города или деревни, где бы воровские казаки не грабили бы, не насиловали, не убивали.

Могли ли воровские казаки остаться безучастными к избранию царя? С установлением  сильной власти уже  не удастся грабить, а придется отвечать за содеянное. Поэтому  пропаганда сторонников  Романовых была для  казаков поистине благой вестью. Ведь это свои люди, с которыми подавляющее большинство казаков неоднократно общалось в Тушине. Как мог Михаил Романов укорить казаков за преступления на службе Тушинского вора? Да вместе же служили вору, и выполняли приказы его отца — тушинского патриарха и его родственников — тушинских бояр.

Пятьсот вооруженных казаков, сломав двери, ворвались  к Крутицкому митрополиту  Ионе, исполнявшего в то время обязанности  местоблюстителя  патриарха, — "Дай  нам, митрополит, царя!" Дворец Пожарского и  Трубецкого был окружен сотнями казаков. Фактически в феврале 1613 года произошел государственный переворот — воровские казаки силой поставили царем Михаила Романова. Разумеется, в последующие 300 лет правления Романовых любые документы о "февральской революции 1613 года" тщательно изымались и уничтожались, а взамен придумывались сусальные сказочки.

Русские самодержцы были вольны уничтожать свои архивы и  насиловать своих историков. Но существуют ведь архивы других государств. Вот, к  примеру, протоколы допроса стольника  Ивана Чепчугова, дворян Н. Пушкина и Ф. Дурова, попавших в 1614 году в плен к шведам. Пленников допрашивали каждого в отдельности, поочередно, и их рассказы о казацком перевороте совпали между собой во всех деталях:

"Казаки и  чернь не отходили от Кремля, пока дума и земские чины в тот же день не присягнули Михаилу Романову". [140]

Подобное говорили и дворяне, попавшие в плен к полякам. Польский канцлер Лев Сапега прямо  заявил пленному Филарету Романову:

"Посадили  сына твоего на Московское  государство одни казаки".

13 апреля 1613 года  шведский разведчик доносил из  Москвы, что казаки избрали Михаила  Романова против воли бояр, принудив  Пожарского и Трубецкого дать  согласие после осады их дворов. Французский капитан Жак Маржерот, служивший в России со времен  Годунова, в 1613 году в письме к английскому королю Якову I подчеркивал, что казаки выбрали "этого ребенка", чтобы манипулировать им.

Карл IX умер, а  в июне 1613 года преемник его Густав-Адольф прислал в Новгород грамоту, в  которой извещал об отправке своего брата Карла-Филиппа в Выборг, куда должны явиться уполномоченные от Новгорода и от всего Российского государства. Действительно, 9 июля 1613 года в Выборг приехал принц Карл-Филипп. Но к нему прибыло лишь худое новгородское посольство во главе с архимандритом Киприаном. Принц уяснил ситуацию и поехал обратно в Стокгольм. Тогда король Густав сменил тактику. Новый, командующий шведским войском в Новгороде фельдмаршал Еверт Горн (Делагарди незадолго до этого уехал в Швецию) в январе 1614 года предложил новгородцам присягнуть шведскому королю, так как королевич Филипп отказался от русского престола.

Между тем в  сентябре 1613 года из Москвы к Новгороду  было отправлено войско под началом  князя Д.Т. Трубецкого. Оно дошло  лишь до Бронниц, где было остановлено  шведами. Царь Михаил разрешил войску отступить. При отходе войско понесло большие потери.

Король Густав-Адольф сам явился в русских пределах и осенью 1614 года после двух приступов  владел Гдовом. Но затем король возвратился  в Швецию с намерение начать военные  действия в будущем году с осады Пскова, если до тех пор русские не согласятся на выгодный для Швеции мир. И король действительно хотел этого мира, не видя никакой выгоды для Швеции делать новые завоевания в России и даже удерживать все прежние захваченные земли. [141]

Он не желал  удерживать Новгород, нерасположение жителей которого к шведскому  подданству он хорошо знал: "Этот гордый народ, — писал он о русских, —  питает закоренелую ненависть ко всем чуждым народам". Делагарди  получил от короля Густава приказ: если русские будут осиливать, то бросить Новгород, разорив его. "Я гораздо больше забочусь, — писал король, — о вас и о наших добрых солдатах, чем о новгородцах". Причины, побудившие шведское правительство к миру с Москвой, высказаны в письме канцлера Оксенштирна к Горну:

"Король польский  без крайней необходимости не  откажется от прав своих на  шведский престол, а наш государь  не может заключить мира, прежде  чем Сигизмунд признает его  королем шведским: следовательно,  с Польшею нечего надеяться  крепкого мира или перемирия Вести же войну в одно время и с Польшею и с Москвою не только неразумно, но и просто невозможно, во-первых, по причине могущества этих врагов, если они соединятся вместе, во-вторых, по причине датчанина, который постоянно на нашей шее. Итак, по моему мнению, надобно стараться всеми силами, чтоб заключить мир, дружбу и союз с Москвою на выгодных условиях".

30 июля 1615 года  Густав-Адольф осадил Псков, где  воеводами были боярин Василий  Петрович Морозов и Федор Бутурлин. У короля было 16-тысячное войско, в котором находились и русские казаки. Первая стычка с осажденными кончилась для шведов большой неудачей — они потеряли Еверта Горна в числе убитых.

15 августа шведы  подошли к Варламским воротам  и, совершив богослужение, начали  копать рвы, ставить туры, плетни, дворы и малые городки, а подальше устроили большой деревянный город, где находилась ставка самого короля. Всего таких городков шведы построили более десяти и навели два моста через Великую реку.