Язык иньских
надписей являлся языком южноазиатского
типа, испытавшим влияние североазиатских
языков, что говорит об интенсивных
контактах в долине Хуанхэ
предков современных языков юга
Восточной Азии (ученым не удается
установить, каких именно, из-за невозможности
реконструировать произношение иньских
знаков) и древних сино-тибетских языков,
а, следовательно, носителей этих языков.
В середине I тысячелетия до н. э. североазиатский
и южноазиатский порядки значимых элементов
слились в единую грамматическую систему
древнекитайского языка.
Гадательные
надписи датируются XIIIXI вв. до н.
э. тем же самым временем, к
которому относится и вскрытое
в районе Аньяна большое городское
поселение (занимающее вместе
с прилегающими к нему территориями
его округи площадь более 20 кв. км) с остатками
тесных полуземлянок и землянок и фундаментами
средних и крупных строений с бронзовыми
основаниями колонн. В пределах этого
комплекса поселений обнаружены крепостные
валы, ремесленные кварталы с литейными
мастерскими. Под Аньяном было открыто
множество могил, резко различающихся
по размеру и инвентарю погребений от
неглубоких ям, лишенных оружия и бронзовой
утвари, до огромных крестообразных подземных
усыпальниц более чем десятиметровой
глубины. Последние (их немногим более
десятка, площадь самой крупной из них
380 кв. м) представляли собой монументальные
конструкции, напоминающие усеченные
пирамиды, обращенные основанием вверх,
с широкими подъездными дорогами, спускающимися
посредине каждой из четырех сторон этих
гробниц к погребальной камере, заполненной
драгоценной утварью, оружием из бронзы,
украшениями из нефрита и золота. Для сооружения
каждой из них требовалось, по подсчетам
ученых, не менее 7000 человеко-дней. В больших
могилах захоронениях почивших ванов,
как можно полагать, найдены сотни скелетов
сопогребенных людей, а рядом целые поля
захоронений обезглавленных военнопленных
со связанными за спиной руками и ямы с
их отрубленными головами, исчисляющимися
тысячами. Отдельно были погребены военные
колесницы с лошадьми и возничими. Надписей
о жертвоприношении людей (до 1500 человек
одновременно) в настоящее время на гадательных
костях обнаружено около двух тысяч, в
них общее число таких жертв достигает
14197. Пленных приносили в жертву богам
и предкам; с обрядом массовых человеческих
жертвоприношений был связан широко распространенный
у шанцев культ гор и рек (в гадательных
надписях упоминаются десятки имен их
богов), а также, очевидно, и ритуал "священного
брака", входивший в культ плодородия.
Сотни захоронений людей, в том числе и
заживо погребенных, обнаружены археологами
в фундаментах и других частях строений
дворцового и храмового типа.
Аньянские
мелкие и средние могилы, принадлежащие
собственно шанцам (со специфическим
трупоположением, инвентарем и бронзовым
оружием), отличаются антропологической
однородностью в противоположность расовой
неоднородности черепов обезглавленных
скелетов из шанских больших могил, где
представлены и восточные монголоиды,
и континентальные монголоиды, и переходные
к австралоидам южномонголоидные популяции;
эти жертвы предназначались для кровавого
ритуала человеческих жертвоприношений,
ради чего шанцы предпринимали походы
(своего рода "охоту за головами")
на расстояние нескольких сотен километров.
В шанском обществе, где регулярно совершались
обряды, требовавшие массовых жертвоприношений,
война являлась общественной нормой. Главной
целью военных походов был захват добычи:
помимо пленных зерна и скота, также требовавшихся
для принесения в жертву богам и предкам.
Судя по
содержанию гадательных надписей,
под г. Аньян находился культовый
центр, где происходили гадания
шанского и других коллективов
и хранился архив так называемого
"иньского оракула". Название "иньский
оракул" идет от позднейшей
древнекитайской письменной традиции,
в гадательных текстах знак инь отсутствует.
