Личность-это бесконечность возможностей, это безграничность перспектив

МИНИСТЕРСТВО СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АГРАРНЫЙ УНИВЕР-СИТЕТ

Факультет строительства и природообустройства

Кафедра философии

 

 

 

ЭССЕ

«Личность-это бесконечность возможностей, это безграничность перспектив».

 

 

 

 

 

 

 

 

Выполнил: студент 2 курса ЗиК                     

                                          группы 3113

Пилюгина Ю.С.                            

                                                                            Проверил: Кодола И.В.

                                    

Благовещенск 2015 г.

Личность – это межа между царством необходимости и царством свободы; «личность – это бесконечность возможностей и безграничность перспектив». …Мы имеем в виду конкретную полноту личного сознания, а не уединенное самоволие субъективного произвола, не голую форму индивидуальности, самости. Личность находит себя только тогда, когда отдается; уединенный, ограниченный, самодостаточный индивид – это продукт преувеличенного абстрагирования: мы знаем только людей, живущих в общении и проходящих свой жизненный путь в обществе.

…Абсолютизму факта, идеалу «принудительного равновесия жизни», — безразлично возводится ли в догму традиционный уклад общественных отношений, или строятся завораживающие планы будущего благополучия и благоустройства, относится ли мечта к точке зрения действующего закона или к точке зрения законодательного предположения — этому утопическому пониманию мира П.И.Новгородцев всегда противопоставлял абсолютизм идеи, безусловность категорического императива, «призыв к поиску и беспокойству», призыв к творчеству и самоопределению.Исходя из «индивидуализма» как безусловного начала всякой нравственности, считая, что индивидуализм и нравственность просто синонимы, что «вне автономной личности нет никакой нравственности», П.И.Новгородцев склонялся к идеалу вселенской солидарности. Собственно, нельзя сказать, что «склонялся», поскольку и безусловная ценность отдельного лица и любовное приятие множественности лиц совпадали в его восприятии и переживании. Настойчивый призыв к самоопределению, к свободе и творчеству означал для него, прежде всего то, что недостойно и неправильно человеку жить только для себя. Безусловное, которое раскрывается в каждой душе, требует любви и порождает любовь; «автономный закон личной воли сам по себе претворяется в нравственную норму общения» — личность, расширяясь, выходит за свои пределы. «Вселенскость, цельность, соборность, любовь» — для него одно и тоже, это равнозначные понятия, вытекающие одно из другого. Поэтому он видел в мысли Достоевского о всеобщей и всецелой взаимной ответственности залог целительной творческой работы. Это чувство и сознание одерживают полную победу над человеческой обособленностью и человеческой разобщенностью. Однако, достичь этой любви можно только личным подвигом, внутренним обновлением каждого отдельного человека. Чем больше отдельные люди растут в нравственном отношении, тем ближе становятся они один к другому, потому что только через безусловное, только через бога открывается каждому путь к ближнему и только во имя Божие открывается до конца чужое сердце.

Одаренная нравственным сознанием и через него прикоснувшаяся к горнему миру личность есть в метафизическом отношении нечто безусловно первичное. Общество, напротив, всегда есть нечто вторичное, производное, результат взаимодействия и взаимной жизни нравственных личностей. Потому именно и сохраняется свобода личного самоопределения. Личность является проводником начала свободы в мире естественной необходимости. Потому именно возможно движение и творчество в общественной жизни: личность вносит в нее нечто новое, добавочное по сравнению с естественным ходом вещей — и при этом «нечто новое» не в количественном смысле. Нравственное содержание и смысл общество получает только как совокупность и взаимодействие автономных нравственных личностей. Факту личность противопоставляет идеал, который становится объектом приложения воли. Категорический императив и идеал — почти синонимы. Нравственное сознание устанавливает известные безусловные требования и нормы, не «условные советы», а «безусловные предписания», и они определяют и направление творчества, и оценку достижений. Из совокупности таких безусловных предписаний и складывается «естественное право».

Средоточием естественного права является идея безусловного достоинства человеческой личности. Естественно-правовой идеал не содержит никаких указаний для практики: он указывает лишь на конечные цели деятельности, а конкретные цели никогда не бывают конечными. В правовой жизни никогда не снимается и не преодолевается противоположность идеала и факта, абсолютных начал и исторических осуществлений, и потому естественное право является началом и фактором движения и роста. Формальный, но не априорный идеал естественного права может и должен в разные эпохи наполняться разным содержанием, но эти конкретные формы никогда не получают того абсолютного значения, которое принадлежит самому принципу естественного права и только ему. П.И.Новгородцев очень любил повторять известное выражение Аристотеля о Боге: он двигает, оставаясь сам недвижим, он двигает как предмет любви . Таким именно недвижимым двигателем является вечный закон Добра, который открывается не логическому, а нравственному сознанию человека и привлекает к себе своей красотой и истиной. Так по сути самого замысла нравственного идеализма на первый план выходит проблема отношений между идеалом и осуществлением…

