Учения И. Канта

    Для того чтобы распознать добро и  зло, не нужно специального образования, достаточно интуиции. Последним термином Кант предпочитал не пользоваться; его термин – способность суждения, она от «бога», от природы, а не от знаний. «Чтобы быть честными и добрыми и даже мудрыми и добродетельными, мы не нуждаемся ни в какой науке и философии». Здесь Кант расходится с «первооткрывателем» морали Сократом, для которого добро совпадает со знанием и отсутствие знания является единственным источником всякого морального несовершенства. Сам сын века Просвещения и ревностный его поборник, Кант вместе с тем выходит за пределы просветительского рационализма. Наука и мораль разные сферы человеческого бытия.

    В теории, удаляясь от эмпирии, разум  впадает в противоречия с самим  собой, приходит к загадкам, к хаосу  неизвестности, неясности, неустойчивости. Иное дело в поведении. Практическая способность суждения, освобождаясь от чувственного материала, устраняет  привходящие наслоения и упрощает себе задачу. Моральность предстает  здесь в очищенном, незамутненном  виде. Вот почему, хотя мораль рождается  вне философии, философствование идет ей на пользу. «Невинность, конечно, прекрасная вещь, но, с другой стороны, очень плохо, что eе трудно сохранить и легко совратить. Поэтому сама мудрость, которая вообще-то больше состоит в образе действий, чем в знании, все же нуждается в науке не для того, чтобы у нее учиться, а для того, чтобы ввести в употребление ее предписание и закрепить его».

    Только  в практической (нравственной) сфере  разум приобретает конститутивную функцию, то есть решает конструктивную задачу формирования понятий и их реализации. Предмет практического разума – высшее благо, то есть обнаружение и осуществление того, что нужно для свободы человека. Кант говорит о первенстве практического разума перед теоретическим. Главное – поведение, вначале дело, знание потом. Философия вырывается здесь из плена умозрительных конструкций, выходит в сферу жизненно важных проблем, помогая человеку обрести под ногами твердую нравственную почву.

    Философский анализ нравственных понятий говорит  о том, что они не выводятся  из опыта, они априорно заложены в  разуме человека. Кант в разных местах настойчиво повторяет эту мысль. Надо правильно ее понять. Кант не исследует  происхождения морали в целом  как формы сознания, которая возникла вместе с обществом и вместе с  ним трансформировалась. Речь идет только о нравственном статусе индивида. Повседневный опыт антагонистического общества противостоит моральности, скорее духовно уродует, нежели воспитывает  человека. Моральный поступок выглядит как результат некоего внутреннего императива, порой идущего вразрез с аморальной практикой окружающей действительности.

    Строго  говоря, любой поступок императивен, он требует для своего свершения  концентрации воли. Моральный поступок – следствие категорического  императива; человек не стремится  при этом достичь никакой цели, поступок необходим сам по себе.

    Цели  гипотетического императива могут  быть двоякими. В первом случае человек  четко знает, что ему нужно, и  речь идет только о том, как осуществить  намерение. Хочешь стать врачом –  изучай медицину. Императив выступает  в качестве правила уменья. Последнее  не говорит о том, хороша ли, разумна  ли поставленная цель, а лишь об одном  – что нужно делать, чтобы ее достичь. Предписания для врача, чтобы вылечить пациента, и для отравителя, чтобы наверняка его убить, здесь равноценны. Поскольку каждое из них служит для того, чтобы осуществить задуманное.

    Во  втором случае цель имеется, но весьма туманная. Дело касается счастья человека. Гипотетический императив приобретает  здесь форму советов благоразумия. Последние совпадали бы с правилами  уменья, если бы кто-нибудь дал четкое понятие о счастье. Увы, это невозможно. Хотя каждый человек желает достичь счастья, тем не менее он не в состоянии определенно и в полном согласии с самим собой сказать, чего он, собственно, хочет, что ему нужно. Человек стремится к богатству – сколько забот, зависти и ненависти он может вследствие этого навлечь на себя. Он хочет знаний и понимания – нужны ли они ему, принесут ли они ему удовлетворение, когда он узрит скрытые пока что от него несчастья? Он мечтает о долгой жизни, но кто поручится, что она не будет для него лишь долгим страданием? Он желает себе, по крайней мере, здоровья – но как часто слабость тела удерживала от распутства? В отношении счастья невозможен никакой императив, который в строжайшем смысле предписывал бы совершать то, что делает счастливым, так как счастье есть идеал не разума, а воображения и покоится на сугубо эмпирических основаниях.

