Николай II: путь к трагическому концу

3. ТРАГИЧЕСКИЙ КОНЕЦ ДИНАСТИИ 

3.1 Отречение Николая  от престола 

27 февраля  1917 г. Николай II записал в дневнике: «В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия!». Государь послал в мятежную столицу генерала Николая Иванова, приказав ему «с войсками водворить порядок». Но из этой попытки в конечном итоге ничего не вышло.

В последний  день февраля государь отбыл из Могилёва в Царское село. Однако по дороге поступили сведения, что путь занят  восставшими. Тогда царский поезд  повернул в Псков, где находился  штаб Северного фронта. Сюда Николай II прибыл вечером 1 марта.

Здесь государь узнал о том, что попытка  Н. Иванова «подавить бунт» в  столице закончилось неудачей. Стало  ясно, что успокоить Петроград  силой не удастся. В ночь на 2 марта  Николай II вызвал главнокомандующего фронтом генерала Николая Рузского и сообщил ему: «Я решил пойти  на уступки и дать им ответственное  министерство». «Я берёг не самодержавную  власть, а Россию, -  говорил государь, – Я не убеждён, что перемена формы  правления даст спокойствие и  счастье народу…».

Николай Рузский немедленно сообщил о  решении царя по прямому проводу  Михаилу Родзянко. Тот отвечал: «Очевидно, что Его Величество и вы не даёте  себе отчёта в том, что здесь происходит,  настала одна из страшнейших революций, побороть которую будет не так  легко… Время упущено и возврата нет». М. Родзянко сказал, что теперь необходимо уже отречение Николая  в пользу наследника.

Узнав о таком ответе М. Родзянко, Н. Рузский  через Ставку запросил мнение всех главнокомандующих фронтами. Утром  в Псков стали приходить их ответы. Все они умоляли государя для спасения России и успешного  продолжения войны подписать  отречение. Вероятно, самое красноречивое послание пришло от генерала Владимира Сахарова с Румынского фронта. Предложение об отречении генерал назвал «гнусным». Он выражал негодование по адресу думы: «Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся царя своего, а разбойная кучка людей, именуемая Государственной думой, предательски воспользовалась удобной минутой для своих преступных целей…». А закончил неожиданно: «Переходя к логике разума и учтя создавшуюся безвыходность положения, я, непоколебимо верный поданный Его Величества, рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом является решение пойти навстречу уже высказанным условиям».

Около 14 часов 30 минут 2 марта об этих телеграммах  было доложено государю. Николай Рузский  также высказался за отречение. «Теперь  придётся сдаться на милость победителя» - так он выразил своё мнение приближенным царя. Подобное единодушие вождей армии  и Думы произвело на императора Николая II сильное впечатление. Особенно его поразила телеграмма, присланная великим князем Николаем Николаевичем…

«Если я помеха счастью России, - сказал государь, по воспоминаниям генерала Д. Дубенко, - и меня все стоящие  ныне во главе её общественных сил  просят оставить трон, то я готов  это сделать, готов даже не только царство, но и жизнь отдать за родину…  Но я не знаю, хочет ли этого вся  Россия». Участник этой сцены генерал  С. Саввич рассказывал: «Наступило общее молчание, длившееся, как мне показалось, около двух минут. Государь сидел в раздумье, опустив голову. Затем он встал и сказал: «Я решился. Я отказываюсь от престола». При этом государь перекрестился. Перекрестились и все мы».

Уже решив отречься, Николай II продолжал колебаться, кому передать престол: сыну или брату. Он посоветовался со своим лейб-хирургом профессором Сергеем Фёдорвым. «Я приказываю вам, - сказал царь, - отвечать мне откровенно. Допускаете ли вы, что Алексей может вылечиться?» «Нет, Ваше Величество, - отвечал врач, - его болезнь неизлечима». «Императрица давно так думает; я ещё сомневался… Уже если Бог так решил, я не расстанусь со своим бедным ребёнком».

Вечером того же дня в Псков прибыли  депутаты Думы А. Гучков и В. Шульгин. Государь принял их в своём вагоне. В книге «Дни» В. Шульгин так  передавал слова Николая II: «голос его звучал спокойно, просто и точно.

