Атлантизм, его характеристика

    Североафриканская иммиграция во Францию вызвала у  французов враждебное отношение и в то же время укрепила доброжелательность к другим иммигрантам — «добропорядочным католикам и европейцам из Польши». Американцы гораздо болезненнее реагируют на японские капиталовложения, чем на куда более крупные инвестиции из европейских стран. Взаимодействие между цивилизациями укрепляет их цивилизационное самосознание, а это, в свою очередь, обостряет уходящие в глубь истории или, по крайней мере, воспринимаемые таким образом разногласия и враждебность.

    В-третьих, процессы экономической модернизации и политических изменений во всем мире размывают традиционную идентификацию людей с местом жительства, одновременно ослабевает и роль нации-государства как источника идентификации. Образовавшиеся в результате лакуны по большей части заполняются религией, нередко в форме фундаменталистских движений. Подобные движения сложились не только в исламе, но и в западном христианстве, иудаизме, буддизме, индуизме. В большинстве стран и конфессий фундаментализм поддерживают образованные молодые люди,

    высококвалифицированные специалисты из средних классов, лига свободных профессий, бизнесмены. Как заметил американский религиовед Г. Вейгель: «десекуляризация мира — одно из доминирующих социальных явлений конца XX в.»²³. Возрождение религии, или, говоря словами другого теолога Ж. Кепеля, «реванш Бога»²⁴, создает основу для идентификации и сопричастности с общностью, выходящей за рамки национальных границ, для объединения цивилизаций.

    В-четвертых, рост цивилизационного самосознания диктуется  раздвоением роли Запада. С одной  стороны, Запад находится на вершине своего могущества, а с другой — происходит возврат к собственным корням. Все чаще приходится слышать о «возврате в Азию» Японии, о конце влияния идей Неру и «индуизации Индии», о провале западных идей социализма и национализма и «реисламизации» Ближнего Востока. На вершине своего могущества Запад сталкивается с незападными странами, у которых достаточно стремления, воли и ресурсов, чтобы придать миру незападный облик.

    В прошлом элита незападных стран  обычно состояла из людей, в наибольшей степени связанных с Западом, получивших образование в Оксфорде, Сорбонне или Сандхерсте и усвоивших западные ценности и стиль жизни. Население же этих стран, как правило, сохраняло неразрывную связь со своей исконной культурой. Но сейчас все переменилось. Во многих незападных странах идет интенсивный процесс девестернизации элиты и возврата к собственным культурным корням. И одновременно с этим западные, главным образом американские, обычаи, стиль жизни и культура приобретают популярность среди широких слоев населения.

    В-пятых, культурные особенности и различия менее подвержены изменениям, чем экономические и политические, и вследствие этого основанные на них противоречия сложнее разрешить или свести к компромиссу. В бывшем Советском Союзе коммунисты могли стать демократами, богатые превратиться в бедных, а бедняки — в богачей, но русские при всем желании не смогут стать эстонцами, а азербайджанцы — армянами.

    Судя  по всему, роль региональных экономических  связей будет усиливаться. С одной  стороны, успех экономического регионализма укрепляет сознание принадлежности к одной цивилизации. А с другой — экономический регионализм может быть успешным, только если он коренится в общности цивилизации. Европейское сообщество покоится на основаниях европейской культуры и западного христианства. Успех НАФТА (Североамериканской зоны свободной торговли) зависит от продолжающегося сближения культур Мексики, Канады и США. А Япония, напротив, испытывает затруднения с созданием такого же экономического сообщества в Юго-Восточной Азии, так как Япония — это единственное в своем роде общество и уникальная цивилизация. Какими бы мощными ни были торговые, экономические и финансовые связи Японии с остальными странами Юго-Восточной Азии, культурные различия между ними мешают продвижению по пути региональной экономической интеграции по образцу Западной Европы или Северной Америки.

