Некоторые спорные вопросы социально-экономического развития средневековой Норвегии

Автор работы: Пользователь скрыл имя, 20 Марта 2011 в 12:44, доклад

Описание работы

Вопросы социально-экономического развития Норвегии, занимавшие второстепенное место в трудах норвежских историков XIX в., с начала текущего столетия постепенно выдвигаются на первый план. Господствовавшая прежде в буржуазной историографии выработанная П. А. Мунком и Э. Сарсом концепция истории средневековой Норвегии, согласно которой ее основную черту составляла борьба между аристократией и опиравшейся на народ королевской властью,[1] служила препятствием для исследования развития хозяйства и общественных отношений, так как в свете ее нельзя было правильно понять судьбы крестьянства, как и других классов.

Файлы: 1 файл

хар).docx

— 66.87 Кб (Скачать файл)

Некоторые спорные вопросы  социально-экономического развития средневековой  Норвегии

    Вопросы социально-экономического развития Норвегии, занимавшие второстепенное место в  трудах норвежских историков XIX в., с начала текущего столетия постепенно выдвигаются на первый план. Господствовавшая прежде в буржуазной историографии выработанная П. А. Мунком и Э. Сарсом концепция истории средневековой Норвегии, согласно которой ее основную черту составляла борьба между аристократией и опиравшейся на народ королевской властью,[1] служила препятствием для исследования развития хозяйства и общественных отношений, так как в свете ее нельзя было правильно понять судьбы крестьянства, как и других классов. Переключение внимания ученых на проблемы социально-экономической истории в этих условиях первоначально приняло форму анализа юридического положения различных слоев общества. К. Маурер, А. Тарангер, Э. Херцберг исходили из идеалистических позиций, согласно которым право не только адекватно отражает социальную действительность, но якобы и определяет ее.[2]

    Впоследствии, изучая экономическую жизнь Норвегии в средние века, некоторые исследователи  пришли к выводу, что борьба между  королем и знатью может быть понята только на основе анализа истории  крупного землевладения и превращения  свободных крестьян — собственников  своих дворов — в поселенцев на чужой земле — лейлендингов.[3] В трудах этих ученых нашел освещение ряд вопросов истории крестьянства. Но для О. А. Йонсена, А. Бугге и других норвежских историков-позитивистов «экономический фактор» был лишь одной из многих причин исторических изменений. С подобных методологических позиций выдвинуть принципиально новое понимание истории средневековой Норвегии было невозможно.

    Попытку по-новому осмыслить основные проблемы развития норвежского народа в средние  века отчасти, в ограниченной мере, удалось осуществить историкам  Эдв. Буллю и X. Куту. Они отказались от прежних взглядов на характер отношений между королями и знатью и показали, что аристократия совместно с королевской властью эксплуатировала народные массы, прежде всего крестьянство. Эта эксплуатация в первую [113] очередь и вызывала классовую борьбу в норвежском обществе.[4] Но будучи социал-демократами, реформистами в политике, Булль и Кут исказили марксистское понимание исторического процесса в ряде важнейших вопросов и не вышли за пределы буржуазного мировоззрения. Недаром сам Кут не называет свои взгляды материалистическими, предпочитая именовать их «экономическим пониманием истории».[5]

    В результате усилий многих исследователей изучены отдельные стороны социально-экономической  истории средневековой Норвегии, вскрыты некоторые из ее специфических  черт.

    Однако  серьезным препятствием на пути изучения общественного развития Норвегии в  указанный период являются некоторые  представления, укоренившиеся в  буржуазной историографии и разделяемые, насколько нам известно, всеми  норвежскими и западными историками, независимо от существующих между ними разногласий, которые не затрагивают  существа вопроса. Считается общепризнанным, что в Норвегии в отличие от большинства европейских стран не существовало феодализма и что она всегда оставалась родиной свободного крестьянства.[6] В той или иной мере эта точка зрения распространяется буржуазными историками и на другие скандинавские страны.[7] По мнению норвежских ученых, лишь установление датского господства после заключения Кальмарской унии привело к появлению в Норвегии элементов феодализма. Правда, некоторые современные историки склонны обнаруживать «зародыши феодализма» в норвежском обществе XIII века.[8] Несколько более решительно, чем другие, это делает X. Кут, который считает, что при датском господстве получили лишь дальнейшее развитие «ростки ленной системы», возникшие еще в XIII веке.[9] Однако все эти историки сходятся на том, что до XIII в. общественный строй Норвегии был «демократическим».[10]