   - Я принял решение отречься от престола… До трёх часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына Алексея… Но к этому времени я переменил решение в пользу брата Михаила… Надеюсь вы поймёте чувства отца… последнюю фразу сказал тише …»

Николай передал депутатам манифест об отречении, отпечатанный на пишущей машинке. На документе стояла дата и время: «2 марта 15 часов 5 минут».

В своём  дневнике в этот день Николай записал: «По его словам (Родзянко), положение  в Петрограде таково, что теперь министерство будет бессильно что-либо сделать, так как с ним борется  социал-демократическая партия в  лице рабочего комитета. Нужно моё  отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев всем главнокомандующим… Пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал им подписанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжёлым чувством пережитого.  Кругом измена, и трусость, и обман!»  

Последняя фраза звучала совершенно необычно в очень сдержанном и скупом на эмоции дневнике Николая II…  

Рис. 3.1.1 Отречение от престола императора Николая II. 2 марта 1917г. 

3.2 После отречения  

Николай подписал отречение от престола и  отправился в Могилёв, в Ставку. 8 марта он отдал здесь прощальный приказ по армиям. Он начинался словами: «В последний раз обращаюсь к  вам, горячо любимые мною войска…». Бывший император писал: «Эта небывалая  война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его – тот изменник отечества, его предатель. Знаю, что  каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте  доблестно нашу великую Родину, повинуйтесь  Временному правительству». Армии это  прощальное обращение не объявили.

В тот  же день Николай Александрович простился  с высшими чинами Ставки. Генерал  В. Воейков вспоминал: «Это был единственный случай, когда он после отречения  находился в среде своих бывших верноподданных. Картина, по словам очевидцев, была потрясающая. Слышались рыдания. Несколько офицеров упали в обморок… Государь не мог договорить своей  речи из-за поднявшихся истерик… было раздирающее душу проявление преданности  царю со стороны присутствующих солдат». Генерал Н. Тихменев писал: «Судорожные  всхлипывания и вскрики не прекращались. Офицеры Георгиевского батальона, люди по большей части несколько  раз раненные, не выдержали: двое из них упали в обморок. На другом конце залы рухнул кто-то из солдат-конвойцев. Государь, всё время озираясь на обе стороны, со слезами в глазах, не выдержал и быстро направился к  выходу». В своём дневнике Николай  Александрович записал: «Прощался  с офицерами и казаками конвоя и Сводного полка – сердце у  меня чуть не разорвалось!».

Верховный главнокомандующий генерал Михаил Алексеев объявил Николаю Александровичу о решении Временного правительства: «Ваше Величество должны себя считать  как бы арестованным». Генерал Дмитрий  Дубенский рассказывал: «Государь  ничего не ответил, побледнел и отвернулся…  Государь был очень далёк от мысли, что он, согласившийся добровольно  оставить престол, может быть арестован».

При отъезде из Могилёва бывшему государю открылось поразительное зрелище. На всём протяжении его пути до вокзала  молчаливые толпы народа стояли на коленях перед своим бывшим императором. Его глубоко взволновала и растрогала эта сцена. Он по-прежнему не сомневался, что основная масса русского народа – за государя. «Семя зла в самом Петрограде, а не во всей России», - писал он позднее. Революция, по его мнению, произошла помимо мнения подавляющего большинства русского народа. «Народ сознавал свое бессилие», - заметил Николай Романов чуть позже о февральских днях.

Бывший  государь вернулся в Царское Село уже под охраной и здесь  окончательно оказался под домашним арестом. Прибыв туда, он впервые после  всех бурных событий встретился с  супругой и детьми. «В эту первую минуту радостного свидания, - писала Анна Вырубова, - казалось, было позабыто всё  пережитое и неизвестное будущее. Но потом, как я впоследствии узнала, когда Их Величества остались одни, Государь, всеми оставленный и  со всех сторон окружённый изменой, не мог не дать воли своему волнению и, как ребёнок, рыдал перед своей  женой».

Когда в тот же день Николай Александрович  захотел выйти в сад прогуляться, шесть солдат-охранников преградили ему путь. Они, по словам А. Вырубовой, даже подталкивали его прикладами: «Господин полковник, вернитесь  назад! Туда нельзя ходить!». Спокойно взглянув на них, бывший государь вернулся обратно во дворец.

