Аграрная реформа

«Крепкий  личный собственник», говорил далее  Столыпин, /72/ «нужен для переустройства нашего царства, переустройства его  на крепких монархических устоях»[15].

Следует, однако, подчеркнуть, что капиталистическая  направленность указа 9 ноября не была выдержана до конца ни в экономическом, ни в правовом отношении. В этой же речи Столыпин перечислил налагаемые «известные ограничения» на надельную  землю, после того как она становилась  собственностью «укрепленца». Ее нельзя было передать лицу иного сословия, заложить в любом банке, кроме  Крестьянского, продать за личные долги. Завещана она могла быть только по обычаю, т. е. близким родственникам. Кроме того, по настоянию правительства  в разгар прений по указу была внесена  и принята 56-я статья, ограничивавшая скупку земли шестью наделами в одни руки. Смысл этой меры очевиден —  не допустить такой мобилизации  земель, которая привела бы к образованию  вместо более или менее многочисленного  класса кулачества немногочисленного  слоя помещиков-нуворишей 

Позиция кадетов  обусловливалась двумя главными мотивами: 1) пониманием, что с каждым годом действия указа 9 ноября их собственная  программа «принудительного отчуждения»  становится анахронизмом и 2) весьма обоснованным опасением, что в случае краха  столыпинского аграрного курса  в стране разразится новая революция. Поэтому в их выступлениях основным мотивом был призыв к осторожности, к разъяснению, что «принудительное  отчуждение» лучше, чем указ 9 ноября, насильственная полицейская сущность которого вылезает из каждого параграфа.

Первый кадетский  оратор по указу Шингарев начал свою речь с характерного признания:

«Этот кошмарный аграрный вопрос в России обладает странным свойством феникса, вновь возрождающегося из, казалось бы, потухшего пепла».

Отметив, что  поспешное издание указа было вызвано исключительно политическими  мотивами, оратор ставил главный вопрос:

«Достигнет  ли указ 9 ноября ценой недоразумений  и смут в деревне, ценой трудности  его проведения, грозности вопроса  создания безземельных, достигнет ли он тех благ, которые он поставил своей целью?»

Ответ давался  отрицательный. Как в таком случае следует поступить? Рецепт сводился к осторожности и постепенности. Будет крайне жаль, заявил оратор, если указ 9 ноября «потерпит крушение»  и вместе с ним будут сокрушены  и «те крупные зерна истины»  — /73/ насаждение личной собственности, которые этот указ содержит.

«Насаждение личной собственности... и порядка  настолько ценные сокровища, что  чрезвычайно рискованно подвергать их неумелым экспериментам». Мы также  за выдел, поэтому не требуем указ «отклонить»; но «мы хотим, чтобы этот выдел был обставлен разумными мерами, закономерно. Чтобы этот институт проводился не так, как горячие блины, а долгой, трудной, обдуманной законодательной работой»[16]

Призыв Шингарева  к осторожности распространялся  прежде всего на общину. Он защищал  ее «жизнеспособность», способность  к «здоровой эволюции», требовал сохранения за выделенными землями  характера надельных земель.

«Я  человек западной культуры, — вторил ему второй кадетский оратор, А.Ф. Бабянский, — но я был учеником знаменитого проф. К.Д. Кавелина в 80-х  годах. Это тоже человек западный, но я помню его поучения в этом отношении Он говорил: “Гг., берегите общину, вы помните — это вековой  институт”»[17].

В основе всей кадетской критики указа лежал  страх перед революцией. Еще на заседании земельной комиссии 16 января 1908 г. кадет А.Е. Березовский  заявил:

указ  приведет «к образованию сельского  пролетариата, который волей-неволей  нами этой свободой толкается на грабежи  и присвоение чужой собственности, которая нас всех так измучила и предел которой мы желали бы положить... В будущем нашем постановлении  этот обезземеленный народ, в сущности, наталкивается на то, чтобы броситься  на те же землевладельческие земли  и осуществлять свое право на них  явочным порядком»[18].

Березовский был не только кадетом, но и помещиком  и отдавал себе ясный отчет  в глубоких антипомещичьих настроениях  крестьянства, еще так недавно  проявленных в знаменитых «иллюминациях».

