Оценка пограничных пунктов

* * * 

Оценка значения пограничных статей Нерчинского  договора его современниками и позднейшими  исследователями весьма разноречива. Сам Ф. А. Головин следующим образом  характеризовал заключенное им соглашение: «С стороны царского величества в  сторону бугдыханова высочества в посольских договорах учинены  уступки многие, а они, великие  и полномочные послы, ни малые  себе от них, великих послов (цинских  представителей. — В. М.), склонности не получили» 208. 

В русской дореволюционной  историографии существовали две  противоположные тенденции в  оценке пограничных пунктов Нерчинского  договора. Так, академик В. П. Васильев резко критиковал Головина за сделанные  им территориальные уступки, подчеркивая  их неправомерность. «Припоминая себе всю китайскую историю, — писал  он, — мы не находим в ней ни одного подобного случая, чтобы под  власть Китая, не номинальную, а действительную, когда-либо перешел хоть какой-нибудь клочок земли, принадлежавшей народу, который сам не признавал себя подданным Китая и не был им побежден. Теперь же в руки его досталось  огромное пространство земли, которую  должны были очистить прежние владельцы. В сохранившихся указах того времени  богдыхан прямо говорит, что русские  уступили ему огромное пространство земли. Это, кажется, служит самым лучшим доказательством, что маньчжуры  не имели на нее никакого права...» 209. Характеризуя же позицию самого русского посла во время переговоров  в Нерчинске, В. П. Васильев указывал, что «весь трактат был составлен  единственно под влиянием китайских  требований, все было уступлено Китаю, никакой выгоды не предоставлялось  России... Головин как будто вовсе  не имел понятия о выгодах своего [45] государства, весь трактат написан  был под влиянием панического  страха или насилия» 210. 

В противоположность  этому мнению некоторые авторы считали  условия Нерчинского договора достаточно благоприятными для обстоятельств, в которых он заключался, а действия Головина расценивали даже как имевшую  дальний прицел дипломатическую  победу. «Замысловатые условия боярина  Головина, сделанные при невыгодных обстоятельствах с китайскими дипломатами, — подчеркивал Сычевский, — имевшими на стороне своей перевес физический на конгрессе в Нерчинске и  руководимыми к тому еще св. отцами иезуитского ордена, показывают дипломатическую  ловкость и дальновидное соображение  боярина Головина, оправданное последствиями» 211. То, что при переговорах в  Нерчинске район реки Уди был  оставлен без разграничения и  по границе не были установлены межевые  знаки, указанный автор считает  дипломатическим приемом Ф. А. Головина, позаботившегося о «будущих благоприятных  обстоятельствах» 212. Особенно выгодным для России Сычевский считал тот  факт, что в силу клятвы, данной Головину цинскими уполномоченными, левобережье  Амура не заселялось маньчжурами 213. 

Маньчжуро-китайская  историография цинского периода  рассматривает установление границы  в результате Нерчинского договора как якобы справедливый и добровольный акт, происшедший в результате согласия сторон. При этом всячески затушевывается наличие прямого военного нажима на русского посла со стороны цинских  представителей. «Сонготу, прибыв в  Нерчинск, вступил в переговоры с русскими послами Федором Алексеевичем и другими. Сначала русский посол, — повествует Хэ Цю-тао, — жарко отстаивая Нерчинск и Албазин, утверждая, что эти земли принадлежат России. Но Сонготу утверждал, что Онон и, следовательно, Нерчинск — это старинное кочевье подвластного нам племени маоминань, а Албазин — старинное место обитания арбаси, людей нашего государства, незаконно захваченное впоследствии. Все это он подробно объяснил и прямо доказал несправедливость их притязаний; под конец он высказал миролюбивые чувства государя к ним. Тогда Федор и другие бывшие с ним русские люди изъявили полное свое удовольствие и на все согласились. Вслед за тем принесены были карты их земель, ясно решено дело о границе и дана была взаимная клятва вечного мира и дружбы между двумя государствами» 214. Нет необходимости доказывать, насколько эта идиллическая картина далека от действительных обстоятельств конференции в Нерчинске. Подобное искажение фактов нужно было маньчжурским правителям Китая для того, чтобы доказать законность присоединения новых владений к их империи. 

Эта версия Хэ Цю-тао  о ненасильственном характере подписания договора опровергается маньчжурскими  же источниками, и в частности  специальным «Журналом», составленным в Лифаньюане по поводу осады Албазина и переговоров с Головиным  в Нерчинске. Перевод с этого  документа выполнен А. Леонтьевым и  находится в ЦГАДА. Здесь прямо  говорится и о маньчжурских территориальных  притязаниях и о военном давлении цинских представителей на русского посла. 