Это может быть объяснено тем, что обращающиеся
к оракулу, естественно, не вопрошали о
нем самом. Тот факт, что надпись, содержащая
этноним инь (единственная пока), найдена
в бассейне р. Вэйхэ далеко за пределами
Аньянского культового центра, может служить
подкреплением высказанной гипотезы.
Инь как название оракульного центра,
вероятно, совпадало с самоназванием союза
племен, располагавшегося в поздненеолитическое
время в бассейне Хуанхэ.
При всей
разобщенности протогородских центров
и разноязычии этнических общностей, входивших
в шанскую конфедерацию (не являвшуюся
объединенным государством), письменность
в "обществе гадательных костей",
первоначально использовавшаяся исключительно
в ритуальных целях, была, по-видимому,
одна. Скорее всего ее распространял культовый
иньский союз (рудимент стадиально предшествующего
типа объединения), хотя, возможно, изобретена
она была не в одном месте и не только и
не обязательно именно шанцами. Вопросы
к оракулу касаются многих городов (и),
общинных объединений и племен (фен). Но
особо выделяются шанские поселения: "город
(или города) Шан" (Шан и), "Главный
(или Великий) город Шан (Да и Шан)", "центральный
Шан" (Чжун Шан), а также просто Шан (читателю
следует иметь в виду, что это условные
чтения, передающие современное произношение
соответствующих иероглифов. Их произношение
в иньское время остается пока неизвестным.)
как топоним и этноним. Это наводит на
мысль, что местоположение оракула, почитаемого
как священный культовый центр, именуемый
Инь, не являлось ни резиденцией вана Шан,
ни политическим центром того союзного
объединения, во главе которого стоял
шанский ван как главный военный предводитель.
Название Шан встречается и в гадательных
надписях, и в позднейших нарративных
древнекитайских памятниках как наименование
политического объединения и городского
центра, а также как топоним и этноним,
отождествляясь традицией с "династией
Инь" и являясь как бы ее вторым равноценным
наименованием; поэтому и период этот
часто называется историками Шан-Инь.
Традиционная историография датирует
его 17661122 гг. до н. э., гадательные надписи,
как уже говорилось, относятся к последним
двум векам этого периода.
Шанское общество
жило в условиях развивающегося
бронзового века (прочная оседлость,
города, отделение ремесла от земледелия).
Природные условия Среднекитайской равнины
района расселения шанцев в IIIII тысячелетиях
до н. э. были исключительно благоприятными
для земледелия, чему способствовали лёссово-илистые
почвы речных пойм, регулярные дожди и
субтропический климат. Из зерновых культур
шанцы возделывали сорго, ячмень, различные
виды пшеницы, два сорта проса (черное
и желтое), род конопли со съедобными зернами.
Помимо злаков шанцы знали садово-огородные
культуры, выращивали тутовые деревья
для разведения шелкопряда. Нет полной
ясности, была ли шанцами освоена культура
риса, но если и была, то только суходольного,
ибо ирригация им не была известна. Урожай
целиком зависел от дождей, о чем имеются
прямые свидетельства гадательных надписей.
Кроме небольших канав, известных еще
по раскопкам городища под Чжэнчжоу (Хэнань),
никаких следов искусственного орошения
ни археологические раскопки, ни надписи
не выявляют ни у шанцев, ни у других насельников
"городов-общин" и племен, располагавшихся
во второй половине II тысячелетия до н.
э. в поясе плодородных долин бассейна
Хуанхэ. Основной принцип практиковавшихся
гидротехнических мероприятий заключался
в регулировании стока рек с помощью водоотводных
протоков. При раскопках шанского городища
под Аньяном была обнаружена система меридиональных
дренажных каналов 40-70 см шириной, около
120 см глубиной при максимальной длине
60 м.
Таким образом,
теория возникновения китайской
цивилизации как земледельческой
речной цивилизации, основанной
на искусственном орошении, не подтверждается
источниками. Более того, некоторые ученые
даже полагают, что не земледелие, а скотоводство
составляло основу хозяйственной жизни
шанского общества. Скотоводство действительно
играло немалую роль в жизни "общества
гадательных костей". Единовременные
жертвоприношения крупного рогатого скота
достигали нескольких сотен голов. Распри
из-за пастбищ были одной из причин войн
шанцев с соседями.
