Ислам и искусство, их взаимосвязь

Прогрессивная тенденция общественной жизни, которой  питается искусство, обнаруживает то противоречие, которое складывается между религиозной  идеологией и художественным развитием «мусульманских» народов. Замечательная настенная живопись первых двух веков ислама (VII—VIII вв.), открытая в Пенджикенте, Варахше, Афрасибе, стилистически сформировала искусство книжной миниатюры, влияла на развитие народных форм декоративно-прикладного искусства и художественной промышленности в средневековой Средней Азии. 

Буржуазные ученые, исследуя восточное изобразительное  искусство, говорят, что оно представляет отступление от религиозных норм. Однако они не стремились при этом проникнуть вглубь этого противоречия, рассмотреть его как объективную закономерность в искусстве, возникшую не на пустом месте, а восходящую своими корнями к художественной культуре предшествующих эпох. Они не видят органической связи изобразительного искусства с прогрессивной средневековой идеологией, с мировоззрением великих средневековых мусульманских мыслителей, ученых, поэтов-классиков так называемого мусульманского Ренессанса, а также с эстетическими теориями этого времени. 

Вместе с тем  некоторые из них стоят и на противоположных позициях. Так, на VI Археологическом конгрессе арабских стран в 1957 г. в Багдаде Мухаммед Мустафа заявил, что портреты людей, а также изображения птиц и животных имеются на мусульманских художественных произведениях всех эпох, начиная с возникновения ислама, и во всех странах. Поэтому М. Мустафа делает вывод, что мусульманское искусство не является религиозным и потому в мечетях нет ни статуй, ни картин на религиозные сюжеты. 

Однако художники  средневековой Средней Азии, порой не выходя за рамки средневековой идеологии, а нередко смело перешагивая через них, создали замечательные образцы живописи, прикладного и декоративного искусства. Главные особенности этого искусства определялись не столько религией, сколько теми идейно-эстетическими задачами, которые выдвинул поступательный ход развития общества в эпоху феодализма. 

Таким образом, ислам, с одной стороны, взяв под  свою эгиду все формы общественного  сознания, все области быта, государственного устройства, создал тоталитарно замкнутую систему средневекового религиозного мышления, обусловил специфику психологии, особенно эстетического элемента общественного сознания, и тем самым создал отчуждение культуры Востока от Запада. С этим связано специфическое восприятие античности в эпоху мусульманского Возрождения, когда в силу религиозных ограничений мусульманским миром не были приняты ни древнегреческий эпос, ни античные трагедии, ни античная пластика, а также неприятие художественных достижений искусства христианской средневековой Византии, презрение к этому искусству, которое породил среди своих верующих ислам. Здесь сказались особенности искусства мусульманских народов как религиозного характера (архитектура, рукописи священных писаний), так и светского содержания (книжная миниатюра), равно как и декоративно-прикладного искусства народа, что и определило дальнейшие пути его развития. 

Внутреннее развитие искусства происходило здесь  в русле прогрессивных общественно-эстетических тенденций. Две тенденции в общественном развитии — социально-актуальная и народно-мифологическая — оказывали влияние на искусство мусульманских народов средневековья. Конфликт между природой искусства и исламом привел к запрещению изобразительности в живописи, ваянии, достиг кульминации в исламской культуре. Однако развитие искусства объясняется не только влиянием тормозящей, религиозной идеологии, но и происходит по внутренним законам его развития, определяемым общественной необходимостью, в противоборстве с господствующей религией, иногда во внешнем компромиссе с исламом. Влияние прогрессивных общественно-эстетических тенденций восстановило декоративно акцентированные изобразительные тенденции в искусстве — они определили, например, светский характер книжной миниатюры. Эти своеобразные тенденции изобразительности в искусстве, оттесненные завоеваниями арабов и позой религией, обретают в Средней Азии новую силу в XV—XVI вв.  

И все же «широкое распространение искусства орнамента, чрезвычайно многогранно вошедшего  в жизнь людей и тесно связанного с народными художественными традициями, было одним из специфических выражений декоративности, характерной для средневековой художественной культуры вообще» и для «мусульманских» народов в особенности. 

Это оказало  огромное влияние и на изобразительные  тенденции в искусстве, так как «в искусстве народов Ближнего и Среднего Востока в эпоху феодализма был выработан особый, проникнутый декоративным началом образный строй...», который стал доминантой, определившей своеобразие и неповторимость искусства этих народов. 

