Михаил Федорович
не удовлетворился таким ответом
и писал боярам, в конце апреля,
следующее: “по прежнему и
по этому нашему указу велите
устроить нам золотую палату
царицы Ирины, а матери нашей
- хоромы царицы Марии; если
лесу нет, то велите строить
из брусяных хором царя Василия”
.
Когда царь
прибыл к Троице-Сергеевской лавре,
к нему явились дворяне и
крестьяне, ограбленные казачьими
шайками, бродившими около Москвы.
Михаил Федорович объявил послам
от собора, что он с матерью
дальше не поедет и по этому
поводу писал боярам и собору
в Москву, что, если “грабежи
и убийства не уймутся, то
какой от Бога милости надеяться?”
Наконец, 2 мая совершился торжественный
въезд Михаила Федоровича в
Кремль. Люди от мала до велика
вышли за город навстречу государю.
Царь и мать его слушали
молебен в Успенском соборе, после
чего всяких чинов люди подходили
к царской руке и здравствовали
великому государю. В том же
Успенском соборе 11-го июля Михаил
Федорович венчался на царство,
при чем государь повелел “для
своего царского венца во всяких
чинах быть без мест” . Дьяк
Петр Третьяков объявил порядок
торжества: боярин князь Мстиславский
будет осыпать государя золотыми,
боярин Иван Никитич Романов
будет держать шапку Мономахову,
боярин князь Дмитрий Тимофеевич
Трубецкой - скипетр, новый боярин
князь Пожарский - яблоко (державу)
. Тотчас же Трубецкой бил челом
на Романова, что ему меньше
Романова быть неуместно. Тогда
государь сказал Трубецкому: “Известно
твое отечество перед Иваном,
можно ему быть тебя меньше,
но теперь быть тебе его
меньше, потому что мне Иван
Никитич по родству дядя, быть
вам без мест” . Таким образом
уладили это дело. На другой
день венчаний (12 июля) , во время
празднования именин царя, Кузьма
Минин был пожалован в думные
дворяне.
Михаил Федорович
не отпустил из Москвы выборных
земских людей до 1615 года, когда
их заменили вновь избранные.
Земский собор в течении десяти
лет, с 1613 по 1622 г. г., постоянно
находился в Москве, а после
постоянного собора уже не
было, но соборы созывались часто
и длились долго. При чем
иногда все обстоятельства дел
предлагались на рассмотрение
непосредственно самим царем.
Так из акта собора 12 октября
1621 г. известно, что сам царь
Михаил Федорович держал речь
пред собором о неправых и
обидных действиях польского
короля. Эти соборы не только
не уменьшали значения царской
власти, но и напротив, ее закрепляли.
После страшных
смут стало происходить полное
обеднение и разрушение государства,
и необходимо было, чтобы проявилось
особое “напряжение” народных
сил, которое спасло бы отечество
от угрожавшей ему опасности.
Личность самого государя Михаила
Федоровича, в высшей степени
симпатичная, своим обаянием способствовала
укреплению царской власти и
идеи самодержавия. При нем печать
государственная была сделана
больше, введен новый титул “самодержца”
, а над головами орла вырезаны
короны. Царь Михаил Федорович
был человек мягкий, добрый. Своими
душевными качествами он производил
на народ самое выгодное впечатление.
Доброта царя не допускала
возможности предположить, чтобы
какая-нибудь несправедливость могла
исходить от такого великодушного
царя, а если и случалось что-нибудь
подобное, то в глазах народа
вся ответственность падала на
лиц, стоявших между ним и
верховною властью.
В начале царствования
Михаила Федоровича главною заботою
являлось преследование и уничтожение
разбойничьих шаек, причем с Заруцким
пришлось вести настоящую войну.
Он был взят в плен стрельцами в Астрахани,
и с Мариною Мнишек и её сыном привезен
в Москву, где Заруцкий и сын Марины были
казнены, а она сама умерла в тюрьме. Кроме
того, приходилось считаться с Швецией,
которая имела своего кандидата на русский
престол, королевича Филиппа, и вела войну
с Москвой. Заключенный в начале 1617 года
Столбовский договор вернул Новгородскую
область, а также дал возможность Москве
обращаться смелее с Польшей, с которой
Михаил Федорович хотел заключить мир,
чтобы освободить своего отца, Филарета
Никитича, из плена. Польский претендент
на московский трон, Владислав, подступал
к Москве и, соединясь с гетманом Сагайдачным,
пришедшим к нему на помощь с 20.000 казаков,
угрожал Москве, где, в это время “явившаяся,
комета стояла над самым Кремлем” , предвещая
взятие Москвы. Страх обуял всех московских
жителей. Сагайдачный попробовал ворваться
в Москву, но был отбит. Тогда Владислав
отступил к Троицкой лавре и требовал
её сдачи, но безуспешно. Затем он вступил
в переговоры и около лавры, в деревне
Деулин, было заключено Деулинское перемирие,
по которому решено было разменяться пленниками.
Польша удерживала свои завоевания - Смоленск
и Северскую землю, а Владислав отказался
от претензий на московский престол.
1-го июля 1619 г.