О важном
значении не только скотоводства,
но и охоты можно судить
уже только по преобладанию анималистических
орнаментальных мотивов и сюжетных композиций
на шанской бронзе ритуальных сосудах
и оружии. Охоты такого рода носили коллективный
характер, в них должно было участвовать
все взрослое население шанских общин.
На каждой из охот добывали десятки и сотни
диких животных.
Иньцы селились
в городах, окруженных мощными
оборонительными стенами, как
о том свидетельствуют раскопки
целого ряда городищ и знаки
на гадательных костях, выражающие
понятия "город", "городские
укрепления", "внешние стены поселения",
"строить город" и т.п.
Техника бронзового
литья шанцев достигла весьма
высокого уровня. Из бронзы изготовлялись
ритуальная утварь (вес отдельных
крупных изделий, в частности,
котла Сымуудин, достигал 875 кг), оружие,
детали колесниц, но орудия труда в подавляющем
большинстве своем были каменными и костяными,
впрочем, и оружие еще в значительной мере
оставалось неолитическим (каменные топоры,
наконечники копий, стрел).
В таких
городских поселениях отдельно
располагались ремесленные кварталы,
где были сосредоточены довольно крупные
мастерские медников, косторезов, каменотесов,
керамические, деревообрабатывающие и
др. Их археологи обнаружили как под Аньяном,
так и в других протогородских поселениях
шанской эпохи, в частности, под Лояном,
Чжэнчжоу (Хэнань) и Цинцзяном (Цзянси).
Получило развитие монументальное зодчество,
и, в частности, градостроительство; руководство
последним было одной из важных функций
вана, который должен был для этого соответственно
располагать достаточно большими материальными
и людскими ресурсами. Из надписей известно
о существовании специальной категории
вангунов ("ремесленников вана"),
а также гунчэней, дичэней, догунов (храмовых
и общинных ремесленников)6 (6 Т. е. этот
термин, возможно, был подобен шумерскому
термину гуруш. Примеч. ред.). Видимо, первоначально
шанцы были хранителями секретов бронзолитейного
искусства. Знак шан означает "торговля,
торговать", хотя, вероятно, это не первоначальное
значение данного знака, а производное
от изображения каких-то изделий шанцев,
скорее всего, бронзовых (в знаке шан один
из элементов является изображением тревожного
сосуда), и, возможно, связано с особыми
функциями шанцев в "обществе гадательных
костей" как посредников в межобщинном
и межплеменном обмене; эти функции могли
способствовать их возвышению среди других
раннегородских обществ Великой Китайской
равнины.
В целом,
торговля была развита слабо
и носила меновой характер, но
все же имелись товаро-деньги
раковины каури. Хождение имели
как естественные каури, так и их
бронзовые имитации, что для шанцев как
монополистов в области бронзового литья
могло служить особым источником обогащения.
Не только в эту эпоху, но и позднее, в чжоуском
Китае, специфика товарно-денежных отношений
заключалась в том, что государственная
распределительная система товарообмена
сочеталась с отдельными элементами рыночной
системы.
Существовал
и международный обмен, о чем
говорят хотя бы каури, прибывавшие
с морского побережья; из бассейна
Янцзы поступали олово и медь,
из Синьцзяна золото и яшма, а в обмен
шли изделия шан-иньского мира, прежде
всего, бронзовые, на севере они доходили
до Сибири. Основной формой международного
обмена был захват самый примитивный,
хищнический способ международных связей.
Основу шанского
общества составляли свободные территориальные
большесемейные общины.
В ритуальных
трапезах с закланием 300-400 быков
и более, вплоть до тысячи
голов, участвовало все взрослое
население, исчислявшееся тысячами
человек. Ван, как верховный
жрец, выступал подателем мясной
пищи народа, компенсировавшей в определенные
периоды белковое голодание земледельческого
коллектива. В массовых жертвоприношениях,
на первый взгляд, казалось бы, безрассудно
расточались важнейшие материальные блага
общества (домашние животные, бронзовая
утварь и оружие, колесницы с лошадьми,
раковины каури, золото и нефрит, продукты
земледелия, охотничья добыча и военнопленные),
однако они были не только ритуально значимы,
считались жизненно важными, но и, видимо,
должны были как-то сдерживать имущественное
расслоение и обогащение отдельных шанских
родов и знатных семей.