    Общность  культур, напротив, явно способствует стремительному росту экономических связей между Китайской Народной Республикой, с одной стороны, и Гонконгом, Тайванем, Сингапуром и заморскими китайскими общинами в разных странах мира — с другой. С окончанием холодной войны общность культуры быстро вытесняет идеологические различия.

    Своей концепцией «столкновения цивилизаций» Хантингтон бросил вызов многим устоявшимся представлениям о характере происходящих и потенциальных глобальных противостояний, а также предложил новую парадигму для теоретического исследования и прогнозирования миропорядка на рубеже XX и XXI веков. Это едва ли не самая крупная из представленных за последнее десятилетие научная концепция, в которой дана общая картина мира. Хантингтон — один из наиболее авторитетных политологов мира — и сам понимает, что полемизировать с его концепцией убедительнее всего было бы с помощью иной целостной теории, альтернативной не только его идеям, но и устаревшей парадигме холодной войны, которую, по его мнению, «драматические события последнего пятилетия превратили в достояние интеллектуальной истории».

    Отдельные аспекты концепции Хантингтона вызывают критические вопросы. Цивилизации существуют испокон века. Почему же только сейчас они бросают вызов мировому порядку? Хотя их роль и влияние действительно меняются, но оценка этих изменений зависит от позиции исследователя. Поэтому цель цивилизационной модели — прежде всего привлечь внимание западной общественности к тому, как все это воспринимается в мире. Отечественные оппоненты Хантингтона (А.С. Панарин, Е.Б. Рашковский) отмечают, что тезис о грядущем конфликте цивилизаций скорее постулируется, нежели обосновывается. Возникает вопрос: почему же цивилизационные конфронтации не имели места, допустим, пятьдесят или сто лет назад? Речь может идти о возрастающем значении мировых цивилизаций в продолжающемся и чрезвычайно неравномерном всемирном процессе модернизации.

    Е.Б. Рашковский критикует концепцию  Хантингтона по трем позициям. Первая позиция, сложность внутреннего состава каждой из цивилизаций — какой бы наблюдатель ни очерчивал цивилизацию как понятие или как систему. В каждой из цивилизаций идет внутренняя борьба за господство над природными и людскими ресурсами, напряженная борьба за гегемонию в символической сфере — и не только в идеологических, но и в религиозных категориях.

    Вторая  позиция относится к внутренней динамике цивилизаций. Они обладают подвижностью, могут видоизменяться. Цивилизации находятся под воздействием западнических и почвеннических импульсов, рационализма и традиционализма.

    Третья  позиция заключается в зависимости современной трактовки традиционной проблематики от политической конъюнктуры. Можно понять социоэкономические и психологические предпосылки религиозного фундаментализма и в исламском мире, и в православном, и в индуизме, и в иудаизме. Фундаментализм, если к нему присмотреться, чужд не только рационализму, но и традиционализму, ибо он не приемлет традицию в ее исторической изменяемости и данности. Он пытается утвердить традицию как нечто харизматически измышленное, закрепить традицию рациональными средствами.

    Геополитические выводы из подхода Хантингтона очевидны: он считает, что атлантисты должны всемерно укреплять стратегические позиции своей собственной цивилизации, готовиться к противостоянию, консолидировать стратегические усилия, сдерживать антиатлантистские тенденции в других геополитических образованиях, не допускать их соединения в опасный для Запада континентальный альянс.

    Он  дает такие рекомендации:

    «Западу следует

    1) обеспечивать более тесное сотрудничество  и единение в рамках собственной цивилизации, особенно между ее европейской и североамериканской частями;

    2) интегрировать в Западную цивилизацию  те общества в Восточной Европе и Латинской Америке, чьи культуры близки к западной;

    3) обеспечить более тесные взаимоотношения с Японией и Россией;

    4) предотвратить перерастание локальных  конфликтов между цивилизациями  и глобальные войны;

    5) ограничить военную экспансию  конфуцианских и исламских государств; \

    6) приостановить свертывание западной  военной мощи и обеспечить военное превосходство на Дальнем Востоке и в Юго-Западной Азии;

    7) использовать трудности и конфликты  во взаимоотношениях исламских  и конфуцианских стран;

    8) поддерживать группы, ориентирующиеся  на западные ценности и интересы в других цивилизациях;

    9) усилить международные институты,  отражающие западные интересы  и ценности и узаконивающие  их, и обеспечить вовлечение незападных государств в эти институты».

