Философия как творческий акт

Послушание необходимости (природе или категориям) понимается как интеллектуальная честность  и совестливость. Верят, что критерий истины – интеллектуальный и что  истина воспринимается интеллектом  пассивно, что познание истины есть честное и совестливое послушание. Во всем сомневаются, но в это твердо верят. Если истина в том, что мир  есть необходимость, а не свобода, что  в мире нет смысла, то бесчестно  и бессовестно отворачиваться от этой истины и выдумывать несуществующую свободу и смысл, признавать истиной  то, чего хочешь. И все направление  нашего духа по линии наименьшего  сопротивления, по линии мировой  данности, вся пассивная послушность  духа говорят за то, что в мире нет свободы и нет смысла, нет  того, к чему дух рвется. Пафос  послушания необходимости, т.е. тому, каков  мир есть, перерождается в пафос  истины. Пассивная философия необходимости, может быть, и печальная и безнадежная  философия, но зато истинная, не выдуманная по нашему желанию философия. Это  обычное, с ложным пафосом благородства провозглашаемое мнение обостряет  вопрос о том, если ли познание истины пассивность, послушность интеллекта или активность, творчество духа? Не есть ли "истина" пассивного интеллекта с его чисто интеллектуальной совестью лишь призрак, самогипноз угнетенного, подавленного, раздробленного духа? Послушание "истине" пассивного интеллекта есть рабство и расслабленность, а  не честность и совестливость. "Истины" пассивного интеллекта просто не существует, она есть лишь интеллектуальное выражение  духовной подавленности и зависимости. Истина открывается лишь творческой активности духа и вне ее недостижима  и непостижима. Абсолютный религиозный, евангельский ответ: "Я есмь Истина", – имеет и абсолютный философский, гносеологический смысл. Абсолютный Человек  есть Истина. Истина не есть то, что  есть, то, что навязано как данное состояние, так необходимое. Истина не есть дублирование, повторение бытия  в познающем. Истина есть осмысливание и освобождение бытия, она предполагает творческий акт познающего в бытии. Истина есть смысл и не может отрицать смысла. Отрицать смысл в мире значит отрицать истину, признавать лишь тьму. Истина делает нас свободными. Отрицать свободу значит отрицать истину. Не может быть истины о том, о мир  есть лишь бессмысленная необходимость, потому то исключительная власть необходимости  есть власть мы, в которой нет  истины, нет пути к освобождению. Или истины совсем нет, и нужно прекратить всякие философские высказывания, или истина есть творческий свет, освобождающий и осмысливающий бытие. Истина есть свет, и нельзя признавать истину и отрицать всякий свет в мире. Истина есть освещение тьмы, и потому не может быть истины о бессмысленной и беспросветной тьме бытия. Истина предполагает Солнце, Логос, и Тот, кто был солнцем, Логосом мира, мог сказать: "Я есмь Истина". Должна совершиться жертва пассивной, интеллектуальной, отвлеченной "истиной" и жертвой купаться победа над рабской угнетенностью духа. Пассивное рабство у этой "истины" есть великое препятствие на пути познания подлинной Истины. У Достоевского есть потрясающие слова о том, что если бы на одной стороне была истина, а на другой Христос, то лучше отказаться от истины и пойти за Христом, т.е. пожертвовать мертвой истиной пассивного интеллекта во имя живой истины целостного духа. Ныне вся философия должна пройти через этот героический акт отречения от "истины". Тогда философия станет творческим искусством познания, т.е. познанием действенным. То, что есть, что дано и навязано интеллекту, то совсем еще не есть истина и то не обязательно, ибо, быть может, это есть, это дано и навязано лишь по рабской угнетенности духа и исчезнет как мираж по его освобождении. Познание истины есть творческое осмысливание бытия, светлое освобождение его от темной власти необходимости. Сама истина противится миру, каков он есть, каким он дан, иначе она не была бы ценностью, смыслом, иначе не жил бы в ней Логос. Принижение Истины до тех научных понятий, которые явились результатом приспособления к необходимости, есть падение духа, отречение его от творческой активности. Поэтому творческая философия не может быть научной философией. Есть гнозис, превышающий науку и от нее не зависящий. Но творческая гностическая философия не есть и философия сентиментальная, философия чувства, философия сердца. Философия чувства – тоже ведь пассивная, послушная, не творчески-активная. Философия – не мечта, а действие.  

