Бердяев: проблема человека, его назначения, оправдания его творчеством

     Для Бердяева совесть - главная составляющая души, она есть «глубина личности, где  человек соприкасается с Богом». В понимании Бердяева совесть как точка соприкосновения с Богом наделена надвременной и сверхлогической природой, она представляет собой тот интуитивно ощущаемый «подсказчик добра», который и делает человека способным переходить от «первой свободы» - ко «второй». Совесть притягательна и тем, что в ней на весах добра и зла «взвешивается» личное и коллективное. И при всей своей индивидуальной крошечности совесть обладает удивительной резистентной силой, она способна противостоять любым массовым движениям, если они не удовлетворяют ее внутренним критериям. Экзистенциальная общезначимость столкновений между личной совестью и коллективом в так называемых морально-конфликтных ситуациях - вообще одна из центральных тем современной антропологии. [20]. Рассматривая генезис тоталитарных режимов нужно подчеркнуть, что коллективизация совести индивида осуществляется при его участии - «сознательно», «добровольно», «свободно», как бы на основе самоподавления, в чем и состоит глубинная сущность этого социального феномена. Главный из описанных Достоевским «бесов» Петр Верховенский мечтал о той степени подчинения индивида коллективу (а, стало быть, его вождям), когда вступает в действие унизительная сила - «стыд собственного мнения». [2]. Бердяев метафизически анатомировал этот социально-психологический процесс. [20]. «Я антиколлективист, потому что не допускаю экстериоризацию личной совести,  ее перенесения на коллектив.

       Если  говорить по большому счету, то ум Бердяева всецело поглощен экзистенциальным интересом к человеку. Однако его волновала не столько трагедия человеческого существования, сколько свобода человеческого творчества, он вдохновлялся не сопереживанием, а антроподицеей - оправданием человека в творчестве и через творчество. Антроподицея, согласно Бердяеву, это «третье антропологическое откровение», возвещающее о наступлении «творческой религиозной эпохи», оно упраздняет откровение Нового и Ветхого Заветов («Христианство также мертвеет и коснеет перед творческой религиозной эпохой, как мертвел и коснел Ветхий Завет перед явлением Христа»). [13]. «Тема о творчестве, о творческом призвании человека - основная тема моей жизни»,- писал Бердяев. В господствующих формах христианского сознания человек был признан исключительно существом спасающимся, а не творческим; это была антропология греха и спасающейся благодати, в схоластической антропологии человек не является творцом, он есть интеллект второго сорта, незначительный. [8]. Бердяев же считает творчество фундаментальной характеристикой человека, только творчество говорит о призвании и назначении человека в мире; творчество, творческое отношение ко всей жизни есть не право человека, а долг и обязанность. «Бог ждет от человека творческого акта как ответ человека на творческий акт Бога». Необычайно дерзновенна мысль, что Бог нуждается в человеке, в ответе человека, в творчестве человека. «Творчество есть исполнение воли Божьей, повиновение Божьему призыву, соучастие в деле Божьем в мире. Плотник ли я, или философ, я призван Богом к творческому строительству».

