Менталитет как форма социокультурной преемственности

     МЕНТАЛИТЕТ  КАК ФОРМА

     СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ  ПРЕЕМСТВЕННОСТИ

     В условиях современного глобализирующегося мира особую актуальность приобретает  проблема поддержания национально-культурной идентичности. Социально-философская  мысль все с большей интенсивностью обращается к анализу тех феноменов, которые выполняют функции трансляции устойчивых, стабильных компонентов культуры. Для их обозначения используют различные термины, фиксируя многообразные грани одного явления: социальное наследование, социальная память,  историческая память, габитус, в этом же контексте звучит и понятие менталитет и национальное самосознание. В целом же воспроизводство социальных структур и культурных форм, составляющих основание данного общества, выступает как социокультурная преемственность. К формам социокультурной преемственности можно отнести объективированную социальную память, интерсубъективную социальную память и менталитет. Объективированная социальная память – это социальная информация, организованная  по принципу автономии и содержащая в себе продукты человеческой деятельности.  Она аккумулируется  в предметах  материальной культуры на протяжении существования человеческой культуры в целом. Это  автономный мир информации, существующий без познающего субъекта, но приобретающий вид информационного потока лишь при взаимодействии с  познающим субъектом. В отличие  от объективированной социальной памяти интерсубъективная  социальная память и менталитет – это инкорпорированные формы социокультурной преемственности, имеющие своего познающего субъекта, которым может быть как конкретно-исторический человек, так и какая-либо социальная система, (социальная группа, этнос, нация  и т.д.).

     Интерсубъективная социальная память – это инкорпорированная  социальная информация, организующаяся в результате взаимодействия познающего субъекта с  объективированной социальной памятью,  потоками  информации о внутреннем состоянии социума  и об окружающей его  среде, и потоками, несущими  в себе новейшую  информацию, полученную в результате логико-гносеологических исследований   (новые открытия в науке и т.д.). Эта форма преемственности несет в своей основе официальную систему ценностей, сложившуюся в результате взаимодействия вышеперечисленных информационных потоков,  и имеет идеологическую направленность. Она фильтрует вновь поступающую информацию на предмет социальной значимости. Интерсубъективная социальная память обеспечивает целостность социальной системы, выступает как социализирующий механизм, рассчитанный, прежде всего, на сознательное восприятие. Она хранит в себе социальную информацию, «высвеченную» в объективированной социальной памяти и полученную в процессе взаимодействия с внешней средой (в том числе новейшие открытия), а так же сведения о динамических процессах, происходящих внутри этой социальной системы. Все это преломляется через данную систему ценностей и тестируется на предмет социальной значимости. После чего  информация транслируется по средствам коммуникации.

