Скученность

Цивилизация XIX века поставила среднего, заурядного человека в совершенно новые условия. Он очутился в мире сверхизобилия, где ему предоставлены неограниченные возможности, Он видит вокруг чудесные машины, благодетельную медицину, заботливое государство, всевозможные удобства и привилегии. С другой стороны, он не имеет и понятия о том, каких трудов и жертв стоили эти достижения, эти инструменты, эта медицина, их изобретение и производство; он не подозревает о том, насколько сложна и хрупка организация самого государства; и потому не ощущает никакой благодарности и не признает за собой почти 'никаких обязанностей. Эта неуравновешенность нрав и обязанностей искажает его натуру, развращает ее в самом корне, отрывает его от подлинной сущности жизни, которая всегда сопряжена с опасностью, всегда непроглядна и гадательна. Этот новый тип человека, «человек самодовольный» - воплощенное противоречие самой сущности человеческой жизни. Поэтому, когда он начинает задавать тон в обществе, надо бить в набат и громко предупреждать о том, что человечеству грозит вырождение, духовная смерть. Правда, сейчас жизненный уровень Европы выше, чем когда-либо в истории, но когда мы глядим вперед, в будущее, нас охватывает страх, что нам не удастся ни подняться выше, ни сохранить сегодняшний уровень; скорее всего мы отойдем назад, соскользнем вниз. Теперь, кажется, достаточно ясно, что представляет собою то в высшей степени уродливое существо, которое я называю «человеком самодовольным». Он явился на свет, чтобы делать только то, что ему хочется, - типичная психология «маменькина сынка». Мы знаем, как. она появляется: в семейном кругу все проступки, даже крупные, проходят в конечном счете безнаказанно. Домашняя атмосфера искусственная. тепличная; она прощает то, что в обществе, на улице, вызвало бы неприятные последствия. Но «сынок» убежден, что он и в обществе может себе позволить то же, что у себя дома, что вообще нет никакой опасности, ничего непоправимого, неотвратимого, рокового, и поэтому он может безнаказанно делать все, что ему вздумается⁷. Жестокое заблуждение!

   «Ваша милость пойдет, куда поведут», как  говорится в португальской сказке о попугае. Суть не в том. что мы не смеем делать все. что нам хочется. Суть в ином - мы можем делать только одно, а именно то, что должны делать; можем быть только тем, чем должны быть. Единственный выход - это не делать того, что мы не должны делать. Но это еще не значит, что мы свободны делать все прочее. В этом случае мы обладаем лишь отрицательной, свободой воли (noluntas). Мы вольны уклониться от истинного назначения, но тогда мы, как узники, провалимся в подземелье кашей судьбы. Я не могу показать этого каждому отдельному читателю на его собственной судьбе, она мне неизвестна; но я могу показать это на тех ее элементах, которые общи всем. Например, в наши дни каждый европеец уверен (и эта его уверенность крепче всех его «идей» и «мнений»), что надо быть либералом. Неважно, какая именно форма либерализма подразумевается. Я говорю лишь о том, что сегодня самый реакционный европеец в глубине души признает: то, что волновало Европу прошлого столетия и получило название либерализма, - нечто подлинное, имманентное западному человеку, неотделимое от него, хочет он этого или нет.

                      Даже если бы было доказано, что все конкретные попытки  осуществить завет политической свободы ошибочны и обречены на неудачу, все же по существу, по идее этот завет не скомпрометирован и остается в силе. Это конечное убеждение остается и у коммунистов, и у фашистов, на какие бы уловки они ни пускались, чтобы убедить самих себя в обратном. Оно остается и у католика, который продолжает твердо верить в «силлабус». Все они «знают», что, несмотря на справедливою критику либерализма, его внутренняя правда неуязвима, ибо это правда не теоретическая, не научная, не рассудочная; она совсем другой природы и ей принадлежит решающее слово: это правда судьбы. Теоретические истины не только спорны, но все -их значение и сила именно в том. что они - предмет спора. Они вытекают из спора, живут, лишь пока он ведется, и созданы исключительно для него. Но судьба нашей жизни - чем нам стать и чем нам не быть - дискуссии не подлежит, она принимается или отвергается. Если мы ее принимаем, наше бытие подлинно; если отвергаем, тем самым мы отрицаем и искажаем самих себя⁸. Наша судьба не в том, чтобы делать то, что нам угодно: скорей мы угадаем ее волю 22 приняв на себя, как должное, то, к чему у нас нет сейчас влечения.