      Бердяев определяет творчество как «всегда прирост, прибавление, создание нового, небывалого в мире... Ничто стало чем-то, небытие стало бытием». Он говорит о трех элементах творчества. Первый - это свобода, та, которая существует до Бога, свобода как потенция новизны, но не определявшаяся как новизна. Второй элемент- дар, гений. Он «ни за что дается человеку, он не связан с религиозным или нравственным усилием человека достигнуть совершенства и преобразовать себя». Творец не властен над собой в творчестве. Творец может оказаться «гулякой праздным», ничтожнейшим среди смертных. Но дар свой он получает от Бога и потому он - «орудие Божьего дела в мире». Третьим элементом выступает уже сотворенный Богом мир, в котором творчество совершается и из которого он черпает материал. [11]. В творчестве Бердяев различает два разных акта; есть первоначальный творческий акт, первичная творческая интуиция, в которой человек стоит как бы перед лицом Божьим, и есть вторичный творческий акт, в котором он как бы стоит перед лицом людей и мира, последний связан с тем, что человек есть существо и социальное; происходит реализация творчества. [21]. Творчество для Бердяева не столько оформление в конечном, в творческом продукте, сколько раскрытие бесконечного, полет в бесконечность; не объективация, а трансцендирование, выход за границу имманентной действительности, прорыв свободы через необходимость. Творчество связано с воображением, гениально по своей природе, в творчестве есть аскеза, но это не аскетический подвиг самоусовершенствования, а творческое напряжение первородной свободы. Творчество предполагает забвение о личном совершенстве и жертву личности. «Не творчество мы должны оправдывать, а, наоборот, творчеством мы должны оправдывать жизнь». Человеку свойственно и лжетворчество, человек может давать ответ не на призыв Бога, а на призыв сатаны. [21]. Творец одинок, и творчество носит не коллективно-общий характер, а индивидуально-личностный. [18]. Бердяев в своей работе «Литературное направление и “социальный заказ”, основываясь на различных сочетаниях  «одиночества»  и  «социальности»  в истории, в искусстве, выделяет четыре типа творческой личности.1.Творец может быть не одинок и социален. Это самый элементарный случай равновесия между личностью и социальной средой, случай относительной гармоничности. Этот тип отношений - социальный по преимуществу, он создает социальное искусство, и это независимо от миросозерцания. Личность пребывает в социальном коллективе. Тип этот одинаково может быть консервативно-социальным и революционно-социальным, он склонен к классицизму, к этому типу часто принадлежат социальные революционеры. 2.^ой тип, полярно противоположный первому - творческая личность одинока и не социальна. Таков тип эстетизма, рафинированности и упадочности. Одиночество эстета редко бывает изолированным, обыкновенно это групповое одиночество, одиночество элит, выделяющего себя из социального целого, не интересующегося ни его консервированием, ни его революционизированием. Тот же тип может иметь свое выражение в других сферах творчества, в философии, в морали. 3^ий тип - не одинок и не социален. В сфере религиозной это есть тип сакраментально-литургический. Личность пребывает в религиозном коллективе, этот тип не социален потому, что творческая личность обращена не к обществу, не к судьбе народа и человечества, а к душе, к собственной душе, ее спасению и к душам других людей. Но обращенность к душе не делает человека одиноким. Этот тип  - гармонический, как и первый тип, в отличие от дисгармоничности второго типа; он тоже часто бывает классическим. Наиболее близок философу 4^ый тип, профетический («Я все-таки одиночка, хотя и часто действующий социально»), он выражается в соотношении одинок и социален. Пророк - одинок и социален, «он в конфликте с коллективом, борется с ним, его не признают и побивают камнями, и вместе с тем он обращен к обществу и судьбе народа, человечеству, миру; предвидит грядущее, обличает и призывает к обновлению и возрождению». Творчество профетического типа всегда есть социальное служение, но повинуется он не голосу общества, а голосу Божьему, звучащему в глубине его духа. Острое чувство судьбы и связанного с ней призвания характерна для этого типа. Профетический тип, прежде всего религиозный, проявляется во всех сферах творчества, в искусстве, в философии, в морали, в социальной жизни. «Само собой разумеется, - пишет Бердяев - что моя классификация условна, как и все классификации, и типы эти не встречаются в чистом виде, элементы этих типов могут быть перемешаны в творческих индивидуальностях». [3]    Первичный творческий акт не является искусством, искусство вторично. Творческий взлет направлен на создание нового бытия, но в результате получаются «охлажденные» продукты культуры, культурные ценности, книги, картины, учереждения, добрые дела. В этом Бердяев видит трагедию творчества и границы человеческого творчества. В своей внешней реализации творческий акт находится во власти мира и скован миром. Это трагическая ситуация ставит вопрос о смысле творчества культуры и истории. Проблема смысла творчества связана у Бердяева с проблемой времени и разрешается эсхатологически. Эсхатология - вот последнее слово творчества и истории.[11] У Бердяева имеются свои, более радикальные представления об эсхатологическом исходе. Конец истории не нужно воображать в виде космической или социальной катастрофы; в этом случае распад бытия совершится в рамках времени и, следовательно, только изменит форму существования объективированного мира. Не надо ожидать второго пришествия Христа, такое ожидание обрекает человека на историческую пассивность. Эсхатологический исход должен быть совершен самим человеком, и исход этот есть прежде всего преодоление объективации, то есть отчужденности, безличности. Вот что, по Бердяеву, означает прервать бег времени. Такое преодоление объективации достигается в акте творчества, которое и есть прорыв вечного во временное. В творческом акте проявляет себя время экзистенциальное. Экзистенциальное время не исчисляется математически, оно зависит от напряженности творческого подъема, когда творец переживает универсум как себя и себя как универсум. Это время символизируется точкой, говорящей о движении вглубь, в глубину духа.[12] Бердяев верит, что мир не исчерпывается разъединенностью и враждой, бессмыслицей и абсурдом. Возможно его иное бытие, преображенное, где нас ожидает не только новое духовное, но и новое телесное существование, совершенно вышедшее за рамки времени. Но человечеству еще нужно дорасти до всеобщего «исхода» из плена объективации. Все это сказанное, наверное, не очень понятно, но Бердяев и не настаивает на понимании, как и в случае с добытийственной свободой.[11]

