Ахмед-Заки Ахметшахович Валиди

С этого времени  заметно изменилось материальное положение  Валидова: он начал тратить крупные  суммы денег. Валидов пытался перетянуть на сторону Советов Туктарова, предложив ему через посредника 100 долларов (значительную по тем временам в условиях Германии сумму), но успеха не имел. По сведениям польской разведки, Валидов получал деньги от резидента ОГПУ в Берлине. Кроме того, в мусульманских эмигрантских кругах считали, что в результате состоявшегося 17 алреля 1924 г. визита к советскому послу Н.Н. Крестинскому32 в Берлине Валидов смог в 1925 г. выехать в Турецкую республику33. 

Встреча с советским  представителем состоялась после того, как 12 апреля Валидов написал Н.Н. Крестинскому письмо. Согласно уфимскому изданию, начиналось письмо так: «В бытность мою в Афганистане я согласно своему письменному сообщению тов. Рудзутакум в Ташкенте хотел было видеться с российским представителем в Кабуле тов. Раскольниковым35, но это ввиду не зависящих от меня причин мне не удалось и пришлось ограничиться лишь письменным обращением, копия которого к сему прилагается и результата которого я не сумел узнать. Теперь я через Индию, Египет и Францию прибыл в Берлин и имею возможность лично передать русскому представителю свою просьбу и лично получить на нее ответы». Далее в письме говорилось: «Уже в Туркестане в сентябре 1922 г. я письмом тов. Рудзутаку уведомил ЦК РКП и Российское Советское правительство, что мое участие в национальном движении в Русской Средней Азии в 1920—1922 гг. являлось делом чисто внутри российским, что вынужден был перейти на нелегальное положение ввиду полного недоверия ко мне со стороны руководящих русских товарищей и невозможности в российских условиях, оставаясь легальным, свободно или даже полусвободно бороться за свои убеждения36, и что, будучи принужден удалиться за границу Советской России, мне не остается ничего, кроме того, чтобы быть по отношению к ней вполне лояльным, и что я буду сосредоточивать все свое внимание на чисто научной работе и, будучи более года за границей, я оставался верным своему решению»37. 

Подобного рода оправдания эмигрантов — дело обычное. Но применительно к Валидову сравнение документов показывает своеобразную манеру его эпистолярного творчества. 

Оказывается, 12 апреля 1924 г. Валидов написал и  другой вариант письма, копию которого он в 1929 г. сообщил полякам. Начинается оно совершенно по-другому: «После того, как я, предпочитая эмиграцию предложенной через товарища] Рудзутака амнистии, выехал из Туркестана в Персию, прибыл теперь через Афганистан, Индию, Египет и Францию в Берлин, я имею возможность лично представить русскому представительству свою просьбу и лично получить на нее ответ»36. Далее текст существенно отличается от «официального» варианта. Получается, что Валидов в Россию направил один вариант письма, а за рубежом демонстрировал другой. И дело здесь не в стилистических расхождениях, а в смысловых акцентах, подчиненных определенной логике. Понятно, что при изучении этого периода валидовской деятельности необходимо учитывать все известные варианты его писем. 

Крестинский переслал цитированное письмо Сталину, который  наложил резолюцию: «Оставить без ответа»39. Оказавшись в столице кемалистской Турции Ангоре, Валидов написал 24 декабря 1925 г. письмо лично Сталину (см. приложение). Появление этого документа было обусловлено, на наш взгляд, не только изложенными в нем причинами. Дело в том, что перед тем в Стамбуле было опубликовано письмо Сталину азербайджанского лидера М.-Э. Расул-заде40, который писал, что не мог дальше «жить в условиях засилия Коммунистической партии, которая узурпировала впасть, видеть имперскую политику, наблюдая в течение двухлетнего пребывания в Москве процессы денационализации, ассимиляции, русификации, насильственное подавление солдатским сапогом ростков национальных свобод на Украине, на Кавказе, в Туркестане, с особым упором на преследуемые тюркские народы и вообще мусульман»41. В ответ Сталин дал указание «разоблачить» деятельность Расул-заде42. 

Вскоре последовала  реакция Сталина и на обращение  Валидова. 20 апреля 1926 г. он вызвал к  себе председателя СНК Башкирской АССР А.Б. Мухаметкулова43. На заседании оргбюро  ЦК ВКП(б) 26 апреля обсуждался вопрос о положении в Башкирской парторганизации. Здесь Сталин, в частности, заметил: «Кто в Башкирии председатель Совнаркома? Башкир. Председатель ЦИКа? Башкир». На такую кадровую политику, по его словам, «татары... не обижаются». Что касается разговоров о различии между татарским и башкирским языками, то Сталин не без юмора сказал, что «язык башкирский отличается от татарского значительно меньше, чем язык хозяйственников от языка профессионалистов» 44. Наконец, 1 июня пленум Башкирского обкома ВКГ!(б} утвердил тезисы под названием «Характеристика башкирского движения»45, посвященные «разоблачению контрреволюционной сущности валидовщины». Это, естественно, еще больше укрепило авторитет Валидова среди мусульманской эмиграции, дало импульс его деятельности. 