     Система ценностей конкретного общества высвечивается из множества систем ценностей, существующих в объективированной социальной памяти. Иногда она не высвечивается целиком, а используется в усеченном или в поправленном виде, являясь сутью официальной идеологии. Например,  любовь к ближнему «вообще» превращается в любовь только к «товарищу по классу» или к человеку своей национальности, или к представителю своего религиозного исповедания. Таких примеров в истории не мало... Почему же одни тексты или часть текстов высвечиваются, а другие гаснут? Что определяет парадигму «память-забвение»? Вопрос о причине этого явления вплотную подводит к исследованию такой инкорпорированной формы социокультурной преемственности как менталитет. Тема эта сейчас широко обсуждается философами, социологами, политологами, историками, а слова «ментальность», «менталитет» стали весьма популярными [1]. Идея «ментальности» возникла среди историков школы «Анналов», повернувших историческую науку от исследования объективных социально-экономических отношений к анализу устойчивых структур духовной жизни, поиску базовых структур сознания. «Конечно, существует громадная неопределенность и большое разночтение в том, что понимается под ментальностью и при всей своей неопределенности дефиниций ясно, что историки обратились  к более глубоким «пластам залегания» ментальности, увидев  в ней систему образов и представлений социальных групп, все элементы которой тесно взаимосвязаны и сопряжены друг с другом и функция которой  быть регулятором их поведения и бытия-в-мире» [1. с. 51].  В трудах М. Блока,  Л. Февра и их последователей  нередко встречается понятие mentalite. Оно заимствовано, вероятно, из сочинений известного этнолога и социолога Л. Леви-Брюля.  Но Леви-Брюль писал о «пралогическом мышлении» дикарей, и Блок и Февр, несомненно, не вкладывали в термин подобного значения. Они обозначают этим емким и непереводимым однозначно на русский язык словом то «умонастроение», то «умственные способности», то «психологию», то «склад ума». А может быть и весь тот комплекс основных представлений о мире, при посредстве которых человеческое сознание в каждую данную эпоху перерабатывает хаотичный и разнородный поток восприятий и впечатлений в упорядоченную картину мира. В этом случае французское слово mentalite по смыслу приближается к русскому «мировиденью» [2]. Можно сказать, что менталитет стоит у истоков процесса, в котором «комплекс представлений о мире» перерабатывает и упорядочивает хаотическую социальную информацию в «картину мира». Следовательно, можно предположить, что в социальном бытии существуют механизмы, способные упорядочить хаотически существующую информацию и создавать,  таким образом,  момент жизневосприятия в человеческом сознании. Однако, исследование этого «комплекса представлений о мире» таит в себе немалую сложность из-за противоречивости трактовки менталитета. Так, существует мнение, что социальную память следует изучать не на основе анализа наличия или отсутствия в массовом сознании конкретных исторических сведений, а как набор мыслительных реакций, сформировавшихся в ходе исторического развития (менталитете). Например,  И. К. Пантин  считает, что в «менталитете определенной нации откладывается  … ее исторический опыт, перипетии ее формирования и развития. Менталитет… это своеобразная память народа о прошлом, психологическая детерминанта поведения миллионов людей, верных своему сложившемуся «коду» в любых обстоятельствах, не исключая и катастрофические» [1, с. 30].