Другой кадетский  оратор, вторя ему, вопрошал:

«Куда они пойдут? В город? Но город уже  переполнен в избытке таким элементом; они пойдут на завод, пойдут на шахты, где прежде имели работу, теперь нет; и они возвратятся назад  и вместо заработка принесут домой  только революционные листки и брошюры»[19]. Отвечая одному из правых, утверждавшему, что указом «образуется класс  собственников, который будет противодействовать революции», тот же Березовский говорил: «Ведь мы правой рукой делаем одно, а левой возбуждаем революцию.. потому что если правительство, паче чаяния, не удовлетворит /74/ этих безземельных людей своими землеустроительными  мерами, то что же получится? Получатся  миллионы обезземеленных людей, которых  мы, сами бросаем в революцию»[20].

Классы, как  известно, никогда не ошибаются в  политике в том смысле, что всегда безошибочно определяют, в чем  состоит их классовый интерес, отвечает или, наоборот, противоречит та или  иная реформа или закон их коренным жизненным целям и нуждам. Реакция  правых и октябристов на столыпинский указ уже дает исчерпывающий ответ  на вопрос, чьим классовым интересам  он служит. Но решающее слово здесь  принадлежало крестьянским депутатам, которых денно и нощно уверяли, что никогда еще не было в истории  страны закона, столь благодетельного  для крестьянства. Вот почему и  правительство, и «верхи», и пресса с таким напряженным вниманием  реагировали на выступления по указу  депутатов-крестьян, и в первую очередь, как это ни покажется странным, правых крестьян.

Эти крестьянские депутаты, избранные в Думу не столько  крестьянами, сколько помещиками, убежденные, что землю крестьяне получат  лишь в том случае, если перестанут «бунтовать», а все надежды возложат на царя и Думу, преисполненные великодержавных и иных предрассудков, испытывавшие глубокое недоверие не только к интеллигенту-революционеру, но и к интеллигенту-либералу, считавшие, что их место именно на правых скамьях и в местных отделах «Союза русского народа», политически неискушенные, казалось бы, не должны были внушать каких-либо опасений по части своего отношения к указу всем этим бобринским, шидловским, Марковым, выдававшим себя за истинных друзей крестьян. Но надо отдать должное классовому чутью и проницательности крестьян — никакой уверенности на этот счет они не испытывали: было слишком много признаков, что правые крестьяне относятся к столыпинскому аграрному курсу отрицательно. А это, как отлично понимали все сторонники указа, определяло его конечную судьбу.

Еще в начале 1908 г. правые крестьяне внесли в Думу свой аграрный законопроект (проект 42-х), который поверг и правительство, и Думу в настоящий шок. Передовая  «Речи» оценила его точно и  выразительно: «Гони природу в  дверь, она влетит в окно». Из этого  следовал вывод, что указ 9 ноября не излечит крестьянство от трудовицкого духа и, следовательно, надо вернуться /75/ к кадетскому способу разрешения аграрного вопроса.

Основное  содержание законопроекта 42-х сосредоточивалось  в пунктах 3, 5 и 6 раздела А и  в пунктах 2 и 4 раздела В. Пункт 3 гласил, что если в данной местности не хватит земли, то в государственный  земельный фонд передаются и земли  частновладельческие по справедливой оценке для передачи на льготных условиях безземельным и малоземельным крестьянам, причем «продажа земли частным лицам  воспрещается». Пункт 5 предусматривал, что «долги, лежащие на землях, передаваемых в государственный земельный  фонд, переводятся на государственное  казначейство». Согласно пункту 6, «для возмещения части предстоящих государству  расходов при проведении земельной  реформы необходимо ввести прогрессивный  налог с земли».

«Для  подготовительных действий и проведения земельной реформы, — говорилось в пункте 2 раздела В, — надлежит издать закон об избрании местных  земельных учреждений всем населением данной местности».

На их обязанности, согласно пункту 4 того же раздела, будет  лежать:

«а) приведение в известность количества и распределения земли, а также  численности состава нуждающегося в земле населения и другие исследования, б) определение количества частновладельческих земель, подлежащих передаче на основании настоящего закона в государственный земельный  фонд, и оценка этих земель»[21].

Анализируя  проект 42-х, В.И. Ленин писал:

«Будучи очень скромным по внешности, этот проект левее кадетского проекта, как признают и сами к.-д. Требуя обсуждения реформы, наделяющей крестьян землей, местными комиссиями, выбранными всеобщей подачей голосов, этот проект на деле есть революционный проект, ибо обсуждение земельной реформы на местах действительно демократическими выборными учреждениями абсолютно несовместимо с сохранением в современной России власти царя и землевладения помещиков. И то обстоятельство, что в черносотенной Думе... 42 крестьянина подписали подобный проект, это лучше всяких рассуждений доказывает революционность крестьянской массы в современной России»[22].