«Амбани предлагали послу, — описывает автор «Журнала», — чтоб пограничною межою быть Ляне-ула (Лене-реке) для того, что  и в [46] прежние времена наша граница  была действительно на оной реке. Посол  Федор сего предложения не принял. Но, как и на другой день, амбани ево, посла, ни на какие свои предложения  склонить и ничего с ним заключить  не могли, то Лантань, видя такое послово  упорство, принял намерение с ним, послом, инако поступить; на третий день сказал тихонько своим товарищам, когда посол так упрямится, то мы ево войском постращаем, я ручаюсь, что он, когда повидит храбрость  войск наших, то и нехотя на предложения  нами склонится, мы же на то секретное  от государя повеление имеем» 215. Вслед  за этим Лантань ночью тайно подвел к Нерчинскому войска и поставил в укрытии. Когда же Головин вновь  отверг маньчжурские предложения, то «Лантань свое предприятие и в действо  произвел, он вывел войска из лесу вон  и приказал оным с распущенными осмью  большими и протчими знаменами и  значками взад и вперед около лесу и в буераках ходить и оказывать  свою храбрость и силу, посол и  все лоча, увидя то, крайне испугались и стали просить миру, что они  желают оной клятвою утвердить» 216. 

Цинские историки, пытаясь  найти историческое обоснование  прав маньчжурской династии на занятые  районы Приамурья, рассматривали историю  контактов Китая с Россией  и территориального размежевания в  этом районе в их связи с историей взаимоотношений Китая с народностями, населявшими эти территории в  древности и раннем средневековье 217. Но китайские известия о племенах динлин, усунь и других кочевниках Южной Сибири и Дальнего Востока  свидетельствуют лишь об определенном уровне географических познаний в Китае  в ту или иную эпоху, но отнюдь не служат доказательством прав цинской династии на территории, заселявшиеся исчезнувшими за сотни лет до появления этой династии племенами. 

Причем цинским  авторам не удалось доказать, что  даже территории Северной Маньчжурии, не говоря уже о левом береге Амура, входили в сферу цинских владений и при первых императорах этой династии. На эту особенность цинской  историко-географической литературы обратил  внимание еще М. Д. Храповицкий, отмечавший, что о маньчжурском управлении в  указанных районах нет ни малейших сведений в специальных сочинениях цинских авторов — факт, который  нельзя объяснить случайностью. «Географии как целых губерний так и отдельных  областей, округов и уездов, издаваемых правительством, — подчеркивал М. Д. Храповицкий, — в изображении  должностных лиц отчетливы до малейших подробностей; возможно ли же предположить, чтоб не соблюдена была такая точность единственно в  отношении к землям, требующим  особенного внимания и отчетливости в указаниях казенных документов, по соприкосновенности этих земель с  землями другого государства? Напротив, следует предположить, что маньчжурское правительство в этом случае не упустило бы воспользоваться всеми малейшими  даже доказательствами в пользу давности и законности обладания этими  землями уже по тому одному, что  встретило в них войска другого  государства, силою оружия вытеснило  эти войска из занятых ими пунктов  и утвердило там [47] свою власть на месте русской. Предположить, что  управление в этих землях первоначально  представлено было туземным родовым  старшинам, также нельзя, потому что  на это нигде нет указания, и  если бы это действительно было, то не могло бы это обстоятельство быть пропущено в письменных документах относительно Маньчжурии, которых правительство  издало не мало» 218. 

Более того, под слоем  официальной и официозной дезинформации  обнаруживаются документы цинского же правительства, опровергающие все  попытки объявить левобережье (а  по сути дела, и значительные территории по правому берегу) Амура «исконными»  цинскими землями. 

О реальном отношении  империи Цин к полученным ею по Нерчинскому договору территориям  свидетельствует признание, прозвучавшее в докладе, поданном по случаю заключения договора императору Канси высшим правительственным  органом Цинской империи Цзюньцзичу (Военным советом): «Русские, чувствуя меру вашего благоволения к ним, вполне согласились с нашим послом касательно определения границы, и, таким образом, земли, лежащие на северо-востоке  на пространстве нескольких тысяч ли и никогда раньше не принадлежавшие Китаю, вошли в состав ваших владений» 219. 