Философия расслаблена  страшной болезнью – болезнью рефлексии  и раздвоения. Эту рефлексию, этот гамлетизм пытались философы возвести в методический принцип. В рационализме Декарта, в эмпиризме Юма и  критицизме Канта рефлексия и  сомнение возведены в ранг добродетелей философского познания. Рефлексия и  сомнение и лишают философию творчески-активного  характера, делают ее пассивной. Рефлектирующий и сомневающийся не может быть активным в мире, не может быть воином, он весь погружен в ослабляющее его  самораздвоение, он не уверен в той  активной, творческой силе, которой  мог бы воздействовать на мир. Творческий акт познания, преодолевающий границы  и препоны, может совершать лишь твердо уверенный в своей познавательной силе, лишь цельный, а не раздвоенный. Сомнение и раздвоение делают познающего зависимым от мировой данности с  ее дурной множественностью, делают рабом  необходимости. Творческая философия  – догматическая философия, а  не критическая и не скептическая, цельная, а не раздвоенная. Человек  нового времени должен был пройти через критическое сомнение, через  покинутость и одинокость в познании. Плодоносен был переход от познавательного  благополучия Фомы Аквинского к трагедии познания у Канта. Нет возврата к  старому, детскому догматизму, но должно быть обращение к новому, зрелому  творческому догматизму. Догматическая  философия будущего – философия, дерзнувшая сделать выбор, фиксировать  сознание на выбранном. Догматическая  философия – философия дерзающая, творящая. Творящий – всегда догматичен, всегда дерзновенно избирающий и  утверждающий избранное. Догматическая  философия – философия свободная, в ней совершается творческий акт духовной силы. Критическая философия  – зависимая философия, в ней  бессилен дух совершить творческий акт, в ней рефлектирующее, раздвоенное  состояние духа. Догматизм есть цельность духа, творческая его уверенность в своей силе. Критицизм есть раздвоенность духа, неуверенность в своей силе, ослабляющая творчество. Творческое познание, как и всякий творческий акт, есть самообнаружение силы рассекающей, избирающей и отметающей. Рефлексия, раздвоение и сомнение есть расслабленная приспособленность к дурной множественности мира необходимости. Состояние сомнения есть состояние несвободы, зависимости, подавленности. Сомневающийся не может выбрать между плохой бесконечностью, дурной множественностью истин, навязывающихся данным миром необходимости. Сомневающийся находится в положении Буриданова осла. Сомнение есть метафизическая бесхарактерность, безволие и бессилие положить предел навязчивой множественности творческим актом рассечения. Догматизм есть проявление метафизического характера, воли, рассекающей дурную множественность. Догматизм есть выражение фиксированного, избирающего сознания, сознания, дерзнувшего на творческий акт. Сомнение есть рабство у плохой бесконечности, послушание дурной множественности. Творческий догматизм есть преодоление власти плохой бесконечности во имя вечности, рассечение дурной множественности во имя избрания единого. Творческий акт познания есть акт избирающей любви, избирающей среди дурной множественности единое хорошее. Избирающая любовь – необходимая предпосылка философского познания. Подлинный философ – человек влюбленный, избравший предмет познавательной любви. Творческое философское познание есть прекращение сомнения над тем, кого избрал и полюбил. Влюбленный творческим актом избирает, кого полюбить среди дурной множественности женщин. Влюбленному нечего говорить, что кроме избранной и любимой им есть много женщин не худших, а даже лучших. И влюбленному философу нечего говорить, что кроме избранной и любимой им истины есть еще множество истин не менее правдоподобных. Философское познание невозможно без Эроса. Пафос философии – эротический пафос. Философия критическая, раздвоенная, сомневающаяся не знает философского Эроса, не имеет пафоса познавательной любви. Философия потому есть искусство, а не наука, что она предполагает Эрос, любовь избирающую. Эротическая, брачная окраска философских постижений и прозрений радикально отличает философию от науки. Философия – эротическое искусство. Самые творческие философы – философы эротические, как, напр., Платон. Философы, лишенные эротики, быть может, более приближаются к наукообразному типу, но в философии их нет таких творческих прозрений. Философия рвется к брачной тайне познания. Брачную тайну познания отрицает критическая философия, и в этом ее грех перед вековечными философскими упованиями. Философское познание как творческий акт есть брак по любви. Критическая, наукообразная философия хочет превратить философию в брак по расчету, хочет не опасной влюбленности, а безопасного семейного благоустройства, и потому отрицает тайну брачную, тайну любви. Творческая философия – искусство познавательной любви, а не наука познавательного семейного благоустройства.