Если  бы не лишение свободы, он, пожалуй, был бы даже доволен тем, что наконец  освободился от бремени власти. «Уход  в частную жизнь, -  писал А. Керенский, - не принёс ему ничего, кроме  облегчения. Старая госпожа Нарышкина  передала мне его слова: “Как хорошо, что не нужно больше присутствовать на этих утомительных приёмах и подписывать  эти бесконечные документы. Я  буду читать, гулять и проводить  время с детьми”. – “И это, - добавила она, - была отнюдь не поза”». Но бывший государь не хотел отправляться за границу, в изгнание. «Дайте мне здесь  жить с моей семьёй самым простым  крестьянином, зарабатывающим свой хлеб, - сказал он фрейлине А. Вырубовой, - пошлите  нас в самый укромный уголок нашей  родины, но оставьте нас в России».

Николай Александрович внимательно следил за политическими событиями, особенно за ходом войны. После начала июньского  наступления он записал в дневнике: «Совсем иначе себя чувствуешь после  этой радостной вести».

Бывший  государь оставался вежливым и даже доброжелательным, в том числе  и к своим охранникам. В пасхальную ночь для царской семьи в дворцовой  часовне состоялось богослужение. После  заутрени Николай Александрович, согласно православному обычаю, трижды расцеловался со всеми присутствующими, похристосовался  он и собственной стражей –  солдатами и дежурным офицером.   
 
 
 

Рис. 3.2.1 Последняя известная фотография Николая II, сделанная после его отречения в марте 1917 года. 
 
 
 
 

3.3 Тобольская ссылка 

   А. Керенский вспоминал: «Вопреки всем сплетням и инсинуациям Временное правительство решило ещё в самом начале марта отправить царскую семью за границу. Однако уже летом мы получили категорическое официальное заявление о том, что до окончания войны въезду бывшего монарха и его семьи в пределы Британской империи невозможен». После этого отказа царскую семью решили отправить, по словам А. Керенского, «в самое тогда в России безопасное место – Тобольск». Князь Г. Львов замечал: «Сибирь была тогда покойна, удалена то борьбы политических страстей, и условия жизни в Тобольске были хорошие». Это решение носило и символический оттенок, призванный успокоить яростных врагов свергнутой династии. До сих пор цари ссылали в Сибирь революционеров. А теперь революционеры ссылают в Сибирь царя!

  В Тобольск царскую семью отправили 31 июля 1917 г. По прибытии на место их разместили в бывшем губернаторском доме – каменном двухэтажном здании, в котором было 18 комнат. Охрану царской  семьи возглавлял комиссар Временного правительства Василий Панкратов, народоволец, отсидевший 14 лет в  Шлиссельбургской крепости. Это также  во многом было символично: старый революционер держит под стражей коронованных особ… Он так описывал их быт: «Обыкновенно в ясные дни вся семья, чаще после обеда, выходила на балкон…  Проходящие по улице вначале с  большим любопытством заглядывались  на семью Николая Александровича. Александра Фёдоровна чаще всего  выходила на балкон с вязаньем или  шитьём. Реже всех появлялся на балконе  Николай Александрович. С того дня, как только были привезены кругляки и дана поперечная пила, он большую  часть дня проводил за распилкой  кругляков на дрова. Это было одно из любимых его времяпрепровождений. Приходилось поражаться его выносливости и даже силе».

  Николай Александрович с детства любил  физическую работу на свежем воздухе. В Тобольске, работая с ним  на пару, долго не выдерживали даже крепкие солдаты-охранники.

  Узнав об Октябрьском перевороте, бывший государь записал в своём дневнике: «Тошно читать описание в газетах  того, что произошло в Петрограде и Москве! Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени!». В. Панкратов  вспоминал: «Октябрьский переворот  произвёл гнетущее впечатление не только на бывшего царя, но и на свитских. Николай II долго молча переживал и никогда со мной не разговаривал об этом. Но вот когда получились газетные сообщения о разграблении винных подвалов в Зимнем дворце, он нервно спросил меня: “Неужели Керенский не может приостановить такое своеволие?”. – “По-видимому, не может… Толпа везде и всегда остаётся толпой”. – “Как же так? Александр Фёдорович поставлен народом… народ должен подчиняться…не своевольничать… Керенский – любимец солдат… Почему не остановить толпу?.. Зачем допускать грабежи и уничтожение богатств?..”. Последние слова произнёс бывший царь с дрожью в голосе. Лицо его побледнело, в глазах сверкнул огонёк негодования».