Историчность жизненного мира

Несомненно, выражаемый мир не существует вне субъекта, который его выражает (то, что мы называем внешним миром есть только обманчивая проекция, унифицирующий предел всех выражаемых миров). Однако выражаемый мир не смешивается с субъектом: мир отделяется от субъекта, в точности как сущность - от существования, включая и своё собственное существование. Мир не существует вне выражающего его субъекта, но он выражен как сущность, не самого субъекта, а Бытия, или той области Бытия, которая открыта субъекту. Вот почему всякая сущность есть отечество или родина. Она не сводится ни к психологическому состоянию, ни к психологической субъективности, ни даже к форме некоторой высшей субъективности. Сущность есть последнее свойство сердцевины субъекта. Это не субъект, который выражает сущность, это скорее сущность, которая заключена в субъекте, свёрнута в нём и оборачивает его. Обёрнутая вокруг себя самой, она-то и образует субъективность.

Мы смотрим на мир сквозь жизненный опыт, и именно он определяет то, какой мы видим реальность. Человек смеётся, сердится, поёт песни, рассказывает анекдоты,  переводит с одного языка на другой, молится, курит, ест, свыступает на собрании, пишет статью, осуждает правительство, опаздывает на работу, читает газету, сожалеет об утраченной молодости - всё это входит в содержание его жизненного мира. Жизненный мир - это и позиция незаинтересованного наблюдателя, своего рода идеализация. Жизненный мир - это и действительный горизонт, и постоянная кулиса повседневной коммуникации, повседневного опыта людей.

Мы не в состоянии выбирать жизненный мир или перекраивать его так, как нам заблагорассудится. Мы можем видоизменять его изнутри, переструктурировать его, видоизменяясь при этом сами. Возможности переструктурирования коренятся в многообразии самого опыта, однако опыт ограничен моим существованием - телесным и речевым, и преодоление этих границ будет с неизбежностью приводить к устранению, подавлению самого существования.

Обеспечивая проникновение человеческой мысли в слои реальности, недоступные неспециализированному обыденному сознанию, рациональное сознание в то же время создаёт особый мир идеальных конструкций, «теоретический мир». В результате вполне возможным становится «отчуждение» этого «теоретического мира» от мира, в котором существуют живые индивиды с их личностным сознанием. Значение феноменологической концепции жизненного мира заключается в том, что Бытие нельзя противопоставлять сознанию, ибо сознание, как и всё существующее, само обладает особыми бытийными характеристиками, отличающимися и от «бытийности» мира природы, и от бытийности «мира» идеального.

ИСТОРИЧНОСТЬ ЖИЗНЕННОГО МИРА

Главная структура жизненного мира — его историчность. Он является нам в обличьи какой-либо исторической традиции; он всегда соотнесен с конкретным человеческим сообществом, а значит, с его территорией, с почвой, ландшафтом, домами и другими постройками, словом, соотнесен с окружающим миром в широком смысле этого слова. Есть "первоначальная окружающая среда" , ближайшая к нам природа и "мир твоего дома" , твоей семьи , расширяющийся в пространство "родины". Этот мир, с одной стороны, имеет глубоко личностную окраску, а с другой стороны, предстает как "среда вещей" . И уже на таком двуединстве природного и персонального мира базируется идеальная среда, т.е. сложное переплетение объективированных "данностей" культуры.

Исторически жизненный мир - не объективная реальность, а представления людей о мире. Например, у древних греков было своё видение действительности, природы, которая не была природой в современном естественнонаучном смысле. Это видение определялось их космоцентрическим мировоззрением, заключавшем в себе мир языческих богов и демонов. В жизненном мире средневекового крестьянина уживались христианство и пантеизм, потому представления о Боге мирно соседствовали с представлениями о чёрте, водяном, лешем, русалке, ведьме, домовом. Жизненный мир средневекового монаха определялся его теоцентрическим мировоззрением, который связан с представлениями о сотворении мира, грехопадении, искупительной жертве Христа, Страшном Суде, тогда как мир современного человека соотносится прежде всего с мировосприятием постиндустриального общества, погружённостью в массовую культуру и повседневность. Каждое общество имеет свой «взгляд на само себя», который в то же время есть «взгляд на мир» (включая сюда другие общества, о которых оно может составить своё представление), - и этот «взгляд» является частью его «истины». Так, например, мы ничего не знаем о горожанах или жителях русской деревни XIX века, если не знаем того, что они знали, думали и чувствовали о себе. Но очевидно, что было нечто важное, касающееся их, чего они не знали и не могли знать. Мы можем всё это увидеть, но находясь на нашем месте, благодаря ему.

