Ленинград в годы блокады

сестрёнка. Юра  с матерью остались одни в квартире: ни  света,  ни  воды,  ни

хлеба. Всё разрушили  бомбёжки.

Немцы били аккуратно. Утром в 9 со стороны Пулково начинала  работать

дальнобойная  артиллерия. Снаряды летели с жутким свистом, но уже  никого  не пугали. Не отдыхали немцы и ночью. Запускали на  парашюте  световую  ракету, от которой становилось светло как днём, и  опять бомбили.  Ленинградцы всё ждали, когда же появятся наши самолёты? А их всё не было.

Юра почти целыми днями лежал на кровати, тесно  прижавшись к маме.  Они

набросали на себя все тряпки, что были в доме, но согреться  не  могли.  Уже

месяц не отоваривали карточки, в магазинах не было хлеба. Одна надежда  была на сахарную землю.  Её  Юра  с  отцом  принесли  с  пожарища.  Когда  горели Бадаевские склады, жаркое пламя растопило сахар,  который  растёкся  во  все стороны и пропитал землю. Её голодные люди  собирали  в кастрюли,  вёдра и несли домой.

Дома Юра набрал снега, растопил его, налил  воду  в  землю,  как  учил

папа, хорошенько перемешал, дал отстояться и слил в чистую  посудину.  Потом долго бил камень о камень, чтобы выбить искру. Вжиг, вжиг… Отдохнул  немного и снова за работу. Наконец от  выскочившей  искры  вспыхнул  клочок  грязной ваты. Чтобы пламя не погасло, подбросил тоненькие щепочки. На дрова шло  всё – свои и соседские столы, стулья.

Когда пламя  разгорелось,  поставил  сковороду  со  сладкой  водичкой.

Вскипятил, добавил  ещё. Получился сладенький  раствор  патоки,  понёс  маме.

“Пей, сынок, я  не хочу”, - вяло отвела она  кружку.  Мама  уже  не  вставала

много дней. Попив  горячего сладкого  раствора,  мальчик  лёг  рядом  с  ней.

Забылся. Очнулся и понял – мать мертва. Юра  не  испугался.  Встал,  прикрыл труп покрывалом. Собрал все тряпки и лёг на другую кровать. И  опять  утонул в тяжёлом сне.

Растолкал  его  отец.  Растопил  печурку,  накормил  сына.  Мать  они

похоронили только весной. Попросили солдат положить её в общую могилу,  куда складывали другие трупы. Французовым сказали: “Ваша могила 33-я”.  В  память от матери осталось только расшитое полотенце.

Ближе  к  лету  оборудование  завода,  где   работал   отец,   решили

эвакуировать на Волгу. Собрали всех эвакуированных  на  Московском  вокзале. Дали по булке настоящего хлеба. Предупредили, чтобы не ели весь хлеб  сразу. Но разве удержишься. Кое-кто не утерпел  и  в  считанные  минуты  проглотили булку. И началось страшное:  люди,  пережившие  голод,  умирали  от  заворот кишок.

Смерть  не  отступала  от  ленинградцев  и  в  пути.  Главное  было  –

перебраться через  Ладогу. Плыли на катерах, старались  идти  ночью  или  под прикрытием  тумана.  Но  как  только  наступал  рассвет,  налетали  немецкие самолёты. Юре и отцу повезло – их катер уцелел. Но  это  было  ещё  не  всё. Самолёты не отставали и от поезда, на  котором  ленинградцев  везли  в  тыл. Трое суток поезд то шёл вперёд, то останавливался среди леса.  Самолёты  шли на бреющем и жгли  вагоны  пулемётными очередями.  Люди  сидели,   тесно прижавшись друг к другу, со страхом  слушали  стук  пуль  по  крыше  вагона.

Наконец поезд  вырвался на  безопасное  место.  В  пути  кто-то  свыше  решил сменить маршрут – мимо Волги в Сибирь.

Обосновались  Французовы в Маслянинском совхозе. Отец работал в  кузне.

Сын целыми днями  пропадал в лесу. Искал траву,  пробовал  на  вкус,  находил съедобную. Хоть в Сибири с едой было лучше, а что  значит  быть  сытым,  Юра долго не понимал. Не мог мальчик забыть вкус мороженной капусты и моркови, которую приносил с другими мальчишками с заснеженного поля под Ленинградом.

К Сибири он привык быстро. Одно было плохо – не в  чем  идти  в  школу.

На первые уроки  он пошёл почти в 10 лет. Очень  неловко  себя  чувствовал  с первоклассниками.  Но  переростков  тогда   было   много.   Учился   мальчик старательно. Учился Французов и позже, уже имея семью.  Всю  жизнь  старался Юрий Яковлевич много работать, чтобы его дети не знали, что такое голод.