     Психологической детерминантой можно также назвать  и «габитус» Пьера Бурдье, представляющий собой ансамбль диспозиций действия, мышления, оценивания и ощущения. Это совокупность черт, которые приобретает индивид, диспозиции, которыми он располагает, или, иначе говоря, свойства, результирующие присвоение некоторых знаний, некоторого опыта. Габитус есть ментальная структура, продукт определенной социальной структуры. За ним стоит огромная работа по образованию и воспитанию в процессе социализации индивида, по усвоению им не только эксплицитных, но и имплицитных принципов поведения в определенных жизненных ситуациях. Интериоризация такого жизненного опыта, зачастую оставаясь неосознаваемой, приводит к формированию готовности и склонности агента реагировать, говорить, ощущать, думать определенным – тем, а не другим – способом [3]. Габитус есть, как и менталитет, образ мышления, однако, ставить между ними знак равенства  нельзя. Габитус Бурдье – это результат интериоризации, то есть такой образ мышления, который формируется посредством усвоения структур внешней социальной деятельности. При этом интериоризация понимается как становление подлинно человеческой формы психики, благодаря освоению индивидом человеческих ценностей. Следовательно, если по П. Бурдье жизненный опыт бывает и неосознаваемым, то это результат перехода  внешнего, социального внутрь психики, что, по его мнению,  в огромной степени и формирует бессознательное как коллективное, так и индивидуальное. Однако  главным содержанием коллективного бессознательного, если исходить из работ К. Юнга, являются архетипы, не имеющие к  интериоризации никакого отношения [4]. Категориальная сложность здесь очевидна так же, как очевидна определенная связь социальной памяти, менталитета, габитуса и коллективного бессознательного. Если предположить, что содержанием формы социокультурной преемственности под названием «менталитет» являются как сознательные и бессознательные продукты интериоризации, так и элементы коллективного бессознательного К. Юнга, то тогда габитус П. Бурдье  есть часть менталитета, отвечающая за долговременные структуры ценностного порядка, являющиеся элементом интерсубъективной социальной памяти, но вытесненные в подсознание. То есть габитус есть та часть ментальной формы социокультурной преемственности, которая создается в процессе интериоризующего влияния  на  личное бессознательное. Таким образом,  менталитет интуитивно как бы является носителем определенного  интериоризационного ценностного порядка, но это не значит, что этот ценностный порядок является сущностью менталитета. По мнению А. С. Панарина,  если интерпретировать менталитет как культуру, то эта культура выступает, с одной стороны, как традиция, способная тормозить определенные новации, если они не соответствуют ее «архетипам». С другой стороны, она выступает как «церковь» – инстанция, которой дано легитимировать те или иные начинания, давать им духовную санкцию, освящать или, напротив, отлучать их. И хотя культурная легитимация, в отличие, от политико-правовой, носит неявный характер, значение ее не следует приуменьшать. В истории мы неоднократно наблюдаем, как преобразовательная воля иссякала, наталкиваясь на скрытые социокультурные барьеры... Речь идет об открытии известных «инвариантов» социального бытия, посягательство на которые угрожает опасными деформациями. Об этих инвариантах сегодня свидетельствует экология и культурная антропология, противостоящие произволу «прометеевой воли», направленной на переделку природы, культуры и истории [1]. При этом понятие инварианта не надо натурализировать. Наряду с природными инвариантами, выступающими на уровне генетического кода или на уровне биоценоза, существуют и инварианты культуры – долговременные структуры архетипического или ценностного порядка, к последним относятся, например, известные десять заповедей. Кроме того, есть инварианты национальной истории. З.Фрейд говорил о неосознанном инфантильном опыте, который скрыто воспроизводится в характере и поведении взрослого человека, образуя своего рода «канву» [5].  В истории народов тоже имеются ключевые события этногенеза, влияющие на формирование стереотипов национального поведения и неосознанно воспроизводящихся в каждом новом поколении. Если опираться на трактовку подсознательного у З.Фрейда, то процесс взаимодействия этой, во многих случаях,  противоречивой информации можно представить следующим образом: в менталитете сложным и причудливом образом переплетаются бессознательные влечения и информация, порожденная общественной жизнью человека. Затем система ценностей интерсубъективной социальной памяти подвергает это переплетение строгой  цензуре, в том числе и на подсознательном уровне. В результате и появляются ментальные установки, особый стиль мышления со своей культурной цензурой, которая существует в обществе наряду с политико-правовой  идеологической цензурой.

     Эти две цензуры могут и «не  понимать» друг друга, что является симптомом неблагополучия в обществе. В нормально функционирующей социальной системе политико-правовая, идеологическая «цензура» интерсубъективной социальной памяти должна находить консенсус с неявной, неформальной ментальной «цензурой». Более того,  интерсубъективная социальная память для того и создается менталитетом, чтобы существовала некая гарантия от прорыва коллективного бессознательного, так как менталитет в отдельных случаях конкретизирует информацию на предмет социальной значимости, находясь под влиянием бессознательных влечений, создавая в этом случае искаженный механизм легитимации. Таким образом, интерсубъективная социальная память как сверхиндивидуальный интеллект, представляет собой механизм, восполняющий недостатки индивидуального  сознания, и в этом отношении, представляющий ему дополнение. Менталитет активно взаимодействует с интерсубъективной социальной памятью, в своих верхних слоях как бы сливаясь с ней, с другой стороны, он есть «глубинный уровень сознания», включает в себя и бессознательное. Кроме того, постоянно подвергаясь социализирующему воздействию интерсубъективной социальной памяти, менталитет одновременно является основным формирующим ее принципом. Он высвечивает официальную систему ценностей, как бы оценивая многообразие систем ценностей, входящих в объективированную социальную память, при этом учитываются и внешние параметры, такие, как окружающая среда...

     Менталитет  формирует интерсубъективную социальную память, в свою очередь интерсубъективная  социальная память формирует и социализирует  менталитет, фильтруя социальную информацию на предмет социальной значимости, но этот процесс идет долго и сложно. Так, процесс христианизации европейской культуры на ментальном уровне еще очень далек от завершения.  Мы справились с явным язычеством, но так называемое «тонкое идолопоклонство»:  любостяжание (культ денег),  чревоугодие, гордость и тщеславие [6]  прочно закреплены в нашей цивилизованной жизни.