Находясь в  Стамбуле, он предпринял действия, призванные продемонстрировать его «полезность» Советам, чтобы прежде всего вызволить  свою жену, прекратить давление на своих  родных. Валидов вместе с тем попытался  устранить Чокаева от руководства организацией «Туркестанское национальное объединение» (ТНО)46, авторитет которой за рубежом подкреплялся размахом басмаческого движения в советских республиках Центральной Азии. Чокаев, находившийся в Париже, в конце 1926 г. почему-то не смог получить визу в Турцию. Одни стали считать его «английским агентом», а другие, во Франции, следили за ним как за «агентом парижского полпредства Советов», — так писал Вапидов позднее в письме из Стамбула в Варшаву47. Так или иначе, нов 1927г. Чокаев был вынужден выйти из состава ЦК ТНО. Из-за раскольнических действий Валидова руководство ТНО, как писал Чокаев в 1931 г. руководству польской разведки, в течение нескольких лет вынуждено было ограничивать свою деятельность выпуском двух ежемесячных журналов48. Неудивительно, что в 1929 г. Валидов, который создал особую башкирскую организацию, был исключен не только из ЦК, но вовсе из рядов ТНО, а Чокаев восстановлен в ЦК ТНО и стал безраздельно руководить этой организацией, пользуясь поддержкой не только экспозитуры № 2 (созданное в 1929 г. подразделение Отдела II (разведка) Генштаба Польши, ведавшее работой с российскими эмигрантами), но и — со временем — французских и германских властей. 

Вызывает споры  также вопрос о «пятом пункте»  Валидова, чему придают первостеленное значение многие из нынешних историков. Пытаясь понять поведение Валидова, польские разведчики обратили внимание на его этническое происхождение. В личной карточке экспозитуры № 2 49, заведенной на него в декабре 1929 г., он сначала определялся как башкир. Однако вскоре польские разведчики изменили свое мнение. Шеф этой спецслужбы капитан Э. Харашкевич 4 декабря 1930 г. докладывал своему руководству, что Валидов является «татарским ученым-историком», посвятившим себя научной работе, и с 1929 г. получает от польской разведки деньги «в качестве поддержки его авторских работ». По убеждениям он «коммунист с национальной окраской» и отличается по своим взглядам от татарских политиков, представляющих организацию «Идепь-Урал»50, оставаясь, однако, в оппозиции и к правящей системе в СССР. У Харашкевича сложилось впечатление, что Валидов «является не обычным агентом ГПУ, а нереалистическим политиком с болезненными амбициями, а также с интриганскими наклонностями, обманутым и используемым Советами». 

В 1930 г, Валидов принимал участие в тайных совещаниях, организованных Идриси в Берлине, на которых было решено создать среди татарской эмиграции организацию и журнал для противодействия влиянию антисоветских татарской и туркестанской организаций и их изданий. Польским разведчикам стали известны инструкции, преподанные ОГПУ А. Шафи51, где указывалось на желательность привлечения Валидова к сотрудничеству. Действительно, тот в Стамбуле начал подбирать кадры для новой организации, «которая бы выступала в роли оппозиции» по отношению к «Идель-Уралу» и кТНО, — информировал в декабре 1930 г. свое руководство Харашкевич52. Между тем Валидов пытался уверить польских политиков в иных мотивах своего необычного поведения. В мае 1929 г. он из Стамбула писал Т. Голувкой в Варшаву: «Я нисколько не цепляюсь за свое положение в Турции и в турецком университете; я не ученый, ведущий политические интриги, я — политический деятель, живущий пока, к сожалению, на учености и за что негодующий; я — политический деятель одного из самых обездоленных народов в мире, но имеющего большую будущность; моя роль не сыграна, наоборот, она только что начала исполняться; я никогда не [по]думаю отказаться от жизни солдата»54. При этом Валидов несмотря ни на что поддерживал переписку с некоторыми своими знакомыми, оставшимися в СССР. В 1930 г. чекисты перехватили письмо, посланное Валидовым из Берлина узбекскому историку профессору П. Салиеву. Валидов просил сообщить о возможности издания и распространения в Самарканде написанной им книги по истории Туркестана55 — «Bugunkii Turkistan ve Yakin Tarihi» («Современный Туркестан и его недавнее прошлое». Каир. 1928. Это исследование было издано на деньги польской разведки58). Подобного рода письма вели обычно к печальному итогу — их адресаты, в их числе Салиев, подвергались репрессиям. Ясно, что деятельность Валидова в европейских странах и Турции не вписывается в привычный образ эмигрантской политики57. 