    Таким образом, тезис об исключительности исторических судеб Норвегии и других скандинавских стран, выдвинутый еще  в XIX в., несмотря на те или иные оговорки, разделяется всеми норвежскими историками и в настоящее время. Его политическое значение раскрывается и в работах Кута, несмотря на то, что он неоднократно декларировал мысль об общности развития Норвегии и остальной Европы. Кут проводит идею о том, будто бы в Норвегии на протяжении всего средневековья господствовали право и закон и всегда соблюдались традиции свободы.[11] По его словам, Норвегия в прошлом была якобы страной «замечательной крестьянской демократии» и в новое время успешно развивает исторически сложившуюся [114] демократическую традицию. При этом следует отметить, что, говоря об отсутствии феодализма в Норвегии, буржуазные историки понимают под ним особую политическую структуру общества, а не способ производства.

    Представление о Норвегии как о «нефеодальной» стране нашло свое отражение и в марксистской литературе.[12] Эта точка зрения до сих пор не встречала возражений.

    Но  бесспорна ли она в такой же мере, как и распространена?

    Чтобы установить, существовали ли в действительности в Норвегии в период до Кальмарской унии отношения феодальной эксплуатации, необходимо в первую очередь рассмотреть положение трудящихся масс, крестьянства. В данной статье предпринимается попытка сформулировать иную, нежели выше изложенная, точку зрения на характер общественного строя Норвегии в тот период.

    Однако  в настоящее время в силу недостаточной  изученности вопроса еще невозможно создать всесторонне обоснованную и полную картину социально-экономического развития средневековой Норвегии; автор  статьи и не ставит перед собой  подобной задачи. Мы хотели бы лишь заново кратко рассмотреть некоторые проблемы, так или иначе обсуждавшиеся  ранее в научной литературе, но, по нашему мнению, не нашедшие удовлетворительного  решения. Из этих проблем наиболее существенными  представляются следующие: 1) характер отношений между крупными землевладельцами и крестьянами и положение  последних; 2) особенности социального  строя Норвегии в указанный период; 3) вопрос о социальных конфликтах в XII — начале XIII века. Каждая из перечисленных  проблем заслуживает специального, углубленного исследования. Данная статья ограничивается лишь постановкой вопросов и намечает (предварительно) пути их решения.

    * * *

    В силу природных особенностей Норвегии земледелие получило в ней распространение  в ограниченных размерах. Напротив, очень крупную роль в стране играло скотоводство, а также рыболовство и другие морские промыслы. Естественно, что в таких условиях оказалось невозможным распространение крепостничества с барщинным трудом. Норвегия не знала крупного барщинного поместья, в котором применялся бы подневольный труд крепостных. Крестьянин (бонд), каковы бы ни были его права на землю, вел хозяйство обычно в обособленном дворе, который являлся типичной для этой страны формой поселения в раннее средневековье, широко сохранившейся вплоть до наших дней.[13]

    Несомненно, отмеченные особенности аграрного  строя средневековой Норвегии в  немалой степени определяли экономическое  и общественное положение крестьян. Но в какой мере на этом основании  можно говорить о свободе норвежского  бонда в средние века? К сожалению, норвежские историки не дают достаточно точного ответа на этот вопрос. Судя по всему, большинство их понимает свободу  средневековых бондов весьма широко: не только как отсутствие признаков  крепостного состояния, но и как  полноправие, обладание всеми правами  лично независимого человека. К. Маурер называет крестьянина Vollfreie.[14] По утверждению С. Булина, скандинавские крестьяне в средние века «были свободны во всех отношениях» и держатели чужой земли отличались от земельных собственников тем, что не владели возделываемыми ими участками.[15] [115]

    Однако  если отвлечься от юридических конструкций  и рассмотреть вопрос по существу, то нетрудно убедиться в несостоятельности  господствующей точки зрения. Хорошо известно, что в средние века утрата крестьянами собственности вела их во всех странах к подчинению власти крупных землевладельцев  и к превращению в феодальных держателей.

