Социальная мобильность, ее формы и флуктуации

  На заре средневековья в Европе наблюдается интенсивная вертикальная мобильность. Среди тевтонцев, франков и кельтов в этот период слой лидеров был открыт почти каждому, у кого обнаруживался необходимый талант и способности. Систематические вторжения готов, гуннов, ломбардов, вандалов нарушали социальную стратификацию Римской империи. Один аристократический род исчезал за другим, к власти приходили все новые и новые авантюристы. Так были разрушены староримские аристократические и сенаторские фамилии. Откровенные авантюристы стали основателями новых династий и новой знати. Так появились Меровинги, а позднее Каролинги с их знатью. Из кого же рекрутировалась знать этого периода, которая вытеснила сенаторские слои Рима? Ответ прост.

  "В VI веке еще возможно было встретить некоторые сенаторские фамилии благороднорожденных и богатых благодаря унаследованному богатству. Но в VII веке эта знать исчезла полностью и была вытеснена новой знатью королевских чиновников. Законы франков оценивали выше тех, кто находился на службе у короля, чем представителей старинных аристократических семей. Не длинный перечень выдающихся предков, а государственная служба делала человека благородным. В практике общества Меровингов даже высшие ранги знати были настолько открытыми, что даже слуга довольно легко и быстро мог подняться до самых высоких государственных позиций. Знать того времени в своей генеалогии указывала только на дворянство отца и не более"'.

  Поэтому среди графов и дворян мы находим таких, как Эбрион, и других, вышедших из слуг, разбойников и прочего способного люда простого происхождения. Это положение сохранялось и при Каролингах, ибо и при них значительное число герцогов и графов вышло из слуг или низших общественных слоев.

  В общем, до XIII века не было особых юридических препятствий для социального восхождения. Последний простолюдин, если он смелый и способный, мог стать дворянином - легистом; тот, кому по силам было купить поместье, также мог стать дворянином. Не требовалось никакой санкции короля для признания законности дворянского достоинства. Но после XIII века появились первые симптомы социальной изоляции и один за другим стали отсекаться пути проникновения в высшие классы. Мобильность, правда, не исчезла вовсе, но она резко сократилась на протяжении XIII и первой половины XIV века.

  Столетняя война, крестьянское восстание (Жакерия), парижское восстание 1356-1358 годов, междоусобная борьба бургундцев и арманьяков вновь сдвинули вертикальную мобильность со второй половины XIV века с нулевой отметки. Новые люди опять стали проникать в высшие слои знати, численно сокращалась старая знать. Помимо традиционных каналов социального восхождения стали появляться новые: королевские легисты, муниципалитеты и городские коммуны, гильдии и, наконец, накопление капитала. С колебаниями этот процесс продолжался до начала XVIII века, то есть до тех пор, пока вновь не появились сильные препятствия мобильности. Великая французская революция и период Наполеоновской империи (когда, "кто был ничем, стал всем" и наоборот) ознаменовали эпоху наивысшей по интенсивности вертикальной мобильности. Таковы вкратце основные циклы вертикальной социальной мобильности во Франции.

  Пятое утверждение. В вертикальной мобильности в ее трех основных формах нет постоянного направления ни в сторону усиления, ни в сторону ослабления ее интенсивности и всеобщности. Это предположение действительно для истории любой страны, для истории больших социальных, организмов и, наконец, для всей истории человечества. Таким образом, и в области вертикальной мобильности мы приходим к уже известному нам заключению о "ненаправленных" колебаниях.

  В наш динамичный век триумфа избирательной системы. — промышленной революции и особенно переворота в транспортных средствах такое утверждение может показаться странным. Динамизм нашей эпохи заставляет верить в то, что история развивалась и будет развиваться в направлении постоянного и "вечного" увеличения вертикальной мобильности. Нет необходимости повторять, что многие социологи придерживаются именно такого мнения'. Тем не менее если исследовать все их доводы и обоснования, то можно убедиться, насколько они шатки.

  А). Во-первых, последователи теории ускорения и усиления мобильности обычно отмечают, что в современных обществах нет ни юридических, ни религиозных препятствий к социальным перемещениям, которые существовали в кастовом или феодальном обществах. Если представить на мгновение, что утверждение это верно, то ответ будет таковым:

неправомочно делать подобное заключение о "вечной исторической тенденции" на основании опыта последних 130 лет. Это слишком короткий миг по сравнению с тысячелетней историей человечества, которая только и может быть достаточным основанием для признания существования постоянной тенденции. Во-вторых, даже в рамках этого 130-летнего периода эта тенденция ясно не проявилась у большей части человечества. Внутри больших социальных сообществ Азии и Африки ситуация еще достаточно неопределенная: кастовая система все еще жизнеспособна в Индии, Монголии, Маньчжурии, Китае и на Тибете, среди коренного населения многих других стран. В свете этих уточнений всякая ссылка на феодализм во имя сравнения со "свободным" современным периодом теряет свое значение.