Тем временем в  Турции кемалистские власти, не желая  осложнять отношения с Советским  государством, запретили деятельность всех организаций эмигрантов из России. Будучи гражданином Турецкой Республики и профессором Стамбульского университета, Тоган к тому же испортил отношения с президентом Ататюрком, когда в 1932 г. подверг критике некоторые положения подготовленной по инициативе Ататюрка книги по тюркской истории. Валидова отстранили от преподавания в университете и обвинили в попытках внести раскол между тюркскими народами — повторить то, чем он занимался в России во время революции и гражданской войны. Этот скандал привлек внимание к Валидову двух крупных германских востоковедов Г Риттера и П. Виттека, работавших тогда в Стамбуле. Имя Валидова стало встречаться в их переписке. Виттек считал вредным «шовинистический дилетантизм» определенных турецких авторов и почувствовал необходимость помогать «жертвам» официальной турецкой историографии, таким как Тоган5е. В результате в 1932 г. Валидов-Тоган уехал в Австрию. 

После прихода  к власти Гитлера Чокаев, как и  другие эмигрантские политики, изо  всех сил старавшиеся удержаться на плаву в новых исторических условиях, в 1933 г. побывал в Берлине, где встретился с высокопоставленным представителем НСДАП Г. Ляйббрандтом, который интересовался степенью сопротивляемости, наличием национальной воли, расовыми, культурными и национально-историческими различиями народов СССР и противоречиями между ними59. Видимо, имея в виду подобные контакты Чокаева с британскими, польскими, французскими, германскими и, вероятно, с представителями иных стран, Б.Н. Николаевский в письме Ф.И. Дану 8 апреля 1930 г. отметил, что некоторые моменты зарубежной деятельности Чокаева заставляют относиться к нему с большой настороженностью60. Очевидно, что в любом случае и Валидову и Чокаеву в условиях эмиграции приходилось действовать весьма изобретательно, чтобы достичь своих целей. 

В 1935 г. Валидов-Тоган  оказался в Германии, где работал  в Боннском университете внештатным лектором. Несмотря на небольшое жалованье  — 200 марок, на нехватку денег он не жаловался и много путешествовал, особенно часто выезжал в горные области Австрии и Швейцарии покататься на пыжах. Но осенью 1937 г. германские власти, получив информацию о его тайных встречах в Финляндии с чекистами, стали тщательно проверять его и его расходы. М.Н. Фархшатов полагает, что благодаря заступничеству немецких ученых Тогану все же удалось избежать серьезных неприятностей. Осенью 1938 г. Тоган перешел на работу в Гёттингенский университет. 1 сентября 1939 г., когда Германия напала на Польшу, он перебрался в Турцию (там обстановка изменилась после смерти Ататюрка}, устроился в Стамбульском университете. На заседании Союза туркестанской молодежи он был избран его председателем, но тут же, через два часа, был переизбран, поскольку из его же слов стало ясно, что он намерен превратить эту организацию в инструмент своих политических целей81. 

Когда Тоган  в июле 1941 г. подал в Стамбуле заявление  с просьбой о выдаче ему германской визы, ему было отказано52. Германские власти, располагая архивами польской разведки, имели свои основания сомневаться  в благонадежности Тогана. О том, что было дальше, в исторической литературе идет спор. По одним сведениям, весной (или летом} 1942 г. он благодаря содействию германского посла в Турции все же смог побывать в Берлине во время встречи эмигрантских лидеров, на которой попытался возглавить туркестанскую организацию, по другим — вообще не появлялся там63. Согласно его собственным воспоминаниям, он был приглашен в Германию лишь в 1943 г., жил в респектабельной берлинской гостинице «Adlon» и вел работу среди военнопленных-мусульман64. Этот факт подтверждал в своих показаниях попавший в советский плен немецкий офицер, ученый-тюрколог65. По свидетельству советских авторов (один из них бывший разведчик), Тоган тогда вел переговоры с генералом Власовым — в 1943 г. шло формирование мусульманской дивизии, для чего в лагерях военнопленных с представителями различных народов проводилась соответствующая работа66. 

В мае 1944 г. Тоган  был арестован в Турции и осужден  на длительное заключение «за попытку  государственного переворота». Через 15 месяцев его, однако, освободили. Приговор был отменен. Но когда в сентябре 1945 г. в Стамбуле начался следующий судебный процесс, Тогану вновь предъявили обвинения в тайной антиправительственной деятельности, подстрекательстве турок к смуте, в антикемалистской пропаганде и т.п. В показаниях на процессе Тоган говорил, что тайное общество было создано лишь для того, чтобы объединить находившихся в Турции туркестанцев и подготовить кадры для туркестанского правительства в случае поражения СССР. Одна из его непосредственных задач состояла в помощи советским военнопленным-мусульманам, находившимся в Германии, и в привлечении их на сторону этого общества68. Отбыв еще почти 18-месячное тюремное заключение, Тоган в 1947 г. был оправдан судом и освобожден. Затем он продолжил научную и педагогическую деятельность. 

 В мемуарах, опубликованных в Стамбуле в  1969 г., перед смертью, Валидов обещал  подробно рассказать и о послевоенном  периоде своей жизни, но не  успел. В воспоминаниях он, как  и советские мемуаристы, утверждал,  что Чокаев якобы был кадетом, в эмиграции поддерживал П.Н. Милюкова и именно это послужило причиной их разрыва м. Другими важными объектами критики Валидо-ва почти до последних дней его жизни были Г. Исхаки и С. Максудов.

(закл)