В книге «О кризисе правосознания» П.И.Новгородцев показывает, как полный испытаний опыт прошлого столетия привел к постепенному распаду веры в возможность существования идеального государства, функционирующего безошибочно и неизменно, как терялась вера в достижимость окончательного и всецелого разрешения общественных противоречий политическими средствами. Конкретные формы государственного устройства теряют свое обаяние, вера во всемогущество и непогрешимость государства и его институтов исчезает. Растет сознание необходимости начального и предварительного нравственного усовершенствования человека, создания нового типа человека. Получает распространение идея общественного воспитания как постоянной задачи. Но, главное, ослабевает и чахнет вера в моральную значительность и дееспособность государства как такового. А между тем именно эта вера вдохновляла политические теории недавнего прошлого — вера в «чудеса республики». В основе этого упования, в наибольшей степени связанного с учением Руссо, лежала оптимистическая уверенность в совершенном единстве человеческих желаний (это именно и есть так называемое— общая воля) и надежда на то, что полное равновесие и согласие между личностью и обществом осуществимо. Исторические неуспехи расшатывают этот оптимизм: согласие оказывается не фактом, а вечно удаляющейся и никогда не достижимой задачей. И наряду с этим, особенно на английской почве, постепенно поднимает голос индивидуалистический протест и раскрывается неизбежность противопоставления личности, в ее неповторимой и своеобразной полноте, и общества…

Другими словами, теряет силу вся философия истории, вера в неуклонный и притом конечный прогресс, вера в возможность осуществления некоего Предельного и завершенного состояния. И, с другой стороны, рушится уверенность в том, что можно рационализировать до конца общественную жизнь и найти непогрешимую, единственную и уравнительную формулу общественного равновесия. Этому способствует, во-первых, эволюционное понимание бытия как безостановочного движения и, во-вторых, — и это главное — острое сознание безусловности общественного идеала. П.И.Новгородцев весьма убедительно подчеркивает, что и в утопических теориях, основанных на вере в достижимость и осуществимость общественного равновесия и предельного исторического состояния, переход к этому последнему всегда трактовался как чудо, как «скачок из царства необходимости в царство свободы», как «прерывание прежней необходимости», как всецелое и всеобщее катастрофическое преображение. «То обстоятельство, что самые противоположные учения склоняются к идее преображения, в результате которого будет создано светлое царство будущего — отмечает покойный, — является естественным результатом сознания, что полное осуществление идеала возможно только за пределами конечных явлений». Так утопическая философия, при последовательном углублении, сама себя отрицает. И если осознать до конца невозможность вместить безусловный идеал в ограниченные рамки, тогда вполне убедительной станет мысль «об отсутствии логического конца во временном прогрессе относительных форм». Это означает, по выражению покойного, что «общественный прогресс есть плаванье по безбрежному морю, что для этой земли — не преображенной, не новой, не иной — нет будущего рая, нет пристанища и счастливого конца». Абсолютное идеальное состояние представимо только вне относительных состояний и над ними. Поэтому и повышается нравственная ценность каждой из отдельных относительных форм, что их смысл и значение определяется не их близостью к какому-то будущему, а связью их с вечным. Именно мысль о вечном и безусловном, их предвосхищение заставляют нас искать, творить и стремиться. Определенное значение приобретает не мечта о «земле обетованной», а «вера в человеческое действие и нравственный долг», признание «непреклонной личности», «непреклонной в своем нравственном стремлении», — основной исторической реальности, цели и критерия прогресса. Так философии утопизма, мечтающей о непреложном осуществления «земного рая», противопоставляется философия подвига, стремления, труда, «долга постоянно стремиться к вечно усложняющейся цели». Философия земного рая была философией естественной необходимости. Философия нравственного подвига есть философия свободы и философия личности. Вера в Безусловное и вера в человека взаимосвязаны и предполагают одна другую. Ведь в человеке — и только в человеке — образ Божий!