Реакция Столыпина  и правительства на этот законопроект полностью подтверждает правоту  ленинской оценки его./76/

Министр финансов Коковцов в отношении на имя председателя Совета министров от 18 апреля 1908 г. сообщал, что ипотечные долги частного землевладения составляют сумму  свыше 2 млрд руб.[23] Главноуправляющий  землеустройством и земледелием  князь Васильчиков в отношении  от 21 апреля дал законопроекту самую  резкую оценку. Повторное возбуждение  подобного вопроса в законодательных  учреждениях, писал он, «приносит  неисчислимый вред делу землеустройства... возбуждает в населении несбыточные  надежды... отвлекает внимание крестьянства от тех способов, коими оно действительно  может упрочить свое благосостояние... Крестьяне, уже готовые прийти к  новым формам землепользования, вновь  колеблются в своем намерении  и, отказываясь приобретать отрубные участки и разверстывать чересполосность  своих надельных земель, снова  сосредоточатся в напряженном ожидании будущих прирезок земель». Этой надежде  «ныне должен быть положен конец, и Государственная дума, отвергнув  рассматриваемый законопроект по принципиальным основаниям, без передачи его даже в комиссию, сделает для успокоения страны и направления сельского  населения на путь культурной работы более, чем, может быть, годы напряженных  стараний правительства».

Такова политическая сторона дела, а вот другая, финансовая, представленная Васильчиковым.

«По данным Центр, статистич. к-та в 1905 г., число  мелких владельцев (до 100 дес.) было 712797 имений с площадью владения 11539923 дес., от 100 дес. до 1000 дес. — 98762 с 30536727 дес., свыше 1000 дес. — 15 970 с 59574401 дес.» — и, таким  образом, прогрессивный земельный  налог для крупных собственников  плюс их задолженность приведут к  тому, что «огромное большинство  более крупных земельных собственников  будет вынуждено продавать казне  свои имения». А если оценка их «будет представлена местным землеустроительным учреждениям, избранным всем населением данной местности (пункт 5 ст. 4, 2, отд. В), то крайне вероятно, что практика этих землеустроительных учреждений еще  значительно расширит те границы, в  коих принудительное отчуждение предположено проектом»[24].

В своих  ответах обоим министрам от 2 мая 1908 г. Столыпин заверил, что он «вполне  согласился» с их «соображениями по означенному делу»[25]. В том  же духе был решен вопрос и в  Совете министров. Но на этом /77/ законопроекте 42-х огорчения правительства и  Думы не кончились. Свой аграрный законопроект внесли в Думу помимо крестьян депутаты-священники, также в массе своей разместившиеся на правых скамьях. Он был скромнее проекта 42-х, но также левее кадетской  аграрной программы. Объясняя это совершенно загадочное на первый взгляд явление, В.И. Ленин писал:

«Почему деревенский священник, этот урядник  казенного православия, оказался больше на стороне мужика, чем буржуазный либерал? Потому что деревенскому священнику приходится жить бок о бок с мужиком, зависеть от него в тысяче случаев, даже иногда — при мелком крестьянском земледелии попов на церковной земле — бывать в настоящей шкуре крестьянина. Деревенскому священнику из самой что ни на есть зубатовской Думы придется вернуться в деревню, а в деревню, как бы ее ни чистили карательные экспедиции и хронические военные постои Столыпина, нельзя вернуться тому, кто встал на сторону помещиков. Таким образом оказывается, что реакционнейшему попу труднее, чем просвещенному адвокату и профессору предать мужика помещику»[26].

К этому  следует добавить, что страх вернуться  в деревню с пустыми руками по части удовлетворения крестьян землей за счет помещиков владел и умами  депутатов — правых крестьян, о  чем они не раз говорили с думской  трибуны. В качестве характерного примера  можно привести выступление депутата от Тверской губернии Дворянинова, правого, волостного старшины, по так называемому  законопроекту 39-ти, также внесенному правыми крестьянами. Суть законопроекта  сводилась к требованию, чтобы  расходы, связанные с содержанием  волостных и сельских правлений, взимались не только с крестьян, но и с помещиков, не плативших  ни копейки.