Именно поэтому даже произведения собственно изобразительного искусства отмечены здесь «своеобразной и яркой декоративностью, отвечающей эстетическим запросам... времени». Но вместе с тем «в условиях господства ислама изобразительность в искусстве являлась не меньшей ересью, чем рационализм в философии: она нарушала нормы, установленные религией...» и тем самым показывала силу и неистребимость художественной культуры народов «мусульманского» мира.  

Даже мусульманский  суфизм в условиях Средней Азии приобрел иные черты, нежели на Ближнем Востоке или «мусульманском Западе». Здесь он, обогащенный буддийскими традициями и философскими идеями неоплатонизма, потерял тот крайний аскетизм и безмерную экстатичность, которые были характерны для него при возникновении. «...Суфизм, прийдя в Средней Азии в соприкосновение с буддизмом, — пишет крупнейший исследователь ислама И. Гольдциэр,— усвоил также из этого круга идей мысли и цели, для объяснения которых новоплатоновские зачатки суфизма оказываются недостаточными. Исчезновение индивидуальности, ее растворение в небытия восходят к идее нирваны». Все это привело к тому, что воздействие ислама и на художественную жизнь народов Средней Азии оказалось более смягченным и опосредованным той культурой, которая сложилась здесь ко времени распространения мусульманства. 

Здесь народно-мифологический слой культуры не был вспахан глубоко; ислам не смог ассимилировать глубокой и своеобразной художественной культуры народов Средней Азии. Способность  народов Средней Азии переносить тяжелые ситуации в поэтической форме блестяще выразил поэт узбекского средневековья Гульхани: 

Терпенье распахнет  любую дверь. 

Терпи и в  цель поставленную верь. 

Бесплодные пески, солончаки  

Терпенье превращает в цветники. 

Но не везде  распространение ислама охватило только социально-актуальный слой; в определенных исторических условиях происходило столкновение и взаимопроникновение противоположных культур; их слияние породило совершенно неожиданные и неповторимые духовные феномены, ставшие своеобразным синтезом культуры аборигенов и пришельцев. 

Так случилось, например, с культурой средневековой  южной Испании, в которой после  вторжения в нее в VIII веке мусульман  возникает так называемое мавританское искусство, соединившее в себе черты  культуры испанских вестготов, раннего христианства и находящегося к этому времени в полной силе ислама. Это искусство, рожденное в средневековой Андалузии, породило устойчивые черты художественного мавританского стиля, особенно ярко проявившегося в архитектуре, музыке (гранадская музыка), декоративно-прикладном искусстве (мавританский арабеск) и поэзии (заждаль). Оно получило название испано-мавританского искусства, стиль которого наиболее полно проявился в большой мечети Кордовы. 

Взаимопроникновение европейских и мусульманских  начал повлияло не только на искусство, но и на всю духовную жизнь средневековой Андалузии, на весь облик жителя мусульманской Испании. В конце господства ислама в Испании испанский мусульманин XI века, — как смело утверждает X. Перес, — предстает перед нами в своей поэзии как любопытное смешение древнего и современного, классического и романтического, чувственного ним словом, языческого и христианского. 

Чисто арабская культура и язык были очень близки коренному испанцу. Один из видных борцов с исламом в IX в. кордовец Альваро в своем сочинении «Indiculus luminosus» писал: «Мои единоверцы любят читать поэмы и различные сочинения арабов: они изучают писания богословов не для того, чтобы их опровергать, а чтобы выработать правильное и изысканное арабское произношение... Все молодые христиане, которые выделяются своим талантом, знают только арабский язык и арабскую литературу, они читают и изучают с величайшим рвением арабские книги; они составляют себе за большие деньги огромные библиотеки и повсюду заявляют, что эта литература восхитительна... Какое горе! Христиане забыли даже язык своей религии, и среди нас на тысячу человек вы едва найдете хотя бы одного, который мог бы сносно написать по-латыни письмо своему другу. Если же нужно написать по-арабски, вы найдете множество людей, свободно изъясняющихся на этом языке с величайшим изяществом, и вы увидите, что они сочиняют стихи, которые можно предпочесть с точки зрения искусства стихам самих арабов». 

Более того, даже в испанском богословии и философии  возникали направления, в которых причудливо соединялись христианские и мусульманские идеи. Так возникает «христианский суфизм» Раймунда Луллия, и даже в «Божественной комедии» итальянца Данте некоторые ученые обнаруживают элементы мусульманской эсхатологии. 

Это длительное взаимовлияние и взаимопроникновение приводило к таким историческим казусам, которые кажутся даже невозможными. Так, крупнейший современный знаток истории мусульманской Испании Э. Леви-Провансаль пишет: «Церковные чаши, кресты и королевские короны из Кастилии, пышные церковные облачения, до недавнего времени хранившиеся во многих испанских ризницах, часто имеют орнаменты, родственные испано-мавританскому искусству, а иногда даже арабески, при тщательном рассмотрении которых можно обнаружить стихи из Корана, деформированные рядом поколений мастеров, не понимавших их содержания». 

