На  войне император после победы или просто удачного дела одной какой-нибудь дивизии всегда устраивал смотр. Объехав в сопровождении полковника ряды и поговорив со всеми солдатами, чем-либо отличившимися, он приказывал бить сбор: офицеры толпой окружали его. Если кто-либо из эскадронных командиров был убит в бою, он громко вопрошал: “Кто самый храбрый капитан?”  В пылу энтузиазма, возбужденного  победой и присутствием великого полководца, люди говорили искренне, и  ответы их были чистосердечны. Если самый  храбрый капитан не обладал нужными  для эскадронного командира способностями, его повышали в чине по ордену Почетного  Легиона, а затем император снова  задавал вопрос: “После него кто  же самый храбрый?” Князь Невшательский  карандашом отмечал награждения, и  как только император направлялся  в другой полк, командир полка, в  котором он побывал, утверждал офицеров в новых должностях.

       В эти минуты мне нередко приходилось  видеть, как солдаты плакали от любви к великому человеку. Одержав  победу, этот изумительный полководец приказывал немедленно составить список тридцати — сорока человек, представляемых к награждению орденом Почетного  Легиона или к повышению по службе. Списки эти, зачастую составленные на поле битвы, нацарапанные карандашом, почти всегда собственноручно подписанные  Наполеоном и, следовательно, по сей  день хранящиеся в государственных  архивах, когда-нибудь после его  смерти явятся волнующим историческим документом. В тех весьма редких случаях, когда генерал не догадывался  составить список, император грубовато  заявлял: “Я жалую такому-то полку  десять офицерских и десять солдатских крестов Почетного Легиона”. Такой  способ награждения несовместим  со славой.

       Когда он посещал госпитали, перенесшие ампутацию  и находившиеся при смерти офицеры, над изголовьями которых булавками  были приколоты красные кресты Почетного  Легиона, решались иной раз просить  его о награждении орденом  Железной короны. Однако он не всегда удовлетворял такие просьбы: это была высшая военная  награда.

       Культ доблести, непредвиденность событий, всепоглощающее влечение к славе, заставлявшие людей  через четверть часа после награждения  с радостью идти на смерть, — все  это отдаляло военных от интриг.  

         Постепенно дух армии менялся;  из суровой, республиканской,  героической, какою она была  при Маренго, она становилась  все более эгоистичной и монархической.  По мере того как шитье на  мундирах делалось все богаче, а орденов на них все прибавлялось, сердца, бившиеся под ними, черствели.  Те из генералов, которые с  энтузиазмом отдавались военному  делу (например, генерал Дезэ), были  удалены из армии или отодвинуты  на второй план. Восторжествовали  интриганы, и с них император  не решался взыскивать за проступки.  Один полковник, который обращался  в бегство или прятался где-нибудь  во рву всякий раз, когда  его полк шел в атаку, был  произведен в бригадные генералы и назначен в одну из внутренних областей Франции. Ко времени похода в Россию армия уже до такой степени прониклась эгоизмом и развратилась, что готова была ставить условия своему полководцу.

       Вдобавок  бездарность начальника главного штаба, наглость гвардии, которой во всем оказывалось  предпочтение  и которая давно  уже, на правах неприкосновенного резерва, не участвовала в боях, отвращали  от Наполеона множество сердец. Воинская доблесть нисколько не уменьшилась (солдат из народа, обуреваемого тщеславием, всегда будет готов тысячу раз  рискнуть жизнью, чтобы прослыть самым  храбрым из всей роты), но, утратив  привычку к повиновению, солдаты  перестали быть благоразумными и  бессмысленно расточали свои физические силы, вместе с которыми, естественно, гибла и храбрость.

         Образованность, дисциплина, выдержка, готовность повиноваться ослабевали  с каждым годом. Некоторые маршалы,  как, например, Даву или Сюше, еще  имели власть над своими корпусами:  большинство же, казалось, сами насаждали  беспорядок. Армия утратила сплоченность, и, столкнувшись в 1812 году с  одной из самых сильных европейских  армий – Российской, и сопротивлением  русского народа, для которого  война была Отечественной, Наполеон  потерпел сокрушительное поражение,  оправиться от которого он  так и не смог. Из 600- тысячной  армии, с которой он начал  поход в Россию, уцелело лишь 30 тыс. человек⁷.

Заключение.

       Вряд  ли можно дать однозначную оценку значения Консульства и Империи  Наполеона Бонапарта для европейской  истории. С одной стороны, наполеоновские войны принесли Франции и другим европейским государствам громадные  человеческие жертвы. Они велись ради завоевания чужих территорий и ограбления других народов. Облагая побежденные  страны громадными контрибуциями, Наполеон ослаблял и разорял их экономику. Когда он самовластно перекраивал карту Европы или когда пытался навязать ей новый экономический порядок в виде континентальной блокады, он тем самым вмешивался в естественный ход исторического развития, нарушая веками складывавшиеся границы и традиции.  

       С другой стороны, историческое развитие всегда происходит в результате борьбы старого и нового, и с этой точки  зрения наполеоновская империя олицетворяла новый буржуазный порядок перед  лицом старой феодальной Европы. Как  в 1792-94 гг. французские революционеры  пытались на штыках пронести свои идеи по Европе, также Наполеон на штыках пытался внедрить буржуазные порядки  в завоеванных странах. Устанавливая французское господство в Италии и германских государствах, он одновременно отменял там феодальные права  дворянства и цеховую систему, проводил секуляризацию церковных земель, распространял на них действие своего Гражданского кодекса. Иначе говоря, он разрушал феодальную систему и  действовал в этом отношении, по словам Стендаля, как "сын революции". Таким образом, наполеоновская эпоха  была в европейской истории одним  из этапов и одним из проявлений перехода от старого порядка к  новому времени.