Наукообразная философия хотела бы поставить доказательство на место познавательной любви, во всем и всегда она требует доказательств, что истина познавательной любви  есть лучшая и единственная истина. Но ведь доказательство есть лишь одно из выражений власти необходимости  над свободой человеческого духа. Доказанное – навязанное, неотвратимое, необходимое. Наукообразная философия  хотела бы, чтобы все было доказываемо  и ничто не было избираемо, чтобы  во всем была необходимость, а не свобода. Доказательство есть необходимость  в дискурсивном мышлении – приспособление к необходимости в мировой  данности. В доказательстве нет прорыва  творческого акта. Доказательство есть послушание, а не творчество. Зависимость  от доказательств есть рабская зависимость. Вечное требование доказательств –  требование пониженного духовного  общения, внутренней разобщенности, при  которой все ощущается как  необходимость, а не как свобода. Откуда так твердо известно, что  истинное есть наиболее доказанное? Быть может, доказательство стоит на пути познания истины как препятствие встреченной необходимости. Творческая философия должна освободиться от соблазнительной власти доказательства, совершить акт отречения от этого безопасного приспособления к необходимости. В науке самое доказанное и есть наиболее совершенно приспособленное к мировой необходимости для ориентировки в ней. Отсюда власть доказательства в логике наук. В философии самое истинное, наиболее творчески прорывающееся через необходимость к свободе, через бессмыслицу к смыслу, – бытие может, наименее доказанное. В философии нет логики доказательства, так как вообще нет логики философии, нет ничего логически предшествующего интуиции философа. Доказанное в философии не было бы творческим познанием, было бы лишь приспособлением. Убедительна в философском познании творческая интуиция, а не доказательность дискурсивной мысли. В философии истина показывается и формулируется, а не доказывается и обосновывается. Задача философии – найти наиболее совершенную формулировку истины, увиденной в интуиции, и синтезировать формулы. Убеждает и заражает в философии совершенство формул, их острота и ясность, исходящая от них свет, а не доказательства и выводы. Доказательства всегда находятся в середине, а не в началах и не в концах, и потому не может быть доказательств истин начальных и конечных. Доказательства, в сущности, никогда не доказывают никаких истин, ибо предполагают уже принятие некоторых истин интуицией. В середине же можно доказать какую угодно ложь. Доказательство есть лишь техника логического аппарата и к истине отношения никакого не имеет. Все это еще раз приводит к острому сознанию того, что философское познание предполагает высшую степень духовного общения и тогда лишь убедительно, тогда лишь непроизвольно. Философия предполагает общение на почве начальных и конечных интуиций, а не серединных доказательств дискурсивной мысли. Тогда обязательна и убедительна будет не критически пониженная, а догматически повышенная философия. Истину философского познания можно понять и принять лишь тогда, когда есть зачатки той интуиции бытия, которая достигла высшего своего выражения в творческом познавательном акте философа. Общение в философском познании предполагает известный максимум жизненного общения, единство, соборность избирающей любви. Последним критерием истинности философской интуиции может быть лишь вселенский соборный дух. Соборность сознания есть единая познавательная любовь. Доказательства не нужны для соборного сознания. Доказательства нужны лишь для тех, которые любят разное, у кого разные интуиции. Доказывают лишь врагам любимой истины, а не друзьям.

В определении  природы философии и ее задач  центральное место принадлежит  вопросу об антропологизме в философии. Философия не в силах уйти от того первоначального сознания, что философствует  человек и что философствуют  для человека. Нет сил отрешиться от того, что философское познание протекает в антропологической  среде. Сколько бы ни пытались Коген  или Гуссерль придать познанию характер, трансцендентный человеку, и освободить познание от всякого антропологизма, эти попытки всегда будут производить  впечатление поднятия себя за волосы вверх. Человек предшествует философии, человек – предпосылка всякого  философского познания. Этого философы нередко стесняются и стыдятся –  они хотели бы человека вывести из философии, а не философию из человека. Философам кажется, что этот роковой  антропологизм философии есть понижение  качества философского познания, его  неизбежная релятивизация. И большинство  философов в конце концов практикуют полусознательный, частичный антропологизм, антропологизм немного стыдливый  и прячущийся. Философам как бы неловко, что человек, который для  философии есть еще проблема, так  очевидно предшествует философии и  командует ею. Критическая философия  подвергает сомнению само бытие, для  нее все есть лишь проблема, а  человек стоит за самой критической  философией, человек сомневается, человек  ставит проблемы. И критическая философия  делает поучительный опыт очиститься и освободиться от человека. Это человекоубийственное стремление есть у Гуссерля, у Когена и др. Хотят создать философию, в которой философствовать будет сама философия, а не человек. Этим хотят повысить философское познание в чине, сделать его не относительным, а абсолютным. Критические гносеологи любят теперь говорить, что научное познание и есть подлиннейшая реальность, и есть само абсолютное. Наука и есть сущее, наука в большей степени сущее, чем человек, наука бытийственнее человека. Гегель по-иному, но тоже думал, что философия реальнее и абсолютнее человека. Эта человекоубийственная философия есть проявление титанической гордости философа, не человека, а философа, и даже не философа, а самой философии, самого философского познания [14]. Это и есть панлогизм, т.е. возведение логики и ее категорий в ранг абсолютного бытия. И все-таки в Гегеле мы должны увидеть неумирающую истину: для Гегеля познание было развитием бытия, познание – бытийственно. В Гегеле идеализм перерождается в реализм [15]. Великая заслуга Гегеля – его разрыв с формальной логикой. В титанической попытке Гегеля философия достигает предельной точки, и после этого начинается спуск, падение, крах философии. Человек восстает против философии и требует признания за собой большей реальности, большей бытийственности, чем за философией. Вне-антропологическая и под-антропологическая философия не может быть названа творческой философией – в ней нет творца, нет творческого преодоления творящим человеком мировой необходимости, в ней человек приведен в состояние абсолютного послушания категориям философского познания, стремящегося упразднить человека и себя поставить на его место. Только тот Логос не истребляет человек, Который Сам – Абсолютный Человек. Поэтому только в христологическом (Христе-Логосе) сознании Человек спасен и утвержден.