Утопическое мировосприятие является характерной чертой западноевропейского духовного склада, связанного с особенностями западной религиозной стихии. «Западный человек, — говорил П.И.Новгородцев, — это человек, гордый своей культурой, своим образованием и наукой, своей дисциплиной, своей политикой; он полагает, что все преодолел, что все может; он считает, что его конституции и парламенты, его демократии и республики — верх человеческой мудрости, что путь, по которому он идет, — единственный путь к величию человека. Это именно и порождает привязанность к ограниченному и конечному, к относительным достижениям и формам, связанную с глубокой нечувствительностью к абсолютным началам и с известной неподвижностью духа, который, раз успокоившись, не ищет ничего другого». В последние годы П.И.Новгородцев постоянно говорил о «кризисе западничества», о крушении веры в единство и завершенность западной культуры. Ему была близка книга Шпенглера, ее основная мысль о множественности типов культуры и о циклическом ходе истории. С вниманием вглядывался он в Восток, эту колыбель и сокровищницу религиозных учений, сохраняющую свободу духа и ставящую жизнь над культурой. Одно время именно в азиатском, восточном характере русского духа, в «русском скитстве» он видел «источник того нового, что мы, русские, даем миру». Он имел в виду отличную от западной оценку соотношения между «ценностями культуры», между «задачами жизни» и «задачами культуры»: в соответствии с русским и восточным пониманием высшая цель жизни состоит не в создании внешних форм и учреждений, а в чем-то внутреннем и духовном; полноту исторических стремлений выражают не учреждения, а верования, не государство, а церковь. И в этом отношении он сопоставлял Достоевского с Рабиндранатом Тагором. У Достоевского он находил «особенно ярко выраженное русское мировоззрение», глубочайшие основы русской общественной философии. Он их перечисляет и формулирует:

1. Высший идеал общественных  отношений — это внутреннее  свободное единство всех людей, единство, постигаемое не через  принуждение и внешний авторитет, но через закон Христа, претворенный  во внутреннюю природу человека.

2. Единственный и прямой путь  к этому идеалу — внутреннее  свободное обновление отдельной  личности, сознание взаимной ответственности  и всепроникающая солидарность; это осуществимо только в силу  божественной благодати, ниспосылаемой  в ответ на веру и любовь. Бессильны и бесполезны любые  попытки «устроиться» без Бога  и без Христа.

3. Право и государство — это  лишь вспомогательные средства  в процессе общественного строительства, а истинный идеал воплощен  в церкви; но это не теократия, которая представляет собой попытку  достичь полной гармонии в  условиях неосуществившейся исторической  зрелости.

4. Высшая форма жизненных отношений  образует закон любви, и в нем  должно черпать силу право, подчиняясь  религиозному закону.

5. Процесс общественного строительства  не следует рассматривать с  точки зрения земной, человеческой  гармонии, исторически никогда не  постижимой: постижима она только  в «последние дни» как суд  и искупление, как мировая катастрофа.

6. Безусловная непримиримость основных  начал общественной жизни делает  невозможной ее полную рационализацию.

7. Ждать следует не земного  рая, а неизбежного конца света, сознавая при этом, что всякое  безрелигиозное общественное деяние обречено на провал.

Раскрывшись в действии, такое мировоззрение должно создать ту новую форму жизни, которую П.И.Новгородцев обычно называл «агиократия» управления святыни. Это лишь более глубокое выражение все того же нравственного идеализма… Он видел в русском народе народ религиозно одаренный и в этом смысле народ-богоносец.

«Наша мысль заключается совсем не в том, что мы должны кичиться и хвастаться нашей верой, — говорит П.И.Новгородцев, завершая характеристику русского православного сознания. — Нет, прежде всего, мы сами должны стать ее достойными. Чудны дары и сокровища в глубинах православного сознания, но и сами мы не всегда умеем ими пользоваться, не умеем показать их другим, сами не можем их себе уяснить и не умеем своей жизнью их оправдывать. Так и в нашей благодатной земле заключены неисчерпаемые залежи всяких богатств и всякого плодородия и обилия, но вот она иссохла и затворилась для человека и не принимает зерна, что бросает человеческая рука, и не отверзает недр своих. Ибо не знает человек, как хранить и любить, а взалкал другой участи, не той, которая по Божией заповеди призывает его к смирению, любви и труду; и откроется она только подвигу смирения и любви. Подобно этому и в нашей вере есть сокровища и богатства, которых мы не знали и не ценили и которые открываются нам сейчас через самые горькие испытания и страдания. И когда мы полнее и глубже проникнем в их сущность, тогда и душа России откроется нам и наша родина снова станет нам открыта и доступна...» Так и вера в Россию была для покойного призывом к поиску, самоуглублению и труду — потому что он верил не в русскую стихию и даже не в русскую идею, а в русский подвиг, который ведет ввысь и вдаль. Подвиг есть одновременно и смирение и дерзновение: и отвага, и покорность совмещаются в непреклонном и волевом религиозно-нравственном идеализме, вдохновленном абсолютным идеалом, традициями самоотверженности и труда…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Литература: