Характеристика уголовных заключённых

      Несмотря  на страшные преступления все заключённые, за редким исключением, считали себя невинными страдальцами. «Ведь убитые, по их словам, не мучаются? Богатые оттого, что их пощипали немного, не обеднели? За что же их-то томят так долго?» [с.186] Многие из них считали, что на месте правительства их необходимо немедленно выпустить на волю. Такие взгляды могут объясняться неразвитостью их сознания, непониманием всей тяжести своих преступлений. Якубович говорит: «Я склонялся даже к заключению, что раскаяние в том высшем смысле, в каком понимается оно образованным миром, чувство, совершенно незнакомое простолюдинам-арестантам». [с.286]

      Обнаруживая чёрствость и жестокость по отношению  к людям, арестанты, в то же время, трепетно относились к животным. Например, каторжане очень любили стрижей, играли с ними, выхаживали выпавших из гнёзд птенцов, подкармливая их насекомыми. Возможно, что это было вызвано подсознательным чувством одиночества, разочарованием в людях, желанием иметь хоть какое-нибудь подобие близкого существа.

      Такие вот часто противоречивые черты были свойственны большинству уголовных заключённых царской каторги, и, по-моему, характерны в не меньшей мере для сегодняшних арестантов.

        «Мир отверженных», то есть мир  уголовников, это среда, где  нет места гуманизму, где человек  человеку волк, где царит культ грубой силы, где практически не встречается настоящая дружба, а товарищество, как правило, проповедуется только на словах. Давайте взглянем на то, какие отношения сформировались в этом мире.

      Правила поведения и отношения в уголовной  среде регулировались арестантскими законами и обычаями. Временами эти законы претерпевали изменения. Но всегда их нарушение преследовалось и каралось безжалостно, так как могут судить люди, для которых страдания ближнего являются развлечением. Даже царское правительство зачастую смягчало приговоры, суд же уголовный никогда не делал послаблений, карая максимально жестоко.

      Можно привести несколько примеров суровой  расправы над нарушителями тюремных законов: «сухарника (сменщика), изменившего  своему договору, прежде обязательно «пришивали», если не в одной, так в другой тюрьме; убивали также того, кто «засыпал» (уличил) товарищей по делу, всех «язычников» (доносчиков). По всему тюремному миру…ходили «записки», указывающие на преступление какого-нибудь арестанта против обычного права и  настаивавшие на его «прикрытии» Существовал даже арестантский закон – казнить смертью «язычника» по получении на его счёт семи подобных записок…». [с.36]

      Между заключёнными часто происходили  столкновения. Несмотря на внешнее  агрессивное поведение, они почти никогда не приводили к применению физической силы. Якубович пишет: «перебранки редко кончаются в арестантской среде потасовками; мне кажется, даже реже, чем в культурной среде». [с.82] Объясняет он это тем, что даже самая страшная перебранка являлась для уголовников не чем иным, как пустым словопрением, своего рода артистическим турниром. По словам Петра Филипповича, «есть два только бранных слова в арестантском словаре, нередко бывающие причиной драк и даже убийств в тюрьмах: одно из них (сука) обозначает шпиона, другое, неудобно произносимое – мужчину, который берёт на себя роль женщины». [с. 82]

      В уголовной среде существовало своеобразное отношение к воровству. Человека, попавшегося на воровстве у своих  товарищей, забивали до смерти. Но в то же время, красть у арестантской артели, например, продукты разрешалось; не возмущались и когда старосты брали для себя больше продуктов, чем им полагалось, из общего котла. «У нас это воровством не считается… Тут с общего согласу. В старосты на поправку идут…». [с. 86]

      Уголовники  осуждали такие качества как заискивание  перед начальством (так называемое «хвостобойство»), лицемерие, скрытность, лень  на  «поторжных» работах (работа в которой нет личных уроков), трусость. Такие люди теряли уважение, осуждалось общение с ними.