  Б). Предположим, что уничтожение юридических и религиозных препятствий действительно приведет к усилению мобильности. Хотя и это можно оспорить. Это было бы так, если бы на месте уничтоженных препятствий не возводились новые. В кастовом обществе невозможно быть знатным, если ты не из знатной семьи, но можно быть знатным и привилегированным, не будучи богатым. В современном обществе возможно быть благородным, не будучи рожденным в знатной семье, но, как правило, необходимо быть богатым. Одно препятствие вроде бы исчезло, появилось другое. Теоретически в США любой гражданин может стать президентом. Фактически 99,9% граждан имеют так же мало шансов на это, как и 99,9% подданных любой монархии стать самодержцем. Один вид препятствий уничтожается, устанавливается другой. Под этим подразумевается, что устранение препятствий к интенсивному вертикальному перемещению, типичных для кастового и феодального общества, не означает их абсолютного уменьшения, а только замену одного вида помех другим. Причем еще не известно, какие препятствия — новые или старые — более эффективны в сдерживании социальных перемещений.

В). Третий контраргумент гипотезе постоянного направления — само фактическое движение мобильности в истории различных наций и крупных социальных организмов. Очевидно, что наиболее мобильными были первобытные племена с их ненаследуемым и временным характером лидерства, с их легко переходящим от одного человека к другому общественным влиянием, зависящим от обстоятельств и индивидуальных способностей. Если в дальнейшей истории проявится тенденция к усилению мобильности, то и она не может быть оправданием гипотезы о постоянной тенденции, так как на заре истории регулярное социальное перемещение было более интенсивным, чем на последующих ступенях развития. Более того, приведенные выше замечания флуктуации мобильности в истории Индии и Китая, Древней Греции

 - Рима, Франции и других упоминавшихся стран не показали никакой постоянной тенденции к увеличению вертикальной мобильности. То, что происходило, суть всего лишь изменения, при которых периоды большей мобильности вытеснялись впоследствии периодами стагнации и если дело обстоит так, то "теория направленного развития" не основывается на исторических фактах. Да и вообще из единичных фактов не следует заключать, что нечто повторится в будущем снова. Но большая ошибка — выводить из неслучившихся в прошлом фактов прогнозы на будущее.

  Г). В качестве доказательства теории восходящей тенденции ее сторонники часто указывают на уменьшение фактора наследования высоких социальных позиций и на замену его на фактор выборности. Избранные президенты вместо легитимных монархов, избранные или назначенные верховные администраторы вместо наследственной знати, талантливые восхожденцы вместо наследственных владельцев учреждений и т. д.

- таков их аргумент. Сожалею, что мне приходится указывать на элементарные факты, которые, как кажется, забыли защитники этого аргумента. Во-первых, принцип выборности лидеров и королей или других высокопоставленных общественных лиц в прошлом был известен ничуть не меньше, чем сейчас. Вожди и короли большей части первобытных племен выбиралась. Консулы, трибуны и другие политические позиции в Древнем Риме были выборными. Римские императоры избирались или становились императорами в результате насилия или борьбы за власть. Римские католические папы и верховные авторитеты средневековой церкви всегда избирались. Власть во многих средневековых республиках также выбиралась. И это очевидно для каждого, кто хоть немного изучал историю. Но нам могут возразить, что в прошлом эти авторитеты избирались узким кругом привилегированного меньшинства, а сейчас мы имеем дело со всеобщим избирательным правом. И вновь это утверждение неверно. В прошлом во многих политических организациях выборы были всеобщими. С другой стороны, 300 миллионов населения Индии или других британских колоний, аборигенное население колоний Франции, Бельгии также не имеют права голоса при выборах правительства в метрополиях и выработке законов, которые ими управляют. Все это и мираж всеобщности сегодняшнего избирательного права делают аргументы в пользу тенденции перехода от наследования власти к ее выборности ошибочными.

  Неверно также и то, что самые высокие социальные позиции, как, например, ранг монарха, сейчас остаются в руках одной и той же династии на более, правда, короткий срок, чем в прошлом.