«Творчество стоит - пишет Бердяев, - как бы вне  этики закона и вне этики искупления и предполагает другую этику. Творец оправдывается своим творчеством... творец и творчество не заинтересованы в спасении и гибели»... «творчество означает переход души в иной план бытия»: «страх наказания и страх вечных мук не может играть никакой роли в этике творчества».[21] В чем отличие этики творчества от этики закона и искупления?                          

• Для этики творчества свобода означает не принятие закона добра, а индивидуальное творчество добра и ценности. Свобода есть творческая энергия, возможность создания нового. Этика творчества есть этика энергетическая и динамическая.                                 
• Для этики творчества борьба со злом происходит не столько уничтожением зла, сколько творческим осуществлением добра и творческим преображением злого в доброе.                              
• Этика творчества есть этика бесконечного, для нее возможен прорыв к другим мирам, она преодолевает кошмар конечного, кошмар порядка жизни.
• - Этика творчества есть прежде всего этика ценности, а не спасения.
• - Этика творчества исходит из личности и направлена на мир, в то время как этика закона исходит от мира, от общества и направлена на личность.
• - Этика творчества утверждает ценность индивидуального и единичного.
• - Этика творчества есть высшая и наиболее зрелая форма нравственного сознания.
• - Этика творчества не есть этика развития: развитие, усовершенствование, завершение творчества есть уже его ухудшение, охлаждение, падение вниз, старость. Этика творчества есть этика юности, и девственность духа, этика, почерпнутая из огненного первоисточника жизни, из стихии свободы.[7].