   А «человек самодовольный» знает, что определенных вещей не может быть, и тем не менее - вернее, именно поэтому - ведет себя так, словно уверен в обратном. Так фашист ополчается против политической свободы именно потому, что он знает: подавить ее надолго невозможно, она неотъемлема от самой сущности европейской жизни и вернется, как только это будет нужно, в час серьезного кризиса. Все, что делает человек массы, он делает не совсем всерьез, «шутя». Все, что он делает, он делает неискренне, «не навсегда», как балованный сынок. Поспешность, с которой он при каждом случае принимает трагическую, роковую позу, разоблачает его. Он играет в трагедию именно потому, что не верит в реальность подлинной трагедии, которая действительно разыгрывается на сцене цивилизованного мира.

  Хороши мы были бы. если бы нам пришлось принимать за чистую монету все то, что люди сами говорят о себе! Если кто-либо утверждает, что дважды два - пять, и нет оснований считать его сумасшедшим, мы можем быть уверены, что он сам этому не верит, как бы он ни кричал, или даже если он готов был за это умереть.

   Вихрь всеобщего, всепроникающего шутовства  веет по Европе. Почти все позы - маскарадны и лживы. Все усилия направлены к одному: ускользнуть от подлинной судьбы, не замечать ее, не слышать ее призыва, уклониться от встречи с тем. что должно быть. Люди живут шутя, и чем трагичнее маска, тем большого шута она прикрывает. Шутовство появляется там. где жизнь не стоит на неизбежности, которой надо держаться во что бы то ни стало, до конца. Человек массы но кочет оставаться на твердой, недвижной почве судьбы, он предпочитает существовать фиктивно, висеть в воздухе. Потому-то никогда еще столько жизней не было вырвано с корнем из почвы, из своей судьбы, и не неслось бы неведомо куда, словно перекати-поле. Мы живем в эпоху «движений», «течений», «веяний». Почти никто не противится тем поверхностным вихрям, которые возникают в искусстве, "в философии, в политике, в социальной жизни. Потому риторика и процветает, как никогда. Сюрреалист полагает, что оп превзошел всю историю словесности, когда написал (опускаю слово, которое писать не стоит) там, где прежде писали «жасмин, лебеди, нимфы». Конечно, он лишь ввел другую словесность, до сих пор скрытую в клозетах,

Быть  может, мы лучше поймем современный  мир, если подчеркнем, в нем то, что - несмотря на всю его оригинальность - роднит его с прошлым. В третьем веке до Р.Х., в эпох)' расцвета Средиземноморской культуры, появились циники. Диоген в грязных сандалиях вступил на ковры Аристиппа. Циники кишели на всех углах и на высоких постах. Что же они делали? Саботировали цивилизацию того времени. Они были нигилистами эллинизма; они не творили и не трудились. Их роль сводилась к разложению, вернее - к попытке все разложить, так как они не достигли и этой цели. Циник, паразит цивилизации, занят тем, что отрицает ее именно потому, что убежден в ее прочности. Что стал бы делать он в селении дикарей, где каждый спокойно и серьезно ведет себя именно так, как циник ведет себя из озорства? Что делать фашисту, если ему не перед кем ругать свободу; или сюрреалисту, если он не ругает искусство?