    Нравственность  нельзя построить на таком зыбком основании, каким является принцип  счастья. Если каждый будет стремиться только к своему счастью, то максима человеческого поведения приобретет весьма своеобразную «всеобщность». Возникнет «гармония», подобная той, которую изобразил сатирический поэт, нарисовавший сердечное согласие двух супругов, разоряющих друг друга: о удивительная гармония! Чего хочет он, того хочет и она! При таких условиях невозможно найти нравственный закон, который правил бы всеми.

    Дело  не меняется от того, что во главу  угла ставится всеобщее счастье. Здесь  люди также не могут договориться между собой, цель неопределенна, средства зыбки, все зависит от мнения, которое весьма непостоянно. Поэтому никто не может принудить другого быть счастливым так, как он того хочет, как он представляет себе благополучие других людей. Моральный закон только потому мыслится как объективно необходимый, что он должен иметь силу для каждого, кто обладает разумом и волей.

    Категорический  императив Канта в окончательной  формулировке звучит следующим образом: поступай так, чтобы правило твоей воли могло всегда стать принципом всеобщего законодательства. По сути дела, это парафраз древней истины: веди себя в отношении другого так, как ты хотел бы, чтобы он вел себя в отношении тебя. Делай то, что должны делать все.

    Кантовский  категорический императив нетрудно подвергнуть критике: он формален и  абстрактен, как библейские заповеди. Например, не укради. А если речь идет о куске хлеба, и человек умирает от голода, и хозяину хлеба потеря этого куска ничем не грозит? Кант вовсе не за то, чтобы люди умирали, а рядом пропадала пища. Просто он хочет называть вещи своими именами. На худой конец, укради, только не выдавай свой поступок за моральный. Вот в чем вся соль. Мораль есть мораль, а воровство есть воровство. В определениях надо быть точным.

    У Канта есть небольшая статья с  красноречивым названием «О мнимом праве лгать из человеколюбия». Во всех случаях жизни, настаивает философ, надо быть правдивым. Даже если злоумышленник, решивший убить твоего друга, спрашивает тебя, находится ли его жертва у  себя дома, не лги. У тебя нет гарантий, что твоя ложь окажется спасительной. Ведь возможно, что на вопрос преступника, дома ли тот, кого он задумал убить, ты честным образом ответишь утвердительно, а последний между тем незаметно  для тебя вышел и таким образом  не попадется убийце и злодеяние  не будет совершено. Если же ты солгал и сказал, что твоего друга нет  дома и он действительно (хотя и незаметно  для тебя) вышел, а убийца встретил его на улице и совершил преступление, то тебя с полным основанием надо привлекать к ответственности как виновника  его смерти. Между тем, если бы ты сказал правду, насколько ты ее знал, то возможно, что пока убийца отыскивал  бы своего врага в его доме, он был бы схвачен сбежавшимися соседями, и убийство не произошло. Правдивость  есть долг, и стоит только допустить  малейшее исключение из этого закона, чтобы он стал шатким и ни на что  не годным. Моральная заповедь не знает  исключений.

    И все же они мучают Канта. В позднем  своем труде «Метафизика нравов», излагая этическое учение, Кант ко многим параграфам присовокупил своеобразные дополнения (как антитезис к тезису), озаглавленные всюду одинаково  – «Казуистические вопросы».

    Выдвинут, например, тезис: самоубийство аморально. И тут же антитезис-искуситель ставит вопросы. Самоубийство ли идти на верную смерть ради спасения отечества? Позволительно ли предупреждать добровольным лишением жизни несправедливый смертный приговор? Можно ли вменить в вину самоубийство воину, не желающему попасть в плен? Больному, считающему, что его недуг неизлечим? Вопросы остаются без ответа, но они говорят о том, что Кант не закрывал глаза на противоречия жизни. Он только полагал, что мораль не должна приспосабливаться к этим противоречиям. В морали человек обретает незыблемые опоры, которые могут зашататься в кризисной ситуации, но кризис и норма – разные вещи.

