Петровские реформы и их смысл

и “партикулярность” поведения) на фоне общенародного уклада жизни, резко отличавшегося от жизни дворянства, обострило ощущение стиля, который индексировался различным образом в зависимости от характер пространства (Петербург и Москва, Россия и Европа, подмосковное имение “заглазное” и т. п.), от социального положения (служащий или отставной, военный или статский, столичный или провинциальный и др.). Соответствен но дифференцировались различные знаки поведения: манера разговора, по ходка, одежда, жестикуляция, лексика и т. д.

В русской  дворянской культуре XVIII в. складывался  весьма разветвленный “стилевой  полифонизм каждодневного быта” (Ю. Лотман); реализация поведения в  каждом конкретном случае осуществлялась, как писал ученый, “в результате выбора”, как “одна из возможных  альтернатив”; система жизни русского дворянина строилась как “некоторое дерево”. Обретая в значительной мере игровой, нарочито искусственный  и “художественный” характер, бытовое  поведение строилось по моделям  “поэтики поведения”, заимствованы” из тех или иных произведений искусства (литературы, живописи и театра), что подготовило культ театра и театральности в русской культуре начала XIX в. а вместе с тем и эпоху романтизма.

С изменением места религии в картине мира преобразилось и соотношение  между собой других частей и компонентов  культуры, ее форм и категорий. Так, в концепции мира, утверждаемой Петром I, на место “красоты);

ставится  “польза”; вслед за идеями утилитаризма, полезности началась “борьба с инерцией слова”; традиционный для Древней  Руси приоритет слова, словесного этикета (отождествляемый реформаторами  с косностью и шаблонным мышлением) отходит на второй план перед авторитетом  вещи, материального производства, естественных и технических наук; “в культурной иерархии слово уступило место вещи”, “плетение словес”  сменил деловой стиль, отягощенный  бюрократическим канцеляризмом; введенный Петром гражданский шрифт, противостоявший церковнославянскому, окончательно отделил светскую книжность от религиозной и мирскую, безрелигиозную культуру в целом – от духовной; рукопись была вытеснена газетой, средневековое преклонение перед “чудом” сменила “барочная сенсационность”.

Неизбежный  “упадок литературы” при Петре  компенсировался информативностью словесных произведений; борьба со словесным этикетом породила упразднение  многих запретов как в бытовом поведении, так и в искусстве;

рождались новые жанры и стили в искусстве, прежде немыслимые (например, жанр путешествий, “гисторий”, “эпистол”, кантов и др.); апофеоз вещи

раскрепостил  сюжет литературно-художественных произведений, ставший более занимательным  и динамичным; в результате усиления интереса к вещам и вещественной стороне реальности русской культуре удавалось осваивать новые, прежде заповедные для нее смысловые  области и темы. Реальность мира стала описываться и толковаться  более адекватно и вне соотнесения  с вековыми идеалами религии и  традиционной этики и эстетики; жизненный  и житейский опыт стал постоянным предметом отражения в литературе и искусстве. Литература петровского  времени не породила собственного художественного  стиля, зато полем ее обозрения стала  действительность во всей ее широте и  безграничности.

Принципиально новыми феноменами, немыслимыми в  рамках традиционной русской культуры, явились – в результате Петровских реформ – библиотеки и общедоступный  театр, Кунсткамера (первый музей, собрание вещественных раритетов) и Академия наук, парки и парковая скульптура, дворцовая и усадебная архитектура и морской флот. Апофеоз вещи и борьба с “инерцией слова” были связаны в Петровскую эпоху с упразднением многочисленных запретов в культуре, общественной жизни и в быту, характерных для Средневековья, с обретением нового уровня духовной свободы (ориентированной на динамичную, разомкнутую в будущее событийность – в противоположность древнерусским представлениям о культуре как о вселенском, вневременном континууме – “эхе вечности”, обращенном в прошлое), с освоением новых предметных областей и смыслов. Искусство развивается по преимуществу как окказиональное, т. е. созданное “по случаю” (вирши и театральные постановки, архитектурные сооружения и портреты, песни и канты, тематические проповеди и приклады). Повод мог быть различный – военная победа, тезоименитство, день восшествия на престол и т. п.