на реке Поляновке, близ Вязьмы,
произошел обмен пленных, и
митрополит Филарет возвратился
на родину. Его въезд в Кремль
был ознаменован целым рядом
торжественных встреч по пути,
по городам, наконец, на переезде
через речку Ходынку, его встретили
московские власти: все бояре,
дворяне и приказные люди. После
бояр встречали гости, купцы
и всякие “жилецкие” люди. 14-го
же июля, не доезжая речки Пресни,
встретил митрополита сам царь
и поклонился отцу в ноги. Филарет
Никитич тоже преклонился пред
своим сыном и царем, и долго
оба оставались в таком положении,
не решаясь встать, ни говорить
от радости. Поздоровавшись с
сыном, Филарет сел в сани, а
государь со всем народом шел
впереди пешком. Вскоре, по возвращении
из плена, Филарет Никитич был
посвящен в сан патриархa иерусалимским
патриархом Феофаном, приехавшим
в Москву за милостыней.
С тех пор
началось так называемое двоевластие:
Михаил Федорович стал управлять
государством с помощью отца-патриаpxa,
которому был присвоен, как и
царю, титул “великого государя”
. От имени обоих решались все
дела, обоими государями принимались
посольства и обоим им подносились
послами дары и подарки. При
таких приемах послов местничество
(конфликт из-за сравнения знатности
рода) ставило в затруднительное
положение государя. Так, например,
при представлении персидского
посла, рынды (телохранители) исчезли.
Один сбежал и спрятался неизвестно
куда, так что его не могли
сыскать, а другой сказался
больным, но его привезли во
дворец и назначили к нему
в товарищи рындой князя Ромодановскаго.
Мнимо больной Чепчугов бил
челом на Ромодановскаго, а князь
Пожарский на Чепчугова, что
он бесчестит их род по однородству
с Ромодановскими.
До чего дошло
местничество, видно из того, что,
когда государь велел назначить
рынд, во избежание местничества,
из людей не родословных, “меньших
статей” , которые бы не могли
хвастаться службою предков, то
при назначении рындами стряпчих
Телепнева и Ларюнова, один из
них бил на другого, основываясь
на том, что отец одного городовой,
сын боярский, а другого -лишь
подьячий. Таким образом, хотя
царь “для докуки и челобитья
велел от меньших статей выбирать,
но и те бьют челом” . Такова
была тогда сила местничества.
Филарет Никитич скоро разогнал
тех, кого выдвинуло родство
с его женой, а также возобновил
дело царской невесты Марии
Хлоповой, из преданного Романовым
рода Желябужских, которая жила
при Марфе и в 1616 г. была
объявлена невестою Михаила Федоровича
и ей дали имя Анастасия.
“И молитва наречению ей была
и чины у ней уставили по
государскому чину, то есть честь
и бережение к ней держали,
как к самой царице, и дворовые люди крест
ей целовали и в Москве и во всех епископиях
Бога за нее молили, то есть вспоминали
на эктиньях” .
Но личное неудовольствие
Салтыкова на одного из родственников
Хлоповой расстроило свадьбу,
так как заболевшую невесту
признали “испорченной” и сослали
вместе с родными, обвиненными
в обмане, в Тобольск. Интрига
была открыта, Хлопову решили
вернуть из ссылки, так как
Михаил Федорович продолжал любить
свою невесту и воспротивился
желанию матери жениться на
другой. Однако, инокиня Марфа, стоявшая
за Салтыковых, настояла на том,
чтобы Хлопову оставили в Нижнем-Новгороде,
поселив во двор умершего Козьмы
Минина, а Салтыковы были отправлены
на житье в свои вотчины.
Михаил Федорович
женился на 29 году своей жизни
на Марии Владимировне Долгорукой,
скоро умершей, на следующий
год царь вступил во второй
брак с Евдокиею Лукьяновной
Стрешневой.
По рассказу
П. Львова, биографа отца невесты:
“накануне послали царския повозки
за девицами из знатнейших
фамилий, приехавших в Москву
для выбора. Эти девицы сопровождались
матерями или ближайшими родственницами;
на них была одежда, жалованная
царем. По представлении девиц
инокине Марфе Ивановне, матери
и родственницы разъехались по
домам. При каждой девице осталась
только одна прислужница, в
комнатах для них отведенных,
находились по обеим сторонам
кровати. В полночь Михаил, с
матерью своей, пошел осматривать
невест. По окончании осмотра
инокиня Марфа спросила сына,
на которую из девиц пал
его выбор. И очень удивилась,
услышав, что он предпочел прислужницу
одной из привезенных девиц.
Мать убеждала Михаила, чтобы
он помыслил, как оскорбятся этим
выбором князья и бояре, наконец,
требовала от него решительного
отказа, так как до восхода
солнца он должен в Успенском
соборе в присутствии патриарха
и духовенства объявить имя
будущей своей супруги. Михаил
отвечал: “По воле только Божией
и твоей принял я венец и
царство; ни в чем не посмею
быть ослушным матери моей. Ты
всегда была наставницею и
моим покровом - все исполню... Но
сердце мое никогда не выберет,
никогда другой не полюбит... Я
опредлен к одним бедствиям!