   Иного поведения и нельзя ожидать от людей, родившихся в хорошо организованном мире, в котором они замечают только блага, но не опасности. Окружение портит их: цивилизация - их дом, семья, они -«маменькины сынки», им незачем выходить из храма, где потакают их капризам, выслушивать советы старших, тем более - соприкасаться с таинственной глубиной судьбы.

Мы  подходим к самой проблеме

   Проблема  в том, что Европа осталась без  морали. Человек массы отбросил устаревшие заповеди не с тем, чтобы заменить их новыми, лучшими; нет, суть его жизненных правил в том, чтобы жить_; не подчиняясь заповедям. Не верьте молодежи, когда она говорю' о какой-то «новой морали». Сейчас во всей Европе не найдется людей «нового этоса», признающих какие -либо заповеди. Те, что говорят о «повой морали», просто хотят сделать что-нибудь безнравственное и подыскивают, как бы поудобней протащить контрабанду.

   Поэтому наивно упрекать современного человека в отсутствии морального кодекса: этот упрек оставил бы его равнодушным или, может быть, даже польстил бы ему. Безнравственность стоит очень дешево, и каждый щеголяет ею.

Если  оставить в стороне, как мы делали до сих пор, тех, кого можно считать пережитком прошлого, - христиан, идеалистов, старых либералов, - то среди представителей нашей эпохи не найдется ни одной группы, которая бы не присваивала себе все права и не отрицала обязанностей. Безразлично, называют ли себя люди революци-онерами или реакционерами; как только доходит до дела, они решительно отвергают обязанности и чувству-ют себя, без всяких к тому оправданий, обладателями неограниченных прав. Чем бы они ни были воодушевле-ны, за какое бы дело ни взялись - результат один к тот же: под любым предлогом они отказываются подчи-няться. Человек, играющий реакционера, будет утверждать, что спасение государства и нации освобож-дает его от всяких норм и запретов и дает ему право истреблять ближних, в особенности выдающихся личнос-тей. Точно так же ведет себя и «революционер». Когда он распинается за трудящихся, за угнетенных, за соци-альною справедливость, это лишь маска, предлог, чтобы избавиться от всех обязанностей - вежливости, правдивости, уважения к старшим и высшим. Люди подчас вступают в рабочие организации лишь затем, чтобы. по нраву презирать духовные ценности. Мы видим, как диктатуры заигрывают с людьми массы и льстят им, попирая все_? что выше среднего уровня.

   Бегство от обязанностей частично объясняет смехотворное, но постыдное явление: наша эпоха защищает молодежь «как таковую». Быть может, это самое нелепое и уродливое порождение времени. Взрослые люди называют себя молодыми, так как они слышали, что у молодежи больше прав, чем обязанностей; что она может отложить выполнение обязанностей на неопределенное время, когда «созреет», Молодежь, как таковую, всегда считали свободной от обязанности делать что-то серьезное, она всегда жила в кредит, Это неписаное право, полуироническое, полуласковое, -снисходительно предоставляли ей зрелые люда. Но сейчас поразительно то, что это право она приняла всерьез, чтобы вслед за ним требовать себе и остальные права, подобающие только тем, кто что-то совершил и создал.

   Дело  дошло до невероятного: молодость стала предметом спекуляции, шантажа. Мы действительно живем в эпоху всеобщего шантажа, который принимает две взаимно дополняющие формы: шантаж угрозы или насилия и шантаж насмешки и глумления. Оба преследуют одну и ту же цель - чтобы посредственность, человек толпы мог чувствовать себя свободным от всякого подчинения высшему.

  Поэтому не следует идеализировать нынешний кризис, изображая его как борьбу между двумя кодексами морали или между двумя цивилизациями, упадочной и нарождающейся. Человек массы просто обходится без морали, ибо всякая мораль в основе своей - чувство подчиненности чему-то, сознание служения и долга. Может быть, слово «просто» здесь неуместно. Освободиться от морали не так-то просто. Того, что обозначается словом «аморальный», в действительности не существует. Кто отвергает все нормы, тот неминуемо отрицает и самую мораль, идет против нее; это уже не аморально, а антиморально, не безнравственно, а противонравственно. Это отрицательная, негативная мораль, занявшая место истинной, положительной.