Сам Канси в указе, изданном 11 лет спустя после заключения Нерчинского договора, когда вопрос о территориях севернее Амура  отошел для цинского правительства  в прошлое, позволил себе откровенность, не только обнаруживающую его убежденность, что при разграничении он получил  то, на что не имел права и не надеялся получить сравнительно легко, но и содержащую признание первоначальной зависимости  народов Приамурья от русских, чем  опровергаются многочисленные заявления  о подданстве этих народов цинским  властям, встречающиеся в маньчжурских документах периода борьбы за Амур. Этот указ заслуживает того, чтобы  быть приведенным полностью: «Земли русских весьма отдаленны, — повествует Канси, — они живут на северо-западе близ моря и весьма почтительны и верны. Когда Галдан, находясь в стеснительном положении, просил помощи у них, они воспротивились и не согласились. В прежнее время, когда послали лиц для установления границ, предложили сделать границу на востоке от земель Нерчинска. Нерчинск с другими местами первоначально был землею бурят и урянхайцев; они все жили в лесах, занимаясь ловлею соболей, и назывались лесными людьми. Впоследствии русские, сделавшись сильными, овладели ими и подчинили себе, с тех пор прошло уже 50-60 лет. Потому поистине надобно заботиться о них» 220. 

Гоминьдановская историография  китайско-русских отношений заимствовала методологию освещения вопроса  территориального размежевания в Приамурье  у цинских историков. Так, в книге  Хэ Хань-вэня, например, в качестве начального периода связей Китая с Россией  рассматривается история борьбы ханьской династии с гуннами, походы на север в период династий Суй  и Тан, походы монголов в Центральную  Азию [48] и на Русь 221. Вместе с тем  гоминьдановский историк прославляет  Нерчинский договор как «единственный  триумфальный договор в истории  внешних связей Китая» 222, в результате которого «агрессивные происки, чинившиеся русскими в течение 50 лет в районе Амура, лопнули как мыльный пузырь», а «Амур — единственный речной путь, связывающий Сибирь с Тихим  океаном, — оказался полностью блокированным  Китаем» 223. При этом автор не считал нужным скрывать, что статьи договора были навязаны русским силой —  блестящие результаты соглашения, по его мнению, оправдали все средства; тем не менее агрессорами объявлялись  все-таки потерпевшие 224. 

Современная китайская  историография китайско-русских  отношений не располагает специальными исследованиями по интересующей нас  теме. Однако в общих работах по истории связей Китая с Россией  и международных связей Китая  даются оценки договора, заключенного в Нерчинске. При этом историки КНР  первоначально старались не акцентировать  внимание на территориальных статьях  договора, касаясь лишь его влияния  в установлении мирных взаимоотношений  России с Китаем. 

Так, в статье «Триста  лет дружбы китайского и русского народов», опубликованной к 40-летию  Великой Октябрьской «социалистической  революции, историк Юй Юань-ань подчеркивал, что после подписания Нерчинского  договора связи между народами Китая  и России стали более тесными 225. 

В 1957 г. издательством  «Жэньминь» была выпущена в свет книга  преподавателя кафедры истории  пекинского Народного университета Пын Мина «История китайско-советской  дружбы». Многие положения первой главы  этой работы, посвященной рассмотрению взаимоотношений Китая с Россией  с древнейших времен и до 1917 г., сходны с заключениями Юй Юань-аня. «К 80-м  годам XVII в., — пишет Пын Мин, —  Россия распространила свои владения до Сибири, а затем и до Амура. Китайский император цинской  династии Канси также расширил свои владения вплоть до Амура. Между обеими странами возник непродолжительный  конфликт, который в конечном итоге  был разрешен путем переговоров» 226. В этой характеристике Пын Мином  албазинских событий примечательно признание, что владения Цинской империи лишь в конце XVII в. расширились «вплоть до Амура». Однако в хронологии русского продвижения на восток допущена неточность: не только Сибирь, но и Приамурье были присоединены Россией не к 80-м годам, а в середине XVII в. Нерчинский договор, по мнению Пын Мина, [49] «послужил основой мирных отношений между Китаем и Россией на протяжении 170 лет (до второй опиумной войны)», так как установил государственную границу и разрешил вопрос о торговле русских в Китае 227. 

Не отходят от рассмотренных нами оценок Нерчинского  договора и авторы коллективного  труда «История империалистической агрессии в Китае». По их мнению, хотя с 40-х годов XVII в. до 1689 г. и имел место  длительный военный конфликт между  Россией и Китаем, причем агрессивной  стороной здесь представляется Русское  государство, однако Нерчинский, а также  Кяхтинский договоры «были заключены  на основах взаимного равенства, они гарантировали мир на русско-китайской  границе и способствовали торговле России с Китаем» 228.