В родной город смог приехать в 72-м  году.  Снова  ступил  на  перрон

Московского вокзала. Сердце защемило – вот здесь стояли  ленинградцы  ожидая поезда, чтобы уехать  в  тыл.  Идти  было  некуда,  с  родственниками  связь утеряна. Отправился в гостиницу, которая его встретила  неизменной  надписью “мест нет”.

И  тогда  Юрий  Яковлевич  показал   администратору   свой   паспорт.

Рассказал, как  уезжал, что хочет посмотреть свой город. Комнату  ему  нашли. Больше двух недель ходил Юрий Яковлевич по родным улицам.  Ездил на  завод, где работал отец. Хотел найти 33-ю могилу, где лежала мать. Но увы, на  этом месте выросла новостройка. Ни родных, ни знакомых не нашёл.  И  больше  сюда уже не возвращался.

От Ленинграда у Юрия Яковлевича остались только фотографии.  Частенько

с женой, Марией Алексеевной, перелистывают они  альбом. Вот фотография  отца, ещё довоенная, где он молодой и красивый. А это Докины: Зоя,  Иван,  Василий – родственники по матери.  Пытался  найти  их  Юрий  Яковлевич,  но  получил письмо со штемпелем – не проживает.

 - Сибиряк   я, что уж говорить. Сибирь меня приняла, дала образование,

семью, – Юрий Яковлевич не сетует на судьбу.

Видно такая  доля ему выпала. Рад, что вырастил  детей,  имеет  внуков.

Построил хороший  дом,  где  всё  сделано  его  руками.  И  лишь  иногда,  в

бессонную ночь, встают перед  глазами  ленинградские  дни,  штабеля  трупов, мёртвая мать… И сердце сжимает холодная петля. “Ну, всё, –  говорил  он  сам себе, – всё хорошо. Нет этого больше, нет…” 

                                                             Искитимская газета №3, 15 января 2004 г.

15 249 жителей награждены медалью за оборону Ленинграда 
 
 

              “125 блокадных грамм… С огнём  и кровью пополам”.

27 января в  11.05  наша  страна  минутой   молчания  отметила  великую

трагическую дату – 60 лет со дня блокады Ленинграда, которая длилась с  июля 1941 года по январь 1944 года – ровно 900  дней.  Город – герой на  Неве мужественно  перенёс   великое   испытание.   Фашисты   не   могли   сломать ленинградцев. Город не сдался.

Зимой 1941-42 годов город сковала  лютая  стужа.  Не  было  топлива  и

электричества. Истощённые голодом, обессилившие  и  измученные  непрерывными

обстрелами  и  бомбёжками  ленинградцы  жили  в  холодных  комнатах.  Тускло светили коптилки. Замёрзли водопровод и канализация.  Остановились  трамваи, троллейбусы, автобусы. Смерть входила во все дома. От  голода  люди  умирали прямо на  улицах.  В  день  рабочие  и  инженерно  –  технические  работники получали лишь до 250 граммов суррогатного хлеба,  а  служащие,  иждивенцы  и дети всего 125 граммов! Муки в этом хлебе не было. Его выпекали  из  мякины, отрубей,  целлюлозы.  Кто  имел  дома  столярный  клей,  сыромятные   ремни, употребляли их в пищу.

В Ленинграде за время блокады погибло 700  000  человек.  У  детей,

родившихся после  войны,  давно  свои  дети,  растёт  второе  поколение,  ля

которого ленинградская  блокада – это книги,  кинофильмы,  рассказы  старших.

Время, однако, не гасит живого чувства  человеческой  благодарности  к  тем,

кто жизнью своей преградил путь  в  город  фашистским  полчищам.  И  теперь, когда прошло  более  полувека  с  тех  пор,  как  Ленинград  освободился  от блокады, людей всего мира поражало и поражает одно:  как  могли  ленинградцы при таких лишениях выдержать беспримерную в истории войн борьбу?  В  чём  их сила? 
 
 

Таня  Савичева.

Пронзительно  поведала людям о войне, принёсшей  столько горя  ей  и  её

близким,  двенадцатилетняя  ленинградская  девочка  Таня   Савичева.   Среди обвинительных документов фашизму, представленных на  Нюрнбергском  процессе, была и маленькая записная книжка. В ней всего девять страниц.  На  шести  из них – даты. И за  каждой  датой  смерть.  Шесть  страниц  –  шесть  смертей. Сжатые, лаконичные записи:  “28  декабря  1941  года  Женя  умерла…  Бабушка умерла 25 января 1942 го. 17 марта – Лека умер. Дядя Вася  умер  13  апреля. 10 мая – дядя Лёша, мама – 15 мая”. А потом без даты:  “Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня”.