Преодолевая статичность и нормативность, русская  культура XVIII в. начала проникаться  принципом историзма: история отныне воспринимается не как предопределение, не как застывшая вечность или  постоянно воспроизводимый эталон, не как идеал мироздания (что было характерно для древнерусской культуры), но как иллюстрация и урок современникам, как результат участия человека в ходе событий, итог сознательных действий и поступков людей, как поступательное движение мира от прошлого к будущему. История отныне предстает как память, как искусственное “воскрешение” прошлого (с целями воспитания или назидания, ради осмысления, анализа извлеченного опыта или отталкивания от прошлого), как “аппликация” на современность, как “урок” настоящему; вместе с тем рождается и ориентация русской культуры на будущее,

ее апелляция  к идеям и установкам развития, а не сохранения динамики, и желанной стабильности. Отсюда развитие в XVIII в. профессионального научного интереса к изучению национальной истории  –становление отечественной истории как науки (В. Татищев, М. Ломоносов, Г. Миллер, М. Щербатов, И. Болтин, А. Шлёцер и др.) и опыта художественного ее осмысления в поэзии, прозе и драматургии (А. Сумароков, М. Херасков, Я. Княжнин, Н. Карамзин и др.).

Появляются  первые представления о социальном и культурном прогрессе как поступательном движении общества вперед, его развитии и совершенствовании – от низших форм к высшим, от варварства к цивилизации. Становится постоянным сравнение с этой точки зрения разных стран и народов, разных культур, и прежде всего сопоставление России с Европой, причем нередко – не в пользу России. На первый план политики Петра выходит преодоление российского отставания в различных социальных и культурных аспектах. Само внедрение тех или иных культурных инноваций продиктовано именно задачами ликвидации культурной отсталости.

Вместо репродуцирования суммы вечных идей и представления  культуры, с точки зрения Средневековья, как феномена, имеющего вневременной и вселенский смысл, – в канун  Петровской эпохи, а тем более  в процессе петровских преобразований возникла и укрепилась идея бесконечности  истории, культура стала восприниматься как поток инноваций, как непрерывное  обновление норм и традиций, идеалов  и форм деятельности, как человеческое творчество, направленное на преобразование среды обитания и общества, наполнение досуга и духовного мира человека различными ценностями внеконфессионального и нерелигиозного происхождения. В то же время человек предъявил свои “права на историю” и попытался овладеть ею, на практике упраздняя различия между вечностью и бренным существованием. Ради этого в культуре петровского времени получили развитие опосредующие культурные звенья, размывающие смысловую грань между Абсолютом и повседневностью, Бытием и бытом и составляющие непрерывную цепочку. Так, в XVIII в. самостоятельное значение в русской культуре начинают обретать наука и искусство, философия и богословская мысль, образование и техническое творчество, т. е. специализированные формы культуры, развивающиеся автономно друг от друга и независимо от своего культурного целого, все более дробного, дифференцированного.

Именно с  этого момента, т. е. фактически начиная  с Петровских реформ, “ядерные”  процессы в русской культуре происходят со все возрастающим участием научно-дискурсивного мышления с его логико-понятийной рефлексией

действительности  и самой культуры. Если учесть, что  науки и научной деятельности, как таковых, не существовало в Древней  Руси, а сама “ученость” понималась как начитанность, причастность к  книжному знанию и узкому кругу образованных людей, то появление научного дискурса в русской культуре следует квалифицировать как поистине революционный сдвиг в сознании людей. Однако применительно к русской культуре XVIII – начала XIX в. в целом наука и научность, вообще положительное знание – при всей своей наступательной активности и расширении сферы своего культурного влияния – все же так и не заняли ведущего положения в русской культуре.