     На  всем протяжении своей деятельной философской жизни Бердяев был поглощен философскими и социологическими вопросами, порожденными воздействием  техники на жизнь современного человечества. В своих трудах «Человек и машина», «Смысл истории», «Царство духа и царство кесаря» - он изложил свои мысли по этим вопросам. Вопрос об отношении между человеком и машиной занимал воображение людей задолго до Бердяева. Заслуга Бердяева - в ясном понимании того, что проблематическое воздействие техники на жизнь коренится в изменившемся отношении человека к своему естественному окружению.[10] В «Смысле истории» он писал: «В основе исторического процесса лежит отношение человеческого духа к природе и судьба человеческого духа в этих взаимодействиях с природой». Он выделяет три периода в отношении человека и природы: 1) дохристианский, период языческий, который характеризуется погруженностью человеческого духа в стихийную природу и непосредственной органической «слиянностью» с природой. 2) стадия связана с христианством и продолжалась в течение всего средневековья. Она стоит под знаком героической борьбы человеческого духа с природными стихиями, что характеризуется обращением человеческого духа внутрь, в глубину, отношение к природе как к источнику греха, к источнику порабощения человека низшими стихиями. 3) этап начался в период Ренессанса, характеризуется «новым обращением человеческого духа к природной жизни; здесь уже происходят борьба во имя покорения и завоевания природных сил для превращения их в орудие человеческих целей, человеческого интереса и благополучия. Этот период воспринимается как наиболее свободное проявление играющих творческих сил человека. В этот период человек не подчиняется ни старому, органическому центру, ни новому механическому». [9]. На смену Ренессанса пришел процесс машинизации и механизации человеческой жизни, что по мнению Бердяева, является специфическим «вывертом» в историческом процессе и является первым по времени и по значению проявлением наступившей цивилизации. «Механическое побеждает в Европе все органическое как в теоретическом сознании, так и в действии. Человек - совершенная машина, общество - современная машина, вся культура - усовершенствованный механизм, все мышление неорганично, рассудочно, все мироощущение потеряло органический центр бытия». Познавательно-художественная установка человека по отношению к окружающему миру перерастает в завоевательную и техническую, что закрепляется в создании новой реальности - техники, мира машины. «Огромное значение его - не только социальное, но и космическое. Возрастание значения машины и машинности в человеческой жизни означает вступление в новый мировой эон». [2]. Техника становится главной силой Нового времени. Бердяев одним из первых понял технику как явление глобального порядка, чреватое опасностями для человека и выступил одним из первым зачинателей современной технофобии. «Специфический характер реальности, созданной машинной технологией, следует усматривать в том проблематическом воздействии, которое последняя оказала, с одной стороны, на жизнь человека, и с другой - на окружающую среду (природу). Это проблематическое воздействие является результатом нового типа организации, который в своих предшествующих работах я назвал техносистемой». Техносистема, по Бердяеву, представляет собой рыхлый конгломерат экономических, промышленных и технологических ассоциаций, распространяющих свое влияние на весь земной шар. Различные элементы техносистемы не имеют общего управления, действуют отчасти в конкуренции, отчасти же - в кооперации друг с другом. Ими руководят не столько конкретные личности, сколько с трудом опознаваемые анонимные и безличные управляющие силы. Деятельность техносистемы ведет к интеграции и унификации в масштабах земного шара различных укладов жизни, человеческих ожиданий и потребностей. Бердяеву принадлежат интересные замечания по поводу того, каким образом человеческая цивилизация разрушила гуманистическое представление о человеке. Один из аспектов этого разрушения состоит в том, что техника, побеждая время, также вынуждает людей к ускорению ритма их собственной жизни. Как следствие этого, человек теряет ориентацию в своем жизненном мире. «Человеческая душа не может выдержать той скорости, которой от нее требует современная цивилизация, это требование имеет тенденцию превратить человека в машину. Возросшая специализация ведет к обеднению и разрушению целостности человеческой личности». В утрате человеком ориентации в мире и независимости личности заключается то, что Бердяев называет дегуманизацией человека.[10] Бердяев с тревогой спрашивает: «Будет ли то существо, которому принадлежит будущее, по-прежнему считаться человеком?». Социальный и технический прогресс идет вместе с биолого-антропологическим регрессом. [11]. С техникой кончается теллургический период истории...  Это «новый день творения» или, поправляет себя философ, «вернее говорить ночь, потому что солнечный свет может померкнуть». Таким образом, денатурализация природы, которая проявляется в виде экологического кризиса, происходит параллельно с дегуманизацией человека в той духовной деятельности, которую создает техносистема. Этот двойной процесс придает зловеще-апокалиптическую окраску  представлению о будущем.[10]

     Другое  проявление цивилизации - образование  нового социально-культурного феномена - больших масс людей и возрастания их роли в общественной жизни. Бердяев считает, что масса это не социологическое понятие, а скорее культурно-ценностное и социально-психологическое, обнимающее всех тех, кто не любит свободы, кто, соблазненный безответственностью, естественно врос в конформистское сознание. Масса легко подчиняется инстинктам - расовым, национальным, классовым. Ее поведение определено простыми и понятными идеями распределения, а не творчества.  Этика свободного творчества чужда массе, последняя может жить технической или религиозной идеями (в духе этики закона и искупления), предполагающими послушание. Поэтому в технической эпохе так сильны и популярны тоталитарные режимы. «Всякая группирующаяся масса враждебна свободе». Неумение и нелюбовь массы жить в свободе обнаруживает себя в новых способах устройства жизни - ее организованности в форме коллективов («механических коллективов» как часто говорил Бердяев). В отличие от органических и духовных общностей коллективы объединены внешне. Возникновение коллективов Бердяев связывает с началом технической эры, когда машина заставила людей объединиться в коллектив для ее обслуживания. «Атомизация» хозяйственной жизни и преследование только индивидуальных интересов превращает рабочего в вещь, товар, провоцирует классовую борьбу, еще более разделяющую людей. Коллективы возникают для того, чтобы нападать или обороняться. В коллективе отношение к человеку напоминает отношение к предмету, оно опосредовано нормами и законами, носящими обезличенный характер, коллектив подчиняет личность, лишает ее свободы и даже доводит ее до гибели.