Первой супруги лишился в первые
месяцы брачного союза, невесты
лишаюсь при самом избрании. Она
не знатной породы; может быть,
она терпит бедность, горе и
я испытал нужду и гонение”
.
Слезы полились
из глаз Михаила, и, глядя
на сына, мать его сказала: “Судьбы
небесные тебя сохранили, они
назначили тебе царство... Воля
Божия да будет с тобой! Возьми
ту, которая пришлась тебе по
мысли и по сердцу” . Между
тем, инокиня Марфа послала
разведать о роде прислужницы,
которая оказалась дочерью бедного
можайского дворянина Лукьяна
Степановича Стрешнева, а девица,
при которой она находилась, её
дальнею родственницей, угнетавшей
ее своим своенравием. Когда
же патриарх Филарет благословлял
сына своего, то он сказал: “Бог
за благочестие прославил тебя
и почтил царством, и впредь
за благочестие твое и царицы
Евдокии да соблюдет вас от
врагов …” . Во время благовеста
к молебствию были представлены
Евдокии дочери князей и бояр.
В смятении души, скромная и
кроткая Евдокия, не допускала
девиц целовать свою руку, но
сама целовала каждую из девиц.
На другой день, по совершении
обряда обручения, отправлены
были от царя бояре к отцу
невесты с царской грамотой, в
которой уведомляли его, что,
по благости Божией, Евдокия избрана
царской невестой. Посланные застали
Стрешнева в поле с сохою,
возделывающего ниву для посева
ржи. После, живя в царских
хоромах, Стрешнев не забыл
своей избы с соломенной кровлей;
на стенах одной из комнат
он развесил свою прежнюю одежду,
опояску и обувь. Каждое утро,
до своей кончины, отдергивая
завесу, он говорил: “Лукьян! помни,
что ты был, и что ты есть;
помни, что все это получил
от Бога. Не забывай Его милосердия,
помни Его заповеди. Делись всем,
что имеешь, с бедными, они твои
братья. Не утесняй никого; ты сам был
беден. Помни твердо, что все земное величие
- суета, и что Бог одним словом может обратить
тебя в ничто” .
С приездом
Филарета и посвящения его
в патриархи, он задумал важные
государственные вопросы и ставил
их на разрешение земских соборов.
Так, в июне 1619 г. собору были
предъявлены, сделанные царю патриархом
указания, что с разоренной земли
берутся подати: с одних по
дозорным книгам, т.е. по податной
оценке имуществ сообразно их
благоустроенности, а с других,
не менее разоренных, взимаются
по писцовым книгам, т.е. по
простой податной переписи, при
которой не обращалось внимания
на благосостояние плательщиков.
Собор постановил: произвести снова
перепись в местностях не разоренных,
писцов и дозорщиков выбрать
из надежных людей, привести
их к присяге, взяв обещание
писать без взяток и работать
“вправду” .
Воеводы и приказные
в областях позволяли себе
ряд насильственных действий
и беззаконий, в 1627 году правительство
решило восстановить повсеместно
губных старост. Эта мера ограничивала
круг влияния воевод, многие города
воспользовались ею и просили,
чтобы у них не было воевод,
а были только губные старосты,
но некоторые города оставались
недовольны губными старостами
и просили назначения воевод.
Желая также
привить в России “разные промыслы”
, правительство призывало на
льготных условиях промышленников
иностранцев. Среди них встречались
“рудознатцы” , оружейники и литейщики.
Отыскивая руды, правительство заботилось
об оружейном и литейном деле.
Тула славилась выделкою оружия,
а в 1632 г. голландский купец
Андрей Вижусь получил позволение
построить там завод для литья
пушек и ядер.
В 1642 году было
положено начало преобразованию
военного устройства, с помощью
иностранных офицеров было начато
обучение “русских ратных людей”
иностранному строю и стали
появляться полки с иностранными
названиями, солдатские, рейтарские, драгунские.
Полки эти были переходной
ступенью к постоянной, регулярной,
национальной армии в России.
Собор 1642 г. постановил формирование
в том же году двух Московских
выборных полков солдатского
строя, под названием 1-го и
2-го выборных, впоследствии 1-го Московского,
иначе. Лефортовского, и Бутырского.
Оба названы от слобод, в которых
квартировались - Лефортовской и
Бутырской. Шефом Бутырского полка
был некий иностранец Альциль,
полк состоял из 52 рот, в каждой
роте было по 60 человек. 1-ый Московский
выборный полк исчез в конце
второй половины XVIII в., и до сих
пор он не появлялся в истории.
После Альциля командовали полком
генерал - майор Кровков, полковник
Жданов, иноземец Бюст, причем с
упоминанием имен Жданова или
Бюста, полк упоминался в официальных
актах также и Бутырским. В
начале Крымского похода, в 1687
г., командиром Бутырского полка
был знаменитый потомок Карла
II, шотландец Патрик Гордон, служивший
прежде в шведских, затем в
польских войсках и сражавшийся
против татар и русских, он
поступил на русскую службу
майором.