      Среди уголовных заключённых имело  место мужеложство. «К жертвам этого  омерзительного порока каторга не знает  вообще ни пощады, ни сострадания, и, напротив, к тем из своей братии, которые  пользуются их слабостью, относится  не только с снисходительностью, но даже с уважением». [с.334] Это ещё раз подтверждает мнение о том, что страдания слабого человека радуют озлобленные сердца.

      Следует упомянуть и о религиозных (и  вытекающих из них межнациональных) противоречиях, существовавших в среде каторжан. Русские арестанты крайне враждебно относились к магометанам, называя их «татарами», хотя помимо татар к ним относились и киргизы, узбеки и др. Вражда эта была взаимной. Среди причин этой неприязни Якубович называет: перешедшие в инстинкт исторические воспоминания; непривычность кавказцев, сартов и других инородцев к тяжёлому физическому труду, и, следовательно, их лень; незнание магометанами русского языка и нежелание учиться говорить на нём. «Нередки кровавые столкновения между русскими и черкесами». [с.242] «Черкесами» называли всех уроженцев Кавказа. Магометане в тюрьмах держались обособленными группами, проводили своё свободное время слушая чтение Корана, или совершая религиозные обряды.

      Якубович  приводит примеры людей, которые  считали себя выше уголовников, которые отвергали все обычаи тюремной жизни, если они расходились с их личной пользой и взглядами (Михайло Буренков, Луньков). Таких людей уголовная масса не любила, пыталась «подмять под себя». Им приходилось нередко отстаивать право на собственное мнение «с помощью кулаков». Только сильные и отчаянные характеры не ломались и оставались личностью в этой жестокой среде, стремившейся всех переделать под свои правила.

      Арестанты не любили тех, кто в силу каких-либо обстоятельств оказывался в лучших условиях, нежели они. Это рождало чувство зависти и желание навредить такому человеку. Так во всех каторжных тюрьмах, существовала такая категория людей, как «богодулы», т.е. каторжане, не годные к работам по состоянию здоровья. Некоторые притворялись больными, чтобы освободиться от труда. Но главным препятствием к осуществлению такого замысла были не надзиратели и врачи, а арестанты. Вскоре возникает «зависть в среде своих же; начинаются подозрения, сплетни, пересуды, систематическое шпионство за нелюбимым товарищем (а нелюбим почти каждый каждым), подозреваемым в притворной болезни. Тяжела бывает подчас жизнь и настоящих больных, у которых нет, по несчастью, явных для невежественного глаза признаков болезни: целы руки, целы ноги, нет широко зияющих ран, отвратительных болячек. Только такие признаки и уважает кобылка, а заодно с нею и большинство фельдшеров». [с.391]

      Свято чтился обычай помогать всеми возможными способами посаженным в карцер товарищам, не интересуясь причинами ареста. Им арестанты отдавали лучшие продукты, снабжали табаком, сахаром. Делалось это в тайне от начальства и с риском самим попасть в карцер. Причём, как отмечает Якубович, рисковали, как правило, люди, играющие в тюрьме самую незначительную роль. «Иваны» же в большинстве случаев ограничиваются тем, что вносят материальные пожертвования и «стоят на стрёме», карауля надзирателей.

      Организация уголовников, так называемая артель, была признана законом. Должности в  артели распределялись на выборных началах  самими арестантами (бывали случаи назначения начальством тюрьмы). Выбирали общего старосту, камерных старост, больничных служителей, парашников, поваров, хлебопеков, прачек. В обязанности камерных старост входило, помимо поддержания камеры в чистоте и порядке, наблюдение за «благонравием» сокамерников. В случае какого-либо нарушения режима, наказывался, прежде всего, староста, который отвечал лично как за всю камеру целиком, так и за каждого из её обитателей в отдельности.

      Мы  посмотрели отношения внутри «мира  отверженных» и, по-моему, лозунгом этой среды будет фраза: «Каждый сам за себя».