     А. Я. Гуревич называет взаимодействие интерсубъективной социальной памяти и менталитета целостностью. В  комментариях  к работе М. Блока «Апология истории или ремесло историка»,  он пишет, что  мироощущения и мировосприятие людей данного общества, их верования, навыки мышления, социальные и этические ценности, отношение к природе, переживание ими времени и пространства, представления о смерти и загробном существовании, толкование ими возрастов человеческой жизни… в каждую эпоху взаимно связаны, образуют некоторую целостность. Эта «модель мира» или «картина мира», обусловленная социальной и экономической действительностью и культурной традицией, включается в объективные отношения производства и общества [2]. Тем не менее,  сам М. Блок разделял историю на социальную и ментальную. «Но у историков  психология занимается лишь ясным сознанием. Читая книги по истории можно подумать, что человечество состояло сплошь из логически действующих людей, для которых в причинах их поступков не было ни малейшей тайны. При нынешнем уровне исследований психической жизни и ее темных глубин – это еще одно доказательство того, как всегда трудно отдельным наукам идти в ногу со всеми остальными науками» [2. с. 110]. Можно предположить, что Блок имел в виду необходимость комплексного подхода к изучению истории, основанного на коэволюционном подходе или хотя бы предполагал необходимость взаимодействия истории, социологии и психологии. Так считал Л. П. Карсавин, отмечавший, что исторический процесс… это процесс социально-психический, и его невозможно постичь без анализа коллективных психических явлений, в основе которых  лежат и биологические детерминанты [7].

     Проблема взаимодействия наук по сути дела отчетливо просматривается при анализе литературы по социальной памяти и менталитету [1, 2, 3, 8, 9, 10].  Если социальную память преимущественно исследует социология, то менталитет –  прерогатива психологии. При попытке объединения этих двух понятий возникает ряд противоречий, связанных,  прежде всего,  с социализирующей функцией, а также такими понятиями как социально-значимая или деструктивная информация. Деструктивный момент при исследовании социальной памяти, которая может концентрироваться и в менталитете, как бы опускался,  не находя своего объяснения. Тем не менее, такой подход нельзя считать ложным, это конкретное проявление истины. Единство менталитета и социальной памяти, как уже указывалось выше, существует, но социальная память – это не менталитет, хотя и менталитет тоже. И если разделить ее на объективированную и интерсубъективную, то корни последней уходят именно в менталитет, а первая не имеет к менталитету никакого отношения: объективированная социальная память автономна, хотя и активно взаимодействует с интерсубъективной социальной памятью и с менталитетом. Социализирующая функция является основой интерсубъективной социальной памяти и ее воздействие на менталитет огромно. Но при этом именно менталитет формирует стержень интерсубъективной  социальной памяти —  систему ценностей. Менталитет есть система оценивания, но при этом не надо забывать, что корни его в коллективном бессознательном, а коллективное бессознательное содержит в себе и деструктивные начала. Но не стоит сводить возникновение системы оценивания только к чувственному  инстинктивному принципу. Здравый смысл, связанный с чувством самосохранения,  рациональный подход особенно  необходимы для того, чтобы протестировать социальную информацию на предмет социальной значимости.

       Таким образом, в качестве формы  социокультурной преемственности  менталитет можно определить  как инкорпорированную социальную  информацию, организующуюся  в результате  взаимодействия объективированной  социальной памяти, интерсубъективной социальной памяти, внешней информации об окружающей среде и коллективного бессознательного. Назначение менталитета - обеспечение целостности социальной системы. Но, в отличие от интерсубъективной памяти, он в большей степени зависит от информационных потоков коллективного бессознательного. При превалировании этих потоков в менталитете, и прорыве их в массовое сознание в чистом виде,  в обществе начинаются деструктивные процессы, которые могут привести к  самым печальным последствиям.