  Ответ дают следующие цифры. Если существующие династии Англии, Дании, Нидерландов, Испании и Италии царствуют более 200 лет, а династии Габсбургов, Романовых, Оттоманов, Гогенцоллернов, не говоря уж о других, правили более 300—400 лет (мы не должны забывать, что они были низложены только вчера), то в прошлом средняя продолжительность правления династий была скорее короче, чем длиннее. В Древнем Египте 3-я династия правила 80 лет; 4-я — 150 лет; 5-я — 125 лет; 6-я — 150 лет; 7-я и 8-я, вместе взятые,—30 лет; 9-я и 10-я, вместе взятые,—285 лет; 11-я — 160 лет; 12-я — 213 лет; время правления 13—17-й династий — 208 лет; 18-я — 230 лет; 19-я — 145 лет; 20-я — 110 лет; 21-я — 145 лет; 22-я — 200 лет; 23-я — 27 лет; 24-я — 6 лет; 25-я — 50 лет; 26-я — 138 лет; некоторые "вновь появлявшиеся" династии царствовали от 3 дней до одного-двух лет. Нечто подобное мы наблюдаем и в последовательной смене китайских династий. В Древнем Риме ни одна из династий не правила больше 100 лет, большая же их часть правила несколько лет или даже несколько месяцев (или даже несколько дней). Меровинги проправили во Франции около 260 лет, Каролинги— около 235 лет, Капетинги — 341 год, Валуа — 261 год. Этих примеров достаточно, чтобы показать, что не существует никакого "ускорения" или сокращения "наследственного сохранения позиции монарха" в современный период по сравнению с прошлым. Что же касается вновь образованных республик, то и они могут легко уступить место монархиям в будущем, как это уже не раз происходило в истории. Современные республики следует сравнивать с древними; такое сравнение приводит к заключению, что в древних республиках сохранение положения главы государства внутри одной семьи было столь же коротким, как и в настоящее время.

  Д). Что касается "новых" людей и карьеристов в прошлом и настоящем, то список этих неожиданно выдвинувшихся людей среди монархов и руководителей государств был дан выше. Согласно списку, процент "новичков" среди императоров Западной и Восточной Римских империй был выше, чем среди президентов Франции и Германии; он близок к проценту президентов-"выскочек" США, которые выдвинулись из бедных классов, но намного выше, чем процент этих людей среди монархов и правителей европейских стран за последние несколько столетий. В Европе, за исключением России, процент выдвинувшихся из нижних слоев до позиции монарха в прошлом был выше, чем в самое последнее время. К этим данным можно добавить, что удельный вес римских католических пап, которые выдвинулись из беднейших классов, составляет 19,4%, из средних классов — 18,8, а из знатных и богатых слоев общества — 61,8%. Выдвижение пап из низших слоев общества также более типично отдаленному прошлому, чем последним двум столетиям. Тенденция к непотизму или к наследственному сохранению позиции "папы" внутри одной семьи была заметной, хотя и не в - -т* и христианской церкви, как следовало бы ожидать по гипотезе напрвленного развития, а много позднее — в XIII—XVI веках. То же можно сказать и о верховных церковных авторитетах, и высших эшелонах знати в европейском обществе.

Этих фактов, перечисление которых можно было бы продолжить сколько угодно, чтобы оспаривать вышеупомянутые "тенденции" перехода от наследуемой к выборной или свободно достягаемой "позиции".

  Нет необходимости продолжать перечисление фактов. Очевидно, что тенденция к социальной исключительности и прочности на поздних стадиях развития многих социальных организмов была довольно типичной. Но не будем спешить объявлять эту тенденцию постоянной. Она упомянута здесь только для противопоставления мнимой тенденции усиления социальной мобильности с ходом истории.

Основные выводы.

  1. Основные формы индивидуальной социальной мобильности и мобильности социальных объектов следующие: горизонтальная и вертикальная. Вертикальная мобильность существует в форме восходящих и нисходящих течений. Обе имеют две разновидности:

1) индивидуальное проникновение и 2) коллективный подъем или спад положения целой группы в системе отношений с другими группами.

  2. По степени перемещений справедливо различать подвижные и неподвижные типы обществ.

  3. Едва ли существует такое общество, страты которого были бы абсолютно эзотеричными.

  4. Едва ли существует такое общество, в котором бы вертикальная мобильность была бы свободной, беспрепятственной.

  5. Интенсивность и всеобщность вертикальной мобильности изменяется от группы к группе, от одного периода времени к другом'. (изменения во времени и пространстве). В истории социальных организмов улавливаются ритмы сравнительно подвижных и неподвижных периодов.

  6. В этих изменениях не существует постоянной тенденции ни к усилению, ни к ослаблению вертикальной мобильности.

  7. Хотя так называемые демократические общества зачастую более подвижны, чем автократичные, тем не менее это правило не без исключений.

  Теперь перед нами стоит задача анализа общих черт и механизмов функционирования мобильности в обществе. Когда же он будет проведен, то можно будет подвести итог изучению мобильности в современных обществах.