Сам дневник  сегодня выставлен в музее  истории Ленинграда, а его  копия

– в витрине  одного из павильонов Пискарёвского  мемориального  кладбища.  До сих пор  останавливаются  перед  этими  строчками,  старательно  выведенными детской рукой, потрясённые люди разных возрастов и  разных  национальностей, вглядываются в простые страшные слова.

Не удалось  спасти и саму Таню. Даже после  того,  как  её  вывезли  из

блокадного города.

140 ленинградских  детей привезли в августе 1942 года  в  село  Красный

бор Горьковской  области. Встречать их вышли  все  красноборцы.  Несли  детям кто что мог: пяток яиц, тарелку  творога,  тёплую  одежду.  А  дети  были  – страшно смотреть – изнеможённые, больные. В первый раз в баню  многих  несли

на одеялах. Но человеческая доброта,  целебный  воздух  сделали  своё  дело.

Дети крепли,  поднимались  на  ноги.  Все  они  остались  жить.  Кроме  Тани

Савичевой.  Истощённое  голодом  и  страданиями  девочка   не   смогла   уже

подняться.

Таню  отвезли  в  расположенный  в  том  же  районе  Понетаевский  дом

инвалидов  с  его  “санаторным”  (по  тем   временам)   питанием   и   более

квалифицированным   медицинским   обслуживанием.   Но   болезнь   уже   была неизлечимой. Расстроилась координация  движений,  мучили  страшные  головные боли. 24 мая Таню перевезли в Шатковскую районную больницу. Там 1 июля  1944 года она и умерла.

Но не все  Савичевы умерли! Наперекор смерти  продолжается  жизнь  этой

семьи. Остался  в живых родной брат Тани, Михаил, который в дни блокады  ушёл в  партизаны,  и  сестра  Нина,  она  с  группой  ребят  была  направлена  в строительный батальон на Ладогу. А  потом  срочно  эвакуирована  на  Большую землю. Домашних она так и не смогла предупредить. Её ждали  несколько  дней, а когда все сроки  прошли,  мама  Тани  отдала,  как  память  о  сестре,  её записную книжку. Ту самую, которая стала Таниным дневником.

 Сибирский Электродчик, 28 января 2004 г. 

“Старшая  сестра”

Самым трудным  испытанием в блокадное время  дня всех нас смерть мамы от

голода. Нас осталось пять человек детей. Беспомощные, голодные, холодные.

Мы все лежали, сгрудившись в одну кучу на кровати. В зимних одеждах,

накрытые одеялом.

Лежали безмолвно, без слез, без сил, как окаменевшие. рядом с нами

лежала наша мертвая мама, и мы не  знали, что  нам делать. Рядом со мной

лежала сестренка. Она спросила тихо: “ Мы тоже умрем? ”

Я очнулась и  поняла – больше не на кого надеяться. Я, самая старшая,

должна быть им вместо мамы. Я встала и, шатаясь, пошла искать дрова, чтобы затопить “буржуйку”. Ходила на Неву, за водой с чайником. Ходила менять вещи на дуранду и хлеб, чтобы получать рабочую карточку, работала – вязала маскировочные сети, носки, рукавицы шерстяные для бойцов.

В глубине души меня поддерживала мысль, что мы победим, что кончится

война. Только продержаться бы до возвращения отца и брата  с фронта (брат

погиб, он похоронен на станции Мга).

Пожалуй, самым  радостным событием для нас был  момент, когда мы

получили крупу  по карточкам и когда добавили норму на хлеб.

Мы поняли, что  спасены.

В блокаду мы жили на 5-й линии Васильевского  острова, 2/19. Но

подробно писать я не могу. Очень волнуюсь, переживаю. Все повторяется перед глазами. Как мы намучались до возвращения отца с фронта – это много надо писать. А вспоминать блокаду очень трудно.

Сейчас я –  мать четверых детей-тружеников. У меня шесть внуков. Муж –

ветеран войны  и труда. Я говорю: «Нам не нужна война, нам нужен только

мир!»

                                                                    1987 год

А.Мамлеева 

“Подарок”

В самом начале войны я находилась на оборонных  работах под

Ленинградом. Спали  мы в бараках, Народу было много. Все женщины. В бараках темно, и лишь лампочки тускло светят под потолком. 30 сентября у меня был день рождения. Этот день всегда проходил у меня весело. А тут война. Какое уж тут веселье? От мыслей о прошлом я заплакала. В это время в барак зашли двое военных.  Спросили у дежурной: ”Кто это у вас так горько рыдает?” Она им все объяснила про меня. Они вскоре ушли. А я, наплакавшись, уснула.