     Гуманистическая культура, движимая свободной творческой личностью, оказывается ненужной массе. Возникает новая, варварская культура пониженного качества. Такую переродившуюся культуру философ называет цивилизацией, «смертью духа культуры». Цивилизация - это последний фазис бытия человека в мире объективации. Противопоставление культуры и цивилизации стало одним из центральных тем европейской философии 20 века. Однако Бердяев справедливо заметил, что русских нельзя было поразить этими мыслями. «Все русские религиозные мыслители утверждали это различие. Все они ощущали некий священный ужас от гибели культуры и надвигающегося творчества цивилизации». Бердяев доводит различие культуры и цивилизации до противопоставления.

Культура  духовна и символична, поскольку  в царстве объективации только она может символизировать подлинное бытие духа. Напротив, цивилизация есть сама жизнь в ее самодостаточности, она есть сама реальность, за пределами которой она все отрицает. Культура - религиозна, цивилизация - атеистична. Культура, полагает мыслитель, нужна человеку как спасительное указание на неполноту его жизни на земле и выступает как некая достройка до требуемой полноты, и все же полнота в ней не достигается. Поэтому культура - «предпоследнее». Цивилизация есть сама жизнь, она - «последнее», ее цель - она сама. Выросшая из культуры цивилизация уничтожает культуру. То, что почиталось в культуре ценным и священным, цивилизация объявила недостатком организованности жизни, недостатком познания, практического освоения мира. «Духовные иллюзии исчезают, преодолеваются, когда цивилизация овладевает техникой и организует жизнь». Современная наука предлагает нам картину механического космоса, ликвидируя представление о нем как об организме. К низшим инстинктам свел духовность человека З. Фрейд; духовная жизнь общества сведена К. Марксом к экономике. Еще одно различие культуры и цивилизации связано с метафизическим и социальным статусом их создателей. Культура «идет сверху вниз, путь ее аристократический. Цивилизация идет снизу вверх, путь ее демократический». Культура создается индивидуальностью, личностью, обладающей своим местом в иерархии иных духовных существ, она обращается к личности. Культура качественно, аристократична, иерархична. «Культура развивалась благодаря досугу, благодаря возможности проявить творческую избыточность, она предполагала неравенство. Культура никогда не существовала для всей массы человечества и никогда не была удовлетворением ее запросов и требований». Гуманистическая культура никогда не была народной, она всегда была культурой верхнего, интеллектуального слоя. Цивилизация, напротив, количественна, демократична, эгалитарна. Ей присущ пафос равенства, и как раз этот пафос, вдохновляющий массу, привел к понижению качества культуры. Равенство составляет жизненный нерв цивилизации. «Энергии творческие, создающие многообразие космоса, идут на убыль. Мир погибнет от неотвратимого и непреодолимого стремления к физическому равенству».[12] Бердяев стоит за неравенство и иерархизм в социальной и культурной жизни. Иногда, например в «Философии неравенства», такая его позиция вызывающе дерзка. Тем не менее, ее нельзя воспринимать упрощенною Его неравенство образовано «подбором личностей более высокого качества». Он настаивает на незыблемости неравенства индивидуальностей. Нет, Бердяев не против демократизации культуры. Но это возможно, если массы воспитаны на религиозных идеях. Тогда культура будет органически воспринята массами и обогатит их жизнь. Однако, сегодня «масса живет низкими идеями - техническими, социального равенства» и это для культуры «очень страшная и грозная вещь, срыв в бездну». Такая масса есть «чернь», которая грозит истреблением творческой свободы, вульгаризацией культуры и понижением ее качественного уровня, уничтожением ее благородства. Теперь Бердяев говорит о «хамизме» цивилизации. Наконец, культура, создаваемая творческими личностями, каждая из которых занимает собственное и абсолютное место в духовной иерархии, тоже представляет собой иерархию ценностей, или духовный организм; тогда как цивилизация с ее пафосом равенства, стремлением разоблачить священные тайны культурной символики является механизмом. «Культура имеет душу. Цивилизация же имеет лишь методы и орудия». Оттого по - разному включается человек в культуру и цивилизацию. В культуре он духовно растет и сам является ее органическим элементом. В цивилизации же «совершенствование переносится с человека на социальную сферу», а сам человек становится средством этого совершенствования. При своей полной включенности в цивилизацию, при полной социализации и обобществлении человек внутренне отчужден от цивилизации.