Скептическое  отношение к науке, учености, образованию, предубеждения религиозного толка  против научности и наук были широко распространены среди большинства  дворян и служили предметом сатирического  изображения и осмеяния не только в сатирах А. Кантемира, баснях и  эпиграммах А. Сумарокова, но и в  комедиях Д. Фонвизина, самой Екатерины II. Апология науки и учености у  В. Тредиаковского, М. Ломоносова и других деятелей русской культуры XVIII в. лишь восстанавливала равновесие положения  науки в эру русского Просвещения, требуя для одного этого колоссальных интеллектуальных и литературных усилий. Большое место в официальной  культуре того времени, начиная с  комедий самой Екатерины II (“О время!”, “Обманщик”, “Обольщенный”, “Шаман сибирский”) и кончая сочинениями  профессиональных литераторов, занимало обличение суеверий и религиозного ханжества, противоречащих здравому смыслу и мешающих исполнению дворянством  гражданских обязанностей и государственной  службе. Немалую роль здесь играла и апелляция к науке и общественному  мнению, постепенно завоевывавшим в русском обществе авторитет и смысловую значимость.

Только во второй половине XIX в. в русской культуре начинают утверждаться общественный статус науки и ученого; позитивистская методология научного познания, обращенная к различным предметам; естественно-научные подходы к знанию вообще, включая знание гуманитарное (философия, история, эстетика, литературно-художественная критика и даже само искусство с укрепляющимся статусом и авторитетом реализма); впервые в истории русской культуры философия (в лице Вл. Соловьева и его последователей) обретает систематизированные, логико-концептуальные формы, сопоставимые с классической немецкой и в целом западноевропейской философией. Прошло, по крайней мере, полтора века со времени появления научного дискурса в русской культуре, пока наука стала не просто составной частью русской культуры, но и магистральным направлением ее развития

Так или  иначе, с началом Петровских реформ в России возникла ситуация социокультурного переворота. В русской культуре стал доминировать принцип неограниченной свободы, восторжествовало преодоление обветшавших норм и шаблонов, чуть ли не революционным образом стали трансформироваться культурные ценности, идеи и стиль произведений культуры, формы житейского поведения; стали внедряться новые обряды и традиции, в то время как старые отвергались и осмеивались; изменилась культура быта – все это, разумеется, в рамках жизни довольно узкого круга европейски образованных людей. Присутствие содержательной и формальной “новизны” становилось обязательным требованием русского “Века Просвещения”.

Все эти  социокультурные метаморфозы вступали в резкие и болезненные противоречия с культурными канонами и социальными установками допетровской Руси. Быстрая и ничем не подготовленная “ломка” культурной парадигмы, осуществлявшаяся в русской истории впервые, привела к жестко антиномичному противостоянию двух во многом взаимоисключающих систем ценностей – древнерусской и общеевропейской (в российской интерпретации) – и углублению социокультурных противоречий России в Новое время. Однако существовало такое содержательное (цивилизационное) начало, которое объединяло эпоху Древней Руси и новой России; этим началом была идея сильного, централизованного, деспотического государства – идея, равно актуальная для Московской и петровской Руси. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Петровские  реформы в области культуры и  их значение

Петровские  реформы трудно оценить однозначно, они имели двойственный характер. Прежде всего, сделанный Петром выбор  между Востоком и Западом в  пользу последнего был исторически  необходимым и потому правильным. Попытки сохранить прежнюю самобытную Россию в неизменном виде вряд ли были осуществимы, либо они могли привести к утрате Россией своей самостоятельности и независимости, а вместе с этим -  к исчезновению ее самобытности.

Начатые Петром преобразования вызвали экономический  рост России, позволили ей значительно  расширить свою территорию - за счет присоединения Крыма, Северного  Причерноморья, Северного Кавказа  и западных земель, превратили ее в  великую и могучую империю. Благодаря победам в Северной и турецких войнах Россия получила статус балтийской и черноморской державы. В ней возникли новые крупные города - Санкт-Петербург, ставший столицей государства, Севастополь, Екатеринослав, Екатеринодар, Екатеринбург, Одесса и др.