Стихи Корана в  католических церковных облачениях и коронах христианских королей! Это ли не свидетельство сложных  взаимоотношений враждующих религий  и церквей?! Такие исторические казусы происходили и в других странах, в которые пришел ислам. 

Так, в Дамаске, как сообщает академик В. В. Бартольд, существует мечеть, на южных воротах  которой осталась греческая надпись: «Царство Твое, Христа, есть царство  для всех времен, и Твое господство (останется) во всяком поколении», так как ранее на этом месте был христианский храм. В Сирии, в городе Химсоме, был большой христианский собор, который захватили мусульмане. Однако «по некоторым известиям, еще в X веке часть здания оставалась церковью, в другой части происходило мусульманское богослужение». Не менее ярким примером такого противоестественного соединения культур является судьба собора Софии в Константинополе, который затем мусульманами был превращен в лучшую мечеть Стамбула. 

Таким образом, не только на уровне народно-мифологического сознания, но даже и на уровне социально-актуального слоя в мавританской средневековой Испании и других мусульманских странах возникают своеобразные и неповторимые художественные явления, в которых переплетаются мусульманская и христианская культуры. 

Не менее сложным  было взаимовлияние и взаимодействие ислама и культуры аборигенов в древнем  Иране. Здесь, так же как и в  Средней Азии, ислам столкнулся с  древними традициями зороастрийской религии  и культуры древних персов. Но в данном случае ислам сумел проникнуть в более глубокие слои народно-мифологического сознания и в свою очередь подвергся не менее глубокому влиянию местных верований и культуры. «Религиозные идеи иранцев... глубоко проникли в ислам, который Иран сделал своей религией», — пишет Питер Авери, крупнейший современный исследователь истории Ирана. Иранская музыка, зороастрийские обрядовые культы оказали большое влияние на суфийские религиозные радения и шиитские обрядовые представления — та'зие (в Средней Азии это «шахсей-вахсей»). 

В свою очередь, ислам оказал глубокое влияние на иранское поэтическое творчество, так  как иранский литературный язык начал  складываться во времена внедрения  ислама и он был подвержен его  влиянию даже более, чем собственно арабские литературный язык и поэзия, которые, как говорилось выше, успели сложиться и основательно развиться в доисламский период. 

Вместе с тем  и здесь доисламские формы  поэтического творчества оказались  очень устойчивыми и передавались из поколения в поколение. 

Так, например, ирано-персидская форма стихосложения «аруз» приобрел даже характер канона поэтического творчества, который ислам не смог преодолеть. «Учение об арузе, а вместе с ним  учения о рифме и поэтических  фигурах, — пишет академик А. Е. Бертельс, — ...очень рано приобрели законченные формы, стали каноном, много веков повторявшимся различными авторами. Основные правила стиха заучивались наряду с грамматикой с детства, и никто не помышлял о возможности выйти за их рамки, поскольку это считалось безграмотностью. Народно-поэтический канон аруза оказался более устойчивым, чем религиозно-эстетические каноны ислама, так как он объединял в себе устойчивые и глубокие структуры поэтического мышления, восходящего ко времени мифологического сознания. Более того, структура аруза настолько динамична, ее элементы настолько органически слиты, что даже не совсем ясная семантическая информация стиха в арузе может быть восстановлена через его ритмику. «Если смысл любой... строки стиха, — пишет А. Е. Бертельс, — не совсем ясен при первом чтении, скандирование помогает правильно расставить изафеты и огласовки. 

Знание правил рифмы также помогает установлению текста, а знание поэтических фигур  способствует пониманию наиболее сложных  образов, содержащихся в стихе». 

Именно потому эта, пожалуй, одна из уникальнейших форм стихосложения не могла быть ассимилирована мусульманской догматикой, и сама во многом, так же как арабская касида, ассимилировала и выражала в своей форме мусульманские эстетические представления. В более широком плане персидская культура оказала огромное влияние на весь мусульманский мир. «Деятели персидского происхождения, — пишет академик В. В. Бартольд, — ...были главными представителями мусульманской государственности и культуры еще в то время, когда единственным литературным языком мусульманского мира оставался арабский» . 

И, наконец, глубокое декоративное чутье и чувство  ритма, характерное для иранского  художественного мышления, также  оказались созвучны мусульманской  теологии и обрядности, способствовали взаимопроникновению культур.