    Избежали  ли такой судьбы норвежские бонды?

    В Норвегии, как и во многих других странах Европы в раннее средневековье, определяющим социальным процессом  были разложение общинно-родового строя  и разрушение архаических форм землевладения, возникших в его недрах. Особенностью Норвегии являлась чрезвычайная медленность  этого процесса. Долгое время, по-видимому, вплоть до VIII–IX вв., основной ячейкой в производстве оставалась патриархальная большая семья (семейная община), члены которой совместно владели земельным участком.[16] Таким образом, земля не превратилась здесь еще в частное владение, и пережитки собственности большой семьи (так называемое право одаля) сохранялись в течение многих столетий даже после фактического распада последней.[17] Право одаля, подробно регулируемое «областными законами», до известной степени гарантировало владельцев земли от окончательной ее утраты. Если собственник был вынужден отказаться от своего двора в пользу другого, то он обычно не продавал землю, а закладывал ее, сохраняя право выкупа; выкупить землю могли и его сородичи, обладавшие правом одаля. В случае продажи земли эти сородичи (одальмены) пользовались правом преимущественной покупки. Поскольку одаль еще не превратился в свободно отчуждаемую собственность, разорение бондов долгое время не принимало широких размеров, и не только в VIII–IX вв., когда начались разделы больших семей, но и в X — начале XI в. большинство крестьян, по-видимому, продолжало оставаться собственниками своих дворов.

    Тем не менее распад домовых общин, равно как и появление большого числа новых индивидуальных хозяйств на вновь расчищенных землях,[18] имел следствием углубление имущественного расслоения среди бондов, которое в конечном счете вело к разорению части собственников, с одной стороны, и к увеличению размеров земельных владений богатевшей части одальменов — с другой. Раскопки погребений VIII–IX вв. свидетельствуют о возрастании богатства многих бондов: вместе с покойником (или с его прахом) в могилах обнаружено значительное количество предметов домашнего обихода, утварь, оружие, орудия труда и другие предметы, причем изделия из железа стали более многочисленными.[19]

    Начавшийся  переход от собственности больших  семей к индивидуальному владению землей вызвал серьезные сдвиги в  социальном строе. [116] В условиях ломки старых, патриархальных отношений владельцы, сохранившие наследственные дворы, стремились оградить себя от растворения среди прочих собственников, не пользовавшихся более правом одаля. Поскольку это право предоставляло некоторые гарантии от полной утраты земли, а зажиточным людям давало возможность округлять свои владения, обладатели его попытались сделать приобретение права одаля более трудным. В результате в Вестланне (Западная Норвегия), где рано стал ощущаться недостаток в земле и развилась торговля, вследствие чего распад больших семей и сопровождавшая его имущественная дифференциация шли особенно быстро, одальмены добились изменения условий, необходимых для приобретения права одаля на земельное владение: в то время, как прежде одалем считалась земля, переходившая по нисходящей мужской линии в трех поколениях,[20] отныне требовалось доказать наличие ее в собственности уже у пяти поколений родичей. Затрудняя доступ в свой круг, одальмены стали на путь обособления от остального свободного населения и со временем приобрели некоторые привилегии, связанные с землевладением: только владельцы одаля могли выступать в судебных тяжбах из-за земли и в некоторых других случаях, они были защищены более высокими вергельдами, штрафами и возмещениями. Вследствие этого остальные свободные люди, не обладавшие правом одаля, постепенно утрачивали полноправие.

    Свободное население оказалось не только имущественно неоднородным, но начало расслаиваться  и в социальном отношении. Привилегированные одальмены получили название хольдов. Термин этот первоначально обозначал храброго, сильного человека, но впоследствии стал указывать на более высокое общественное положение его носителя по сравнению с простыми бондами. Недаром хольдов называли «лучшими бондами». Главное отличие их от простых бондов состояло в том, что хольды оказались обладателями наследственной земельной собственности — одаля, тогда как другие крестьяне владели землей, на которую не распространялось это право (то есть дворами, сравнительно недавно созданными на расчищенных землях или приобретенными не по наследству, а купленными или иным способом отчужденными), либо вовсе были лишены земельной собственности и пользовались на каких-то условиях чужой землей.[21]

Информация о работе Некоторые спорные вопросы социально-экономического развития средневековой Норвегии