    Данные  рекомендации являются, по сути, краткой  и емкой формулировкой доктрины неоатлантизма. С точки зрения чистой геополитики это означает точное следование принципам Мэхэна и Спикмена, причем акцент, который Хантингтон ставит на культуре и цивилизационных различиях как важнейших геополитических факторах, указывает на его причастность к классической школе геополитики, восходящей к органицистской философии, для которой изначально было свойственно рассматривать социальные структуры и государства не как механические или чисто идеологические образования, но как «формы жизни».

    В качестве наиболее вероятных противников Запада Хантингтон указывает Китай и исламские государства (Иран, Ирак, Ливия и т.д.). В этом сказывается прямое влияние доктрин Мейнига и Кирка, считавших, что ориентация стран «береговых зон» — а «конфуцианская» и исламская цивилизации геополитически принадлежат преимущественно именно к этим зонам — важнее, чем позиция хартленда. Поэтому в отличие от других представителей неоатлантизма — в частности, Пола Вольфовица — Хантингтон видит главную угрозу отнюдь не в геополитическом возрождении России-Евразии, хартленда или какого-то нового евразийского континентального образования.

    В докладе же американца Пола Вольфовица (советника по делам безопасности) правительству США в марте 1992 г. говорится о «необходимости не допустить возникновения на Европейском и Азиатском континентах стратегической силы, способной противостоять США»²⁵, и далее поясняется, что самой вероятной силой, которая имеется в виду, является Россия, и что против нее следует создать «санитарный кордон» на основе стран Прибалтики. В данном случае американский стратег Вольфовиц оказывается ближе к Маккиндеру, чем к Спикмену, что отличает его взгляды от теории Хантингтона.

    Мондиализм

    Становление США сверхдержавой и выход  на последний этап, предшествующий окончательной «планетарной гегемонии талассократии», заставил американских геополитиков рассматривать совершенно новую геополитическую модель, в которой участвовали не две основные силы, а только одна. Причем в принципе существовало два варианта развития событий — либо окончательный выигрыш Западом геополитической дуэли с Востоком, либо конвергенция двух идеологических лагерей в нечто единое и установление «мирового правительства» (этот проект получил название «мондиализм» — от французского monde — мир). В обоих случаях требовалось новое геополитическое осмысление этого возможного исхода истории. Такая ситуация вызвала к жизни особое направление в геополитике — геополитику мондиализма. Иначе эта теория известна как доктрина «нового мирового порядка». Она разрабатывалась американский геополитиками начиная с 70-х гг., а впервые во всеуслышание о ней было заявлено президентом США Джорджем Бушем во время войны в Персидском заливе в 1991 г.

    Концепция мондиализма возникла задолго до окончательной победы Запада в холодной войне. Смысл мондиализма сводится к постулированию неизбежности полной планетарной интеграции, перехода от множественности государств, народов, наций и культур к «униформному миру».

    Истоки  этой идеи можно разглядеть в некоторых  утопических и хилиастических движениях, восходящих к средневековью и далее к глубокой древности. В ее основе лежит представление, что в какой-то кульминационный момент истории все народы земли соберутся в едином Царстве, которое не будет более знать противоречий, трагедий, конфликтов и проблем, свойственных обычной земной истории. Помимо чисто мистической версии мондиалистской утопии существовали и ее рационалистические версии, одной из которых можно считать учение о «Третьей эре» позитивиста Огюста Конта (1798—1857) или гуманистическую эсхатологию Готхольда Эфраима Лессинга (1729—1781).