Почему  же поверили в аморальность жргзни? Без сомнения только потому, что вся современная культура и ци-ви-лизация приводят к этому убеждению. Европа пожинает ядовитые плоды своего духовного перерожде-ния. Ока слепо приняла культуру поверхностно блестящую, но не имеющую корней,

   Эта книга - попытка набросать портрет  европейского человека определенного типа, главным образом - в его отношении к той самой цивилизации, которая его породила. Необходимо это потому, что этот тип - не представитель какой-то новой цивилизации, борющейся с предшествующей; он знаменует собою голое отрицание, за которым простоя паразитизм. Человек массы живет за счет того, что он отрицает, а другие создавали и копили. Потому не надо смешивать его «психограмму» с главной проблемой - каковы коренные недостатки современной европейской культуры? Ибо очевидно, что в конечном счете тип человека, господствующий в наши дни, порожден именно ими.

   Но  эта проблема выходит за рамки  нашей книги. Пришлось бы развернуть по всей полноте ту доктрину человеческого существования, которая здесь вплетена как побочный мотив, едва намечена, чуть слышна, Быть может, скоро мы будем о ней кричать. 

ПРИМЕЧАНИЯ.

1. Как бы ни был богат и силен отдельный человек в сравнении с окружающими, мир был беден и убог, богатство и сила мало использовались  В наши дни средний обыватель живет богаче и привольнее, чем                
   жили владыки прошлых веков Что за беда, если он не богаче других. Мир стал богаче и дает ему все: велико-лепные дороги, поезда, телеграф, отели, личную безопасность и аспирин.
2. Предоставленная собственным инстинктам, масса как таковая - плебеи или «аристократы» - в стремле-нии улучшить свою жизнь сама разрушает источники жизни.
3. К массе духовно принадлежит тот, кто в каждом вопросе довольствуется готовой мыслью, уже сидя-щей в его голове. Наоборот, человек элиты не ценит готовых мнений, взятых без проверки, без труда, он ценит лишь то, что до сих пор было' недоступно, что приходится: добывать усилием. .
4. Моя цель - вернуть слову «noblesse» его первоначальное значение, исключающее наследственность. Здесь не место исследовать вопрос о наследственной аристократии, «благородном крови», которая играет такую видную роль в истории.
5. Не следует смешивать прирост и даже обилие благ с чрезмерным избытком их. В XIX веке жизнь станови-лась все легче, и этим объясняется тот поразительный подъем жизни. - и количественный, и качественный, на который мы указывали выше. Но настал момент, когда цивилизованный мир стал по сравнению с потребностями средней человека чрезмерно изобильным и богатым. В конце кондов благополучие и безопасность, создан-ные прогрессом, испортили заурядного человека., внушив ему чрезмерную самоуверенность, порочную и одуряющую.

6. Здесь,  как и в других отношениях, английская аристократия, по- видимому, представляет исключение. Но достаточно припомнить в основных чертах историю Англии, чтобы признать, что этот достойный удивления пример только подтверждает правило. Вопреки общепринятому мнению, английское дворянство меньше знаю изобилие, больше – долг и опасность, чем дворянство на континенте Европы. Именно поэтому оно снискало уважение, которое всегда вызывает неизменная готовность к борьбе. Обычно забывают, что до второй половины XVIIIвека Англия была беднейшей страной Европы, Именно это и спасло английскую аристократию. Так как она не обладала богатством, она с самого начала обратилась к торговле и индустрии, что на континенте считалось неблагородным. Таким образом, английское дворянство стало деятельным и творческим, вместо того чтобы вести праздную жизнь за счет своих привилегий.