Открывается иной путь освобождения от релятивистических  последствий антропологизма, последствий, разрушительных для дела философии. Это – путь повышения в ранге  самого человека, путь абсолютизации  человека, признания его верховным  центром вселенной, образом и  подобием Абсолютного Бытия, малым  космосом, включающим в себя все. Тогда  человек станет не относительной, релятивистической  предпосылкой философского познания, а его абсолютной предпосылкой, сообщающей познанию твердость и незыблемость. Тогда философия будет понята как творческая познавательная мощь человека, властвующая над миром. Философия – власть человека через  творчество; наука – власть через  послушание. Творческая философия –  антропологическая философия, предполагающая творящего и его цель. Но антропологизм  философии из относительного и полусознательного  станет сознательным и абсолютным. Такой антропологизм должен раскрыть свою вселенски-онтологическую природу. Источником философского познания не могут быть состояния человека как  замкнутого индивидуального существа, не может быть психологизм. Борьба против психологизма вполне правомерна, психологизм  есть смерть философии. Человек не есть психологическая предпосылка философского познания, он – предпосылка вселенская, онтологическая, космическая. Источником философского познания могут быть лишь космические, универсальные состояния  человека, а не психологические, индивидуальные его состояния. "Человек – мерило вещей", – учил Протагор, и это  стало источником релятивизма, скептицизма  и позитивизма. Отъединенный от космоса, замкнутый в себе, потерявший связь  с абсолютным бытием, человек всего  менее может быть мерилом вещей. Софисты, релятивисты, позитивисты  не знают человека как микрокосма, как образа и подобия бытия  абсолютного. У них человек понижен  в ранге, деабсолютизирован, превращен  в относительное состояние, в  пучок ощущений, в каплю в море мировой необходимости, в песчинку песчаной пустыни бытия. Но совсем в  ином, высшем смысле должно признать человека мерилом вещей. В человеке и только в человеке есть конкретное и творческое постижение космических состояний, ибо есть родство в нем со всем космосом, как высшей иерархической  его ступени. Философия и есть самопознание человеком его царственной и творческой роли в космосе [16]. Философия есть познавательное освобождение от подавленности. Наука же есть сознание зависимости.  

Психологизм и  человеческую относительность в  философском познании могут преодолеть лишь те философы, которые признают существование мирового Логоса, соборного  Разума, и сознают человека причастным Логосу, родственным Разуму, способным  прийти в обладание этим Разумом. Кто не видит в человеке никаких  следов мирового Логоса, тот обречен  быть во власти психологизма и относительности. Философия не есть, подобно религии, откровение Бога – она есть откровение человека, но человека, причастного  к Логосу, к Абсолютному Человеку, к всечеловеку, а не замкнутого индивидуального  существа. Философия есть откровение премудрости в самом человеке, через его творческое усилие. В  подлинных философских интуициях  и прозрениях человек соединяется  со вселенной, антропологизм – с  космизмом. В малом космосе –  человеке – большой космос –  вселенная. Погружение человеческого  микрокосма в свою глубину путем  интимной интуиции лишь кажется субъективным и необязательным. В существе же тут есть погружение в тайну макрокосма. Тайна макрокосма раскрывается лишь тем, которые отметают принудительно-навязчивую необходимость, кажущуюся необходимость  и подходят к макрокосму через  микрокосм, через свободу Абсолютного  Человека.