     Но  и в наступлении цивилизации  есть свой смысл: она невероятна обездушивает мир, зато бессмысленность ее становится очевиднее. Дух освобождается от связи с материей. «Человеческий дух освобождается от старой власти органической материи. Машина клещами вырывает дух из власти у материи, разрушает старую скрепку духа и материи».[2] Выбор между земным и небесным, между царством Кесаря и царством Духа, становится неизбежным. «Выход может быть лишь переход в новый мировой эон, в котором творчество будет уже продолжением Божьего творения мира»[15].

      Нравственная  и культурная ценность сочинений Бердяева не исчезает оттого, что их автор стоит на религиозных позициях, и застревает в каких-то противоречиях. Бердяев принадлежит к тому типу русских мыслителей, которых мы зовем правдоискателями. Они ищут высшей правды и по-иному, чем с точки зрения вечности, не видят мир. Бердяев сверяет свой путь по звездам, а не по учебному компасу. Он более озабочен тем, каким быть миру, нежели тем, каков он есть. Представьте, что правдоискатели исчезли. Тогда мир потеряет спасительное чувство недовольства собой, предохраняющее нас от душевной сытости. Правдоискатели стоят на страже социального и нравственного совершенствования людей. В “минуты роковые правдоискатели-идеалисты вдруг оказываются насущно необходимыми человеку, а их вечный призыв к духовному возрождению находит отклик в сердцах и умах людей. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Литература. 

1. Бердяев Н.А.  О русских классиках. Духи русской революции. -  М.: Высш. шк., 1993. С. 78-98.
2. Бердяев Н.А.  О русских классиках. Кризис искусства. – М.:Высш.шк., 1993. С. 300-305
3. Бердяев Н.А.  О русских классиках. Литературное направление и «социальный заказ». – М.:Высш.шк., 1993. С. 331-332.
4. Бердяев Н.А.  О русских классиках. Миросозерцание Достоевского. – М.: Высш.шк., 1993. С. 108-152.
5. Бердяев Н.А.  Демократия и иерархия. //Новый журн. 1994. № 2,3. С. 238-240.
6. Бердяев Н.А.  Самопознание. – М.: Книга, 1991. – 353 с.
7. Бердяев Н.А.  О назначении человека. – М.: 1993. С. 117-124, 129-130.
8. Бердяев Н.А.  Самопознание. Проблема человека. К построению христианской антропологии. – Л. 1991. С. 341-366.
9. Бердяев Н.А.  Самопознание. Конец Ренессанса и кризис гуманизма. Вхождение машины. – Л. 1991. С. 367-385.
10. Г.Х. фон Вригт. Философия техники Бердяева. //Вопросы философии. 1995. №4. С. 69-77.
11. Ермичев А.А.  Три свободы Бердяева. – М. Знание. 1990.
12. Замалеев А.Ф.  Мыслители русского зарубежья. Человек и история. – СПб.: Наука, 1992.-24с.
13. Замалеев А.Ф.  Лекции по истории русской философии. – СПб. : СПб ун-т, 1995. С. 231-235.
14. Зеньковский В.В.  История русской философии. – Л.: Эго, 1991. Т2. Ч2. С. 59-81.
15. Исупов К.Г.  Русская философия танатология. //Вопросы философии. 1994. №3. С.109.
16. Котельников В.А.  Блудный сын Достоевского. //Вопросы философии. 1994. №2. С.177.
17. Лосский Н.О.  История русской философии. – М.: Высш.школа. 1991. С. 298-300.
18. Мильдон В.И.  Русская идея в конце 20 в. //Вопросы философии. 1996. №3. С. 51-52.
19. Русская философия. Конец 19 – начало 20 века. Антология. – СПб.:СПб ун-т. 1993. С. 5-33, 183-203, 536-538.
20. Свинцов В. Философия равная жизни. //Свободная мысль. 1994. №5. С.38.
21. Хрестоматия по философии. – Учебное пособие. – М.: Проспект, 1996, - 415 с.
22. Философия / Под ред. В.П. Кохановского. – Учебник. – Ростов-на-Дону.: Феникс. 1996. –574 с.
23. Философия: курс лекций. А.А. Радугин. – М.: Центр, 1996. – 334 с.