    Наиболее  прочная опора нравственности, единственный истинный источник категорического  императива – долг. Только долг, а  не какой-либо иной мотив придает поступку моральный характер. «Имеются некоторые столь участливо настроенные души, что они без всякого другого тщеславного или своекорыстного побудительного мотива находят внутреннее удовольствие в том, чтобы распространять вокруг себя радость и им приятна удовлетворенность других, поскольку она дело их рук. Но я утверждаю, что в этом случае всякий такой поступок, как бы он ни сообразовывался с долгом и как бы он ни был приятным, все же не имеет никакой нравственной ценности». Впоследствии Кант смягчил жесткость своих формулировок. Если первоначально он противопоставил любовь долгу, то потом нашел способ объединить их.

    Крайности сходятся. Противопоставляя счастье  нравственному закону, Кант в конце концов видит их снова вместе. Философ изначально не стремился лишить человека притязаний на счастливую жизнь. Он и заботу о собственном благополучии в некотором отношении готов был признать долгом; хотя бы потому, что благополучие (здоровье, богатство, образование) создает лучшие условия для выполнения долга, а отсутствие жизненных благ создает искушение нарушить долг. Однако содействие своему счастью все же не может быть моральным принципом. Что касается счастья других, то в «Метафизике нравов» оно определено как цель и долг человека. «Собственное совершенство и чужое счастье» – такова окончательная формула долга. Но нужно лишь забывать о том, сколь относительны представления о счастье и как опасно насиловать волю других. Здравый смысл и человечность должны быть всегда на страже, они для Канта – главное.

    Кант  был в числе первых мыслителей, провозгласивших безотносительную ценность человеческой личности независимо от расовой, национальной и сословной  принадлежности. Один из вариантов  категорического императива гласит: «Поступай так, чтобы ты всегда относился  к человечеству и в своем лице и в лице всякого другого как  к цели и никогда не относился  бы к нему только как к средству

    Многое  зависит от самого человека. Есть такое  понятие – достоинство. Надо знать, что это значит, и уметь сохранять  его. Не становитесь холопом другого  человека. Не допускайте безнаказанного попрания ваших прав. Не делайте  долгов. Не принимайте благодеяний. Не становитесь прихлебателями или льстецами. Тогда, говорит Кант, вы сохраните свое достоинство. А кто превратил себя в червя, пусть не жалуется потом, что его топчут ногами.

    Специально  «для класса мыслителей» Кант сформулировал  следующие максимы: 1) Думать самому. 2) Мысленно ставить себя на место  другого. 3) Всегда мыслить в согласии с самим собой. Интеллект дан  человеку для того, чтобы он мог  им пользоваться без какого-либо принуждения, чтобы его духовный горизонт был достаточно широк, а образ мысли последователен.

    Решительно  высказывается Кант против любого фанатизма, характеризуя его как «нарушение границ человеческого разума». Даже «героический фанатизм» стоиков  не привлекает его. Только трезвое осознание  долга руководит поведением мыслящего  человека. «Долг! Ты возвышенное, великое  слово, в тебе нет ничего приятного, что льстило бы людям, ты требуешь подчинения, хотя, чтобы побудить волю, и не угрожаешь тем, что внушало  бы естественное отвращение в душе и пугало бы; ты только устанавливаешь закон, который сам собой проникает  в душу и даже против воли может  снискать уважение к себе (хотя и  не всегда исполнение); перед тобой  замолкают все склонности, хотя бы они тебе втайне противодействовали, – где же твой, достойный тебя источник и где корни твоего благородного происхождения, гордо отвергающего всякое родство со склонностями, и откуда возникают необходимые условия того достоинства, которое только люди могут дать себе?

    Это может быть только то, что возвышает  человека над самим собой (как  частью чувственно воспринимаемого  мира), что связывает его с порядком вещей, который может мыслить  только рассудок и которому вместе с тем подчинен весь чувственно воспринимаемый мир... Это не что иное, как личность»

    Под словом «личность» Кант понимает два принципиально различных кантовских термина – «Person» и «Personlichkeit». Первый термин означает «лицо», только второй – «личность». Под лицом Кант понимает человеческий индивид, отличающий себя от других, олицетворение принципа «я мыслю», личность есть нечто большее, чем носитель сознания, последнее в личности становится самосознанием. Быть личностью – значит быть свободным, реализовать свое самосознание в поведении. Ибо природа человека – его свобода.

    Свобода с точки зрения этики не произвол. Не просто логическая конструкция, при  которой из данной причины могут  на равных правах проистекать различные  действия. Хочу – поступлю так, а  хочу – совсем наоборот. Нравственная свобода личности состоит в осознании  и выполнении долга. Перед самим  собой и другими людьми «свободная воля и воля, подчиненная нравственным законам, – это одно и то же».