Ван выступал
организатором производства. Он, в
частности, возглавлял крупные
земледельческие работы в правительском
хозяйстве; участие в них "братского
коллектива" (чжунжэнь) общинников считалось
не повинностью, а общественно полезным
трудом, частью ритуально-магического
обряда, обеспечивавшего плодородие почвы
на всех полях страны. Запасы продовольствия,
которыми ван располагал, все еще, видимо,
представлялись важным страховым, обменным,
семенным и жертвенным фондом шанской
общины. Из него же, очевидно, обеспечивался
и управленческий персонал. Помимо общинников
в ванском хозяйстве использовались и
подневольные работники из военнопленных.
Надписи свидетельствуют об использовании
этого контингента в земледелии и скотоводстве.
Работы на полях вана производились по
велению оракула и в назначаемые оракулом
сроки под наблюдением вана или лично
подвластных ему доверенных лиц и надзирателей
сяочэней, я и др. Сяочэни, по мнению ряда
историков, являлись "рабами потомками
пленных", "отроками, рожденными в
рабстве" или "потомками рабов категории
чэнь" . Работы на полях вана выполнялись,
по-видимому, казенными орудиями, о чем
могут свидетельствовать находки под
Аньяном складов нескольких тысяч каменных
серпов и других земледельческих орудий
рядом с храмом предков вана, где, вероятнее
всего, и находились ванские храмовые
поля.
Среди ученых
ведутся споры о социальном
значении терминов для групп
людей, занимавшихся полевыми
работами под главенством вана. Одни
считают упоминавшихся выше чжунов рабами,
другие свободными. Возможно, однако, что
знак чжун не был однозначен и мог использоваться
не только как социальный термин, но и
как обозначение всех мужчин возрастной
группы "производственников". Вместе
с тем, очевидно, чжуны имели отношение
не только к хозяйству вана, а чэни, сяочэни,
дочэни и другие категории чэней были
рабочим персоналом только, или главным
образом, хозяйства вана. Среди чэней,
видимо, были лица разных статусов: и подневольные
работники типа рабов, и надзиратели (сяочэни),
которые при известных обстоятельствах
могли быть поставлены и над общинниками
(чжунами) как их начальники (например,
на период выполнения ими полевых работ
на дом вана), и личная стража вана (дочэни).
Как подчиненные непосредственно вану
и представителям шанской администрации,
чэни, в отличие от чжунов, находились
вне общинного сектора. К тому же чэни,
скорее всего, были преимущественно нешанцы
по происхождению. Есть данные, свидетельствующие
о том, что их "усыновляли", причем
иногда целыми семьями. Наиболее вероятно,
что чжуны представали в двояком качестве:
они принадлежали, прежде всего, к коллективу
своей общины, но имели известное отношение
и к хозяйству вана, т. е. выступали как
непосредственные производители одновременно
и на своем общинном поле, и на поле вана,
однако едва ли будет правильно определять
эти два вида работ чжунжэнь как соответственно
необходимый труд и труд прибавочный.
Надписи фиксируют случаи, когда пахота
производилась одновременно сотнями и
тысячами людей. "Три тысячи людей привлечь
ли к полевым работам?" задается вопрос
оракулу. Обработка земли осуществлялась
несложными орудиями: примитивной землеройной
палкой, сажальным колом, двузубой мотыгой.
Вошел в употребление так называемый способ
оугэн (или способ "спаренной вспашки",
получивший развитие в дальнейшей земледельческой
культуре древнего Китая). При этом крюкообразная
бороздовая палка (ее изображения встречаются
в гадательных надписях) использовалась
как пахотное тягловое орудие, приводимое
в действие физической силой двух людей,
один из которых толкал его перед собой,
а другой волоком тянул его за веревку,
пятясь задом или впрягаясь в эту примитивную
соху.