Можно выделить три измерения историчности жизненного мира:  естественную,  политическую и  «историчность-связанную-с-разделением-труда». Согласно Гуссерлю,  историчность жизненного мира,  связанная с разделением труда, задает телеологию мировой истории.

Гуссерль различает три эпохи мировой истории и, соответственно, три типа историчности, т.е. три способа конституирования* вещно-культурного окружающего мира,  человеческого сообщества и себя самого, характерных для человеческого Dasein:

1. естественную,
2. научно-философскую
3. феноменологическую.

Основанием для различения типов историчности и,  соответственно, мировых эпох выступают типы генеративности. Под генеративностью Гуссерль понимает  «связь ныне живущих  и давно умерших личностей, которые, хотя и умерли, однако и сейчас еще  (с их еще воспроизводимыми, могущими быть сколь угодно часто повторенными, благодаря ретроспективному пониманию , мыслями и произведениями) актуально присутствуют , вновь и вновь оказывая плодотворное воздействие, поддерживая,  а иногда также и тормозя  мысли ныне живущих,  в любом случае мотивируют их в их профессиональном  Dasein**», т.е. участвуют в их становлении как конституирующих инстанций.

Гуссерль специально подчеркивает связь феноменологически понимаемой генеративности с историчностью  (историчность,  собственно,  и есть не что иное,  как рассмотренная с точки зрения становления конституирующих мир способов мышления и действия  генеративность), и ее отличие от биологически понятой генеративности.

Характер этой связи генеративности с историчностью Л. Ландгребе определяет следующим образом: «Зачатие и рождение – не просто темы биологии, но имеют трансцендентальное значение как условия возможности истории… Здесь лежит основание различия поколений, благодаря которому то, чем они владеют сообща, –  всегда в одну эпоху живут совместно несколько поколений, – из-за различного времени их жизни является в различных перспективах. Так образуется общая история семьи,  народа,  эпохи. Каждый вступающий в нее благодаря своему рождению член имеет свое время, время, которое выпало ему на долю»

В другой формулировке историчность – это характеристика связи, согласно которой личность вместе с ее личностной духовностью формируется окружающим миром. Он, в свою очередь, является результатом деятельности и есть мир результатов труда,  продуктов более ранних действий и полученных из традиции  форм осмысленных действий,  который продолжает формироваться и обогащается за счет активности этой, живущей в настоящем, но формируемой окружающим миром личности.

Исторический мир «дан прежде всего, конечно, как общественно-исторический мир, но он историчен только благодаря внутренней историчности индивидов». В основе историчесности лежит, во-первых, первичная темпоральность (временность) индивидуальных чеовеческих сознаний как условие возможности временного и смыслового поля любого сообщества и, во-вторых, возникшая в Древней Греции «теоретическая установка», связующая людей для совместной работы по созданию мира смысловых структур. [1. 216 с.]

Теория жизненного мира выполняет в феноменологии две функции: диагностическую и терапевтическую.

Диагностическая функция теории жизненного мира заключается в том, что эта теория вскрывает сущность процесса становления наук Нового времени и сопутствующего ему формирования объективистского способа мышления как забвение той почвы,  из которой они  (исторически)  выросли и которую они (систематически) предполагают в качестве смыслового фундамента. Такое отношение жизненного мира к наукам можно охарактеризовать как  «функцию почвы».

Терапевтическая функция теории жизненного мира состоит в том,  что он является отправным пунктом для радикального самоосмысления,  делающего возможной жизнь,  исходящую из универсальной ответственности.  В этой функции жизненный мир выступает как начало пути к трансцендентальной феноменологии,  и поэтому ее можно обозначить как  «функцию путеводной нити».

Гуссерль пишет: «Жизненный мир есть одновременно лежащая в основании почва для «научноистинного мира» и одновременно в своей полной универсальной конкретности охватывает его».

Предлагается «жизненный мир в узком смысле», – тот слой жизненного мира, который лежит в основании наук и всех специальных «профессиональных» практик,  привычных направленностей интересов с их  «профессиональным временем», с одной стороны, – и  «жизненный мир в широком смысле» или  «в полной конкретности», включающий в себя все науки и специальные «профессиональные» практики, – с другой.

«Жизненный мир в узком смысле» вводится, как теперь можно увидеть, не только в противоположность миру объективных наук,  но и в противоположность всем специальным  «профессиональным»  практикам и их коррелятам, обозначаемым как особые миры. Тематизация «жизненного мира в узком смысле» предполагает,  таким образом, не только эпохе объективных наук, но и эпохе всех особых миров и их субъективных коррелятов,  т.е. различных видов профессиональных практик и интересов.

Несомненно, что  «жизненный мир в широком смысле» является историческим и социально-культурным миром, поскольку в нем происходят и на нем отражаются все «профессиональные» начинания, а результаты этих начинаний становятся со временем привычными и, изменяя и обогащая особые миры но выми профессиональными техниками,  передаваемыми затем из поколения в Жизненный мир и измерения его историчности в трансцендентальной  феноменологии поколение ремесленниками, политиками и пр., тем самым изменяют и обогащают и  «жизненный мир в широком смысле». Но как обстоит дело с историчностью «жизненного мира в узком смысле» как коррелята «простого интерсубъективного опыта»? 

Историчность  «жизненного мира в узком смысле»  в силу его конечности трактуется у Гуссерля как историчность домашнего мира,  т.е.  Историчность жизненного мира есть особого рода трансформируемость домашнего мира как конечного горизонта,  находящегося в зависимости от габитуализированной смысловой активности предков и выступающего как базис активности для потомков. Домашний мир,  в свою очередь, можно определить как горизонт на-

глядных и само собой разумеющихся для всех его представителей данностей.

Для каждого отдельного человека и,  соответственно,  для каждого окружающего жизненного мира  можно выделить три измерения исторических преобразований, т.е. три измерения расширения и изменения жизненного мира под действием связи ныне живущих,  давно умерших и еще неродившихся.

• Первое измерение – это  «естественная» или  «наивно-мифологическая» историчность,  врастание в  «систему нормальности» своего домашнего мира, унаследование ее по мере взросления. Формирование по мере взросления конститутивных систем есть подражание и  «разучивание» «взрослого» и  «достойного» поведения и образа мыслей. Оно, как унаследование «системы нормальности», связано с восприятием полученной от предков мифологии. Здесь происходит становление  «естественной установки».  Основные линии разломов, выделяемые в этой плоскости: дети – взрослые и нормальные – ненормальные.
• Второе и, по словам Гуссерля, основное измерение историчности – политическая историчность  (в ее перспективе первую историчность можно считать «праисторической»). Ее существо состоит в изменении «системы нормальности» домашнего мира посредством усвоения «системы нормальности» чужого мира, т.е. в формировании широкой, общей им системы нормальности.  Такая историчность может сформироваться в полной мере только на «национальном» уровне. Оформление границ  «системы нормальности»,  готовой к «политическому в полном смысле», не в последнюю очередь связано с общностью языка сообщества, поскольку он обеспечивает такого рода идеализации и типизации естественного наглядного опыта мира, которые позволяют ему стать миром для всех членов сообщества, живущих в нем, позволяют не только передавать опыт из поколения в поколения,  но и распространять его вширь . Основная линия разлома в этой плоскости пролегает между втянутыми в эту  «расширенную систему нормальности» и не втянутыми в нее представителями домашнего мира.
• Третье измерение историчности – «историчность-связанная-с-разделением-труда» – связано с воздействием особых миров и, в частности, мира науки на жизненный мир.  Это воздействие осуществляется посредством  «втекания»   и  «вмешательства» ,  вследствие которых в жизненном мире появляются новые предметы, практики и способы понимания вещей и событий, которые были учреждены в  «особых мирах». Основная линия раскола в этой плоскости:  образованные – необразованные. Под образованными понимаются те, чьи способы действия и мышления ориентированы на идеальности,  сформированные в особом мире науки  (истины,  безотносительные к «узкому горизонту домашнего мира»)  и,  соответственно,  на развившиеся из них идеальности в других сферах – этической, политической и т.д. Для образованных, – в противоположность необразованным, – появившиеся благодаря этому особому миру науки и его этическим, политическим и пр. Производным вещи,  